Автор Тема: Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867) - Арнольд Зиссерман  (Прочитано 3076 раз)

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10029
http://az.lib.ru/z/zisserman_a_l/text_1879_dvadcat_pyat_let_na_kavkaze.shtml


О ДУХЕ ВОЙНЫ И ЖАЖДЕ КРОВИ НА НЕЙ

https://halifat.net/index.php/topic,4842.msg31376.html#msg31376

=================================


ХАРАКТЕРИСТИКА И КРИТИКА ВОРОНЦОВА

https://halifat.net/index.php/topic,4842.msg31576.html#msg31576


О ДАНИЯЛ-БЕКЕ

https://halifat.net/index.php/topic,4842.msg31101.html#msg31101

О "ДИКАРЯХ"-горцах, служившим русским

https://halifat.net/index.php/topic,4842.msg31897.html#msg31897

О положении казаков

https://halifat.net/index.php/topic,4842.msg31967.html#msg31967


ХАРАКТЕРИСТИКА НАЧАЛЬНИКА ВСЕЙ ЛЕЗГИНСКОЙ КОРДОННОЙ ЛИНИИ ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТА ШВАРЦА

https://halifat.net/index.php/topic,4842.msg31757.html#msg31757


СУДЕБНОЕ РАЗБИРАТЕЛЬСТВО ИЗ-ЗА ПЫТОК В АРМИИ И УВОЛЬНЕНИЕ ШВАРЦА

https://halifat.net/index.php/topic,4842.msg31868.html#msg31868


О ХЕВСУРАХ

https://halifat.net/index.php/topic,4842.msg31970.html#msg31970


О ПОПЫТКЕ ИМАМА ШАМИЛЯ ПРИВЕСТИ В ПОКОРНОСТЬ ХЕВСУРОВ
https://halifat.net/index.php/topic,3340.msg31968.html#msg31968



====================================


Книга издана в 1879 году

Стр. 32- 33:

Спустившись на эту плоскость, я переехал вброд через Иору у самых Тионет и очутился во дворе полуразвалившейся старой крепости, постройку коей, как и всех древних зданий в Грузии, приписывают царице Тамаре. Над воротами к стене были прибиты деревянными колышками десятка два рук, настоящих, человеческих, и все правые, многие — совсем почти черные, некоторые — только голые кости. Это обычай большинства кавказских горцев: отрезать у убитых врагов кисти правых рук и в виде трофея прибивать к стенам собственных домов или домов своего начальства. На первых порах вид этих зверских трофеев возбуждал во мне сильное отвращение, но я напрасно старался, проходя мимо, не поднимать к ним глаз. Наконец, я привык к этой отвратительной картине. Снять руки со стены князь Челокаев не соглашался, чтобы не оскорбить горцев: они могли бы почесть это знаком неудовольствия к их подвигам в деле истребления хищнических шаек, а между тем это следовало всеми мерами поощрять.




===================================


стр. 33-34

… С каждым днем я стал более и более убеждаться, что жить среди этого народа и придерживаться своих европейских обычаев невозможно. Между сотнями людей, не покидающих оружия, ходить в статском сюртучке и неудобно, и смешно; постоянно разъезжать верхом по гористым, неудобным дорогам, переправляться вброд через быстрые реки, ждать нападения хищнических шаек близких соседей — непокорных горцев в нашем костюме, без оружия опять и неудобно, и даже как-то щекотливо. Я начал с того, что нарядился в черкесский костюм, самый удобный и красивый, получивший право гражданства на всем Кавказе, обзавелся собственной верховой лошадью, оружием и всеми принадлежностями коренного джигита (удальца-наездника), да с большим успехом и довольно скоро усовершенствовался в верховой езде. Одно это уже подняло меня в глазах жителей, которые не могли никогда без смеху видеть чиновников, уродливо болтавшихся на лошадях, державшихся обеими руками за гриву и действительно изображавших всей своей наружностью весьма жалкие комические фигуры. Повозочного же сообщения здесь, как и в большинстве мест за Кавказом, не было, и всяк должен был садиться верхом на плохо выезженных, горячих горских лошадей. Через год я стал свободно объясняться по-грузински, а выучившись после еще читать и писать, усовершенствовался на удивление всем грузинам. Выговор — это неодолимое препятствие для всех европейцев — дался мне, однако, настолько, что даже трудно было угадать во мне не грузина. Постоянной наблюдательностью, расспросами, сношениями с туземцами я узнал в подробности их нравы, образ жизни, взгляды и наклонности, и впоследствии в обществе туземцы почти забывали, что я русский, однако перестали при мне пускаться в ругательства и насмешки. При этих условиях и жизнь моя стала разнообразнее и легче; я стал находить в этой воинственной, полукочевой жизни своего рода поэзию и, наконец, пристрастился к ней до того, что изменить ей и работаться со средой, у которой я приобрел уважение, казалось мне невозможным. Те же князья, обращение которых так раздражало меня год назад, наперерыв стали выказывать мне свое дружеское расположение, извиняясь за прошлое и ссылаясь на свои вкоренившиеся убеждения, что дворянин ни в чем не может равняться с князем и пользоваться одинаковым вниманием. И действительно, у них дворяне, большей частью бедняки, составляли низший класс, а в Имеретии до недавнего еще времени были крепостные дворяне, законно признанные и утвержденные нашим правительством…


=======================================

Стр.  129

 
…[я] чуть не каждый день попадалъ на ихъ шумныя пирушки, на эти своеобразныя оргіи, полныя дико-разгульной азіятской поэзіи, увлекавшей почти безъ исключенія всѣхъ русскихъ.


==========================================


— 180 —
Я стоялъ между тѣмъ поодаль, ожидая представления генералу; наконецъ тотъ самъ меня замѣтилъ и спросилъ, а это что же за чеченецъ съ вами? В., разсмѣявшись, назвалъ мою фамилію, прибавивъ: да, только съ этакимъ чеченцемъ и могъ я совершить свою безразсудную поѣздку. Новое изумленіе и сомнѣніе генерала, начинавшаго кажется думать, что В. его мистифируетъ. И неудивительно, потому что сами чеченцы не усумнились бы признать меня своимъ землякомъ, такъ преобразился я нѣсколько-лѣтнимъ пребываніемъ среди горцевъ и увлеченіемъ поэтическою стороной ихъ воинственной, полудикой жизни; ну, а наружно и говорить нечего: бритая голова, маленькая русая козлиная бородка, загорѣлое лицо, костюмъ, оружіе и всѣ ухватки до тончайшей подробности
— 181 —
те уступали оригиналу.


====================================


Стр. — 188 —
[князь Михаилъ Семеновичъ]

Какъ теперь помню, князь поднялся со своего кресла, вышелъ на средину кабинета и обратился ко мнѣ: „Ну-ка, любезный 3., дай-ка посмотрѣть на 'себя въ этомъ видѣ; да, совершенный чеченецъ“.—„Притомъ же, ваше сіятельство, подхватилъ В., такой изумительно смѣлый, безстрашный, что едва ли и всякій чеченецъ съ нимъ сравнится; гдѣ всѣ сