Любимов на программе "Взгляд" от 04.08.1995 зачитывает цитату Ткачева Г. А. об ингушах и чеченцах как о закоренелых преступниках* Ткачев, Георгий Алексеевич. Ингуши и чеченцы в семье народностей Терской области / Владикавказ : тип. Терского обл. правления, 1911. Стр. 6-7
https://t.me/youloy_r/4316https://youtu.be/59sZ613xtw4========================================
Терские ведомости. 1869, № 25 (18 июня)
Н. С. Семенов - «День в ауле»*Статья это составляет отрывок предпринятого мною сочинение о чеченцах. В течение трёх лет я имел постоянное столкновение с этим народом, разъезжал по его аулам и, кажется, достаточно познакомился с его бытом, а главное, понял (опять-таки кажется) склад его ума, его своеобразную логику, его семейные и общественные идеалы. В начатом мною сочинении я преимущественно старался выяснить мировоззрение чеченца, которое пока также не ладится с нашим, как кавказские горы не ладят с нашими степями. Уяснение этой разладицы необходимо в интересе цивилизаторов горцев, которые действуют часто не в попад, бросая доброе семя на каменистую почву. Многие, например, знают, что горцы народ не тронутый в смысле европейского развития, и забывают при этом, что такой-то народ и имеет вполне законченные воззрения на все жизненные вопросы, и тем сильнее их держится, чем дальше он от малейшего скептицизма. Другие знают, что чеченцы вовсе не то, что русское простонародье, и думают успешно влиять на них при помощи приёмов, выработанных для последних. Много можно было бы сказать ещё на эту тему, но в письме этому не место. Предлагаемая глава не лучше уже написанных, но более годно для газеты как цельный эпизод; напечатать же её побуждает меня желание выяснить этим путём свои ошибки. Может быть, я односторонен, на многое смотрю неправильно - являтся в таком случае указания, которыми я постараюсь воспользоваться.
Автор.
Аул, в который мы въезжали, расстилается по лёгкому скату. Издали он казался кучею землянок для разных складов, и только высокие белые трубы, кое где белые стены, да зелёные сады, видневшиеся между строениями, напоминали о жилищах людей. Чтобы добраться до сакли старшины, мы должны были проехать множество узких, местами грязных, улиц и переулков, окаймлённых с обоих сторон плитнями, за которыми виднелись фасады сакли с чистенькими площадками, впереди. Волкообразные собаки десятками кидались на нас со всех сторон, злобно обрывая хвосты лошадей. Попадались нам кучи детей, смотревших на нас сначала удивительно и провожавших самую забористую русскую бранью. Во многих аулах, близких крепостям, вошло в обыкновение наускивать детей на русских, если они показываются без солидного конвоя. За бранью в роде: подлец, мошенник, бродяга, собака и пр., пускаются иногда вдогонку комки грязи и камни, без намерения, впрочем, угодить в цель. Попадались нам грязные, оборванные старухи с чёрным бельём за плечами, и группы солидных чеченцев, медленно поворачивавшего головы в нашу сторону, не переставая курить и разговаривать между собой. Наконец, по указанию какого-то мальчика, нам удалось добраться до старшины. Только что мы въехали в его двор, два молодые чеченца кинулись к нам навстречу, схватили за повода лошадей и помогли нам слезть. Вслед за тем из сакли показался плотный старик среднего роста, с окладистой красной бородой, и с улыбкой на лице, в которой виднелась бездна гостеприимства.
Он очень симпатично посмотрел мне в лицо и, пожав мою руку, повёл в саклю, где усадил на кровать, в переднему углу, у окошечка, а переводчика - на ковре и подушках, постланных на полу. Сам же стал пред нами выжидательной позе.
- Ибрагим, обратился я к переводчику, расскажи ему, зачем мы приехали и в чём нужна будет его помощь.
Все дело можно было передать в двух словах. Но переводчик, по своему обыкновению, говорил с пол-часа; задавал вопросы, получая немедленно ответы, волновался, жестикулировал, очевидно наслаждаясь удовольствием от постоянно повторяющихся киваний головою и многократных повторений старшины "Дыкен-ду", "дыкен-ду" (очень хорошо). В течение его речи в саклю успели уже забраться человек пять чеченцев, любопытствуя узнать, кто и зачем приехал. Когда Ибрагим кончил, старик повернулся ко мне, и улыбкою, и кивание головы хотел выразить, что он всё понял и очень рад моему приезду, чему можно было и не поверить. Затем он приказал одному из сыновей распорядиться чаем, хотя был было около полудня и закуской; а сам сел против меня на маленькой кругляком стульчике. Спросил сначала через переводчика, когда я выехал из Грозной, сколько проезжу по Чечне, в каком я чине и сколько получаю жалования. Сказанная мной очень ограниченная цифра заставила его, как и всех бывших здесь, выразить удивление: она им показалась чрезвычайно крупную, сравнительно с моими летами.
Чеченец положительно не понимает, чтобы молодой человек мог получить порядочное, по их счёту, содержание и занимать хоть мало-мальски самостоятельное место. Единственное объяснение этому факту он видит в заслугах отца, по милости которых благоволят и к сыну. Но если ему сказать, что в этих случаях отцы часто не причём, а всё достаётся за личные способности и умение - он станет в решительный тупик. Люди, в его мнении, прежде всего делятся на старых и молодых, на бородатых и безбородых. Первым должны быть почёт, уважение, и, разумеется, лучшие места везде; между тем, как обязанность последних - служить у стариков рабами, не имеют своего мнения, - словом, оставаться послушными и расторопными орудиями, пока сами не доростут до длинных бород и взрослых детей. И со своей точки зрения чеченцы в таком делении почти правы. Все они живут при одной и той же обстановке, все проходят с детства одну и ту же жизненную школу, все пользуются одинаковыми правами, и продолжается это, вероятно, много поколений, - значит, уровень знаний и способностей почти одинаков у однолетков. Нет сомнения, что при таких долго повторяющихся условиях народной жизни, общественные законы при своём определении прав и преимуществ могут подвергнуть индивидуальные притязания, а взять в основание лета, за которыми признаётся известный степень знания и сметливости, основанных на житейской опытности. Особенности ума и характера пусть служат каждому в его частных делах: помогают ловче красть, хитрее наживать деньги, или скорее других делаться идолом аульных красавиц, - тем более, что эти особенности не должны быть слишком значительными. Могут, пожалуй, являться исключительной личности, что несколько сомнительно, - так те сумеют и сами проложить себе дорожку к независимой общественной деятельности.
Подобное воззрение на права членов возможно и логично, разумеется, только при известной изолированности народности, не тронутой ещё цивилизацией. Для общества же развитого оно нелепо, что этому народу непонятно, тем более, что в приложении упомянутого воззрения к практике он сильно хватил через край, обратив отцов в господ о детей сделав рабами*.
* Патриархальные отношения членом семьи, а также уважения к старшим, свойственные всем народом на известной степени развития, нельзя называть рабскими , уже по тому одному, что они совершенно добровольные, а не вынужденные. Ред.
Вот почему чеченец так сильно удивляется при виде русских безбородых начальников рядом с пожилыми подчинёнными, и ищет объяснение этому фактору в сословных привилегиях.
- Его отец, должно быть, из больших начальников, когда ему молодому, поручили такое важное дело? обратился старшина к переводчику.
- Да, он сын генерала, служащего и в Петербурге. С экспромта брякнул и Ибрагим, желая этим разом поднять и меня, и свою особу.
Это объяснение всех удовлетворило.
Вошедшие в саклю два старика направились прямо ко мне. Мы все встали. Тот, который был постарше (Джемалдин, как я узнал после) приятельски протянул мне руку и жестом попросил сесть. Другой тоже подал руку. Оба заняли первые места на коврах.
- А что, кунак, обратился ко мне первый с улыбкою и на ломанном русском языке. - Табака твоя есть?
- Есть.
- Давай - я папироска делай. Табак мой совсем нет - ахча (денег) нет. Старик был в изодранной черкеске, без бешмета. Расстёгнутый ворот рубах высказывал наружу загорелую волосатую грудь.
- Ваш есть царь, продолжал он, закуривая полученную папиросу, - деньга даёт, твой табак есть, черкеска есть, бешмет есть, всё есть. Мой царь нет - табак нет, черкеска плохой, всё...
Все улыбнулись.
Старик говорил с полнейшей фамильярностью, даже будто смеялся надо мною; но старался в тоже время быть и смешным в моих глазах, чтобы мне не пришла охота обидеться его шуточками. Через несколько минут я уже знал, что он любит пить арака (водку), очень падок до женщин, и сожалею, что не может часто бывать в крепости, где много "русский депка живёт"; свои же не любят его за то, что "байгуш" (бедный - кумыкское слово) и бороды не красит. Прошло не более четверти часа, как Джемалдин уже дружески хлопал меня по плечу, отпуская с комическими ужимками разные остроты, которые его чрезвычайно тешили, спросил мою фамилию, чтобы немилосердно её исковеркать, будто затрудняясь произнести правильно; без спроса взял из порт-сигара вторую папиросу; потом примерил на обритую голову мою фаражку, - словом, разыграл настоящего шута Горохового. Но за всеми его выходками проглядывала, между прочим, очень тонкая ирония.
Он просто играл с простодушным "урусом" (а в их глазах, мы все простодушные) в кошки и мышки, и в безобидной, повидимому, форме, выражал добродушное презрение к представителю нелюбимого им народа. Шуточкам его все смеялись, и сам он больше всех.
Джамалдин очевидно слыл между своими за славного малого, был непременным членом на всех свадьбах, пирушка, и, должно быть, не упускал случая поесть свежей баранины за чужой счёт. Таких в ауле много. Они зорко следят за всеми случаями, по поводу которых соседи режут барана, и непременно являются туда к ужину; по правому стариков получают первые места в компании и наедаются очень плотно. Только такая эксплуатация народного обычая даёт им возможность съедать хоть когда-нибудь питательный обед. Дома же, за отсутствием другого, они довольствуются чуреком с сыром, размягчённым в масле, заменяя это блюдо то огурцами, то даровым виноградом или сливами, то лесными фруктами, смотря по времени года. К общественным делам такие старики очень чутки и нередко дают замечательно умные советы. Над некоторыми из них, как над Джамалдином, нередко и посмеиваются, когда они сами на это напрашиваются, но вообще их уважают и слушают, не обращая внимания на то, что они очень оборваны и очень голодны. Теперь их значение начинает по немногу падать. Старшина, у которого я был в гостях, по характеру принадлежал к тому же типу, но как зажиточный хозяин, и притом должностное лицо держался солиднее; кроме того, о русских он имел, кажется, гораздо лучшее мнение.
Второй старик, о котором я упомянул, держал себя совершенно иначе. Сначала помолчал, потом, закурив трубку, обратился к переводчику солидную речью. Расспросил во всех подробностях о цели нашего приезда, затем перешёл к вопросам о последних новостях. Оба говорили бойко и много; переводчик - порывисто, с чувством, тот ровно и внимательно. Заметно было, что этот, ещё не старый чеченец, рослый, плотный, с выразительным и умным лицом расспрашивал не из одной любви к политическим разговорам, составляющие характеристическую черту чеченцев, но имел какие-нибудь связи с лицами из влиятельных. После мне сказали, что он служит юнкером на посту и, действительно, в близком родстве с одним из начальников туземцев.
- Правда ли слышно, что ВеликийКнязь приедет? обратился он ко мне через переводчика, когда был подан чай, и все немножко сдвинулись к скамейке, на которую был поставлен поднос. Некоторые чеченцы никогда не обратятся к вам прямо на ломаном русском языке. Другие даже порядочно объясняются, но всё-таки прибегают к слугам толмача, руководствуясь, вероятно, тем, что правоверному неприлично без особенной надобности говорить на языке христиан. Впрочем, этот остаток прошлого, и между ними отзывается анахронизмом. Но случается и политикуют в этом отношении, в надежде узнать что-нибудь такое, что говорится только между двумя русскими.
- А о войне ничего не слышно? обратился ко мне опять юнкер, когда получил ответ на первый вопрос.
Я сказал. Минут десять он расспрашивал меня всё на подобные темы.
У дверей, между тем, глазевшая на нас толпа всё увеличивалась. Были и молодые, и люди средних лет. Некоторые замечательно оборванные: с безобразными шапенками на головах, в невероятно-дырявых бешметах и худеньких чевяках. Одни сосали маленькие трубочки, другие махорку, завёрнутую в кукурузный листок. Между молодёжью замечались настоящие красавцы. Продолговатое лицо, крупные, правильные черты, большой прямой нос, тонкие губы, большие чёрные или серые глаза, обрамленные длинными женскими ресницами, и ко всему этому тонкие стройные стан - напоминали о чистейшем кавказском типе.
Только что убрали чайные стаканы, как сыновья хозяина кинулись из сакли и внесли таз, кувшин из красной меди и домашнего изделия мыло, темно-мраморного цвета. Я первый должен был совершить операцию омовения рук, за мной старший старик, за ним следующий и так далее. Грязное полотенце для утирая переходила от одного к другому тем же порядком. И в этом опять обычай, с которым сталкиваешься на каждом шагу, как только попадаешь на чеченскую территорию. Если первый откажется помыть руки (русские составляют исключение) или - что ещё комичнее - помоет, но предпочтёт полотенцу для обтирания свой платок, или полу бешмета, то остальные, и не имеющие платков, и не желающие пачкать бешмет, всё-таки не должны дотрагиваться до заветной тряпицы, а так и остаются с мокрыми руками, пока те не высохнут.
Подали закуску, состоявшую из кукурузных блинов с тонкими пластом творогу, вложенным в середину. Наш обед заменяется у чеченцев ужином. Днём только кое-что перехватывают, к вечеру же затопляют кухонные камины и готовят что-нибудь горячее. Баран, который режется по обычаю для именитых гостей подаётся всегда в тоже время. От того, если заехать к чеченцу после ужина, от которого никогда ничего не остаётся, не исключая хлеба, то можно надеяться пробыть целые сутки полуголодным в ожидании той блаженной минуты, когда на огромном деревянном подносе формы мелкой тарелки, подадут целого барана, лишённого только головы и груди. Эти почётные части подаются на другом блюде, для формы, на показ; едят же их утром следующего дня.
Ели сначала молча, медленно, будто дело делали. Старшина то и дело любезно подкладывал мне и переводчику лучшие куски. Стоявшие у двори смотрели нам прямо в глаза, картинно опустив руки на оружие. Так прошло довольно долго.
- Как это русский звать? обратился ко мне болтливый Джамалдин, указывая на блины.
Я сказал.
- А это, а это? спрашивал он дальше, указывая на кувшин, мыло, зеркало, таз и прочее.
- А твой, скажи: румра, саба, кульга, , хи, чаплиг, учил он меня чеченским названием тех же вещей, когда сам узнал русские. Слова с гортанным звуком я произносил неправильно. Чеченцы тихо смеялись.
- А что, твой деньга много ест - арак не тащить? Твой арака давай! балясничал он дальше в том же роде.
Мы наконец поели. Тот же поднос с блинами перешёл в другой угол сакли, где окружившие его молодые люди, присев на корточки, принялись доедать остатки. Нам же в это время подали все принадлежности умывания, в которых была настоятельная необходимость, чтобы избавиться от слоёв масла, прилипших к рукам. Вымывая рот и руки полоскались все, но Ибрагим превзошёл других. Он отплёвывался, фыркал и, набрав полный рот воды, тонкой струёй пускал её по направлению к камину - и этим важничал.
Страшная духота от множества людей и своеобразного татарского (?) запаха гнала меня на двор, освежится, но я всё-таки досидел до окончания трапезы в противоположному углу. Чеченские приличия требуют непременно оставаться на своём месте, пока не поедят все. Но как только всё кончилось, я вырвался из пекла и поместился в тени, перед саклею. Здесь было хорошо. Кругом чисто. Лёгкий ветерок и продувает, и успокаивает.
Шагах в 5 от меня сидели две хозяйские дочери и сучили нитки. Старшая, на вид лет 17, была в длинной жёлтой рубхе, без пояса, широких, красных шароварах и маленьких сафьянных туфлях, с высокими каблуками на турецкий манер. На голове был большой неповязанный платок. Любопытство заставило её повернуть голову в мою сторону, и я увидел глубокие чёрные глаза с длинными ресницами, лицо чрезвычайно нежного, смуглого, цвета, несколько длинных тонкий нос, заострённый книзу, немного широкий рот, тонкие губы и чуть выдающиеся подбородок. При взгляде на это красивое, живое и страстное лицо я почему-то припомнил тех безобразных старух, которые встречаешь между чеченцами. Младшая, девушка лет 12, была только в одной длинной, коричневой рубахе; ноги босы; стриженная голова, с оставленной круглой тонкой полоской волос, вершка в 2 длиною, ничем не покрыта; руки загорелые; круглое, несколько плотное лицо с мелкими чертами ничем не напоминало сходство с выразительным профилям сестры; заметно было, что они от разных матерей.
Операции сучения ниток сестры производили довольно глупо. Две несучённые нитки складывались в одну; прикрепив в один конец к ноге, сучили другим концом до нужной степени; после этого по нитке проводили несколько раз лоскутком материи и откладывали её, чтобы взяться за другую. Знакомы ли чеченки с каким-нибудь другим способом?
Сидя на стульчике и дружески перекидываясь русскими и чеченскими исковерканными словами с окружающей её меня молодёжью, я как-то вынул порт-сигар и открыл его. Вещица видимо заинтересовала красавицу. Я это заметил и протянул руку в её сторону. Девушка легко встала, взяла порт-сигар в руки и стала пристально его осматривать: перевёртывать, проводила тонкими пальцами по красивым вышевкам, видимо, удивляясь хитрости работы, потом, посмотрев исподлобья мне в лицо, быстро возвратила вещь назад?
Описанная мною красавица, по лицу и стану, принадлежит к не слишком распространённому типу. Гораздо чаще встречается другой разряд женских лиц: кругловатое, смуглое лицо здорового цвета, с сладострастно-округлённым чертами, средней величины мясистый нос, плоский лоб, покрытый ровнообрезанной прядью волос, чёрные глаза с поволокой, без выражения, широкий рот и остроконечный подбородок. Такая женщина или девушка среднего роста и не особенно стройна, в роде наших купеческих дочек.
Разыгравшаяся фантазия наших поэтов тридцатых и сороковых годов наделили чеченку разными идеальными качествами, вроде бесконечной чувствительности, романтической страстности и проч., которых в действительности и в помине нет. Чеченка до замужества - это простая девушка, живущая растительной жизнью; она хорошо есть, весело болтает, ещё веселее смеётся, не прочь потанцевать, но и мастерица на все тяжёлые работы. Она не капризна и неприхотлива, а безусловная исполнительница воли матери, и более всех членов семейства рабыня в доме, что однако не мешает ей наслаждаться жизнью. Любовь побрякушкам, украшающим платье, к скромному жеманству перед молодыми людьми и, пожалуй, к сплетням от нечего делать - вот весь её внутренний мир. С летами чеченка становится страстною по физической потребности и влюбляется почти всегда по воле родителей.
Закулисные тайны брачной жизни ей, впрочем, известны по наслышке ещё задолго до замужества, - и в известную пору эти тайны не выходят у нее из головы, составляя нескончаемую тему для болтовни с подругами. Сделавшись женою, чеченка на первых порах глупеет от страстности, потом привыкает к своему положению рабыни, работницы и любовницы (?). Верность такой жены обуславливается, конечно, не нравственною чистотою, а боязнью или остаться без носа, которым может - чуть ли не должна - поплатиться за измену долгу или подвергнуться тысяче других неприятностей, и от общества, и от мужа, разделывающегося частенько в подобных случаях кинжалом. Но и у замужней чеченки бывает благодатная пора в жизни, - это, так сказать, третий и самый блестящий фазис её развития. Проживши с мужем лет 9-10, она уже перестаёт быть пассивным лицом в доме, а становится более или менее самостоятельной хозяйкою. Муж в некоторых случаях непрочь с нею и посоветоваться; взрослые дети к ней почтительны и послушны. Она уже не делает только, хотя дошла до тонкости в домашнем производстве, но и размышляет, заботиться. И славно бы так дожить свою век, "да не то ей досталась на долю". Увлечённая мелочными заботами по хозяйству, она делается грязней и неряшливее. Печать страстности заменяется на лице печатью заботы, что в глазах чеченца отнюдь не продаёт красоты его подруге. Неблагодарный муж больше почитатель женской страсти, чем женского ума, который, по его мнению, не многого стоит, - затевает новую свадьбу и вводит в дом вторую жену. Между женщинами начинается глухая борьба - открыто старшая по-прежнему господствует - результатом который бывает то, что получившая отставку становится молчаливее, грязнее, ещё усерднее начинает доить коров и бить масло; высохшие и пожелтевшее лицо получает страдальчески-злобное выражение.
(Окончание буд.)
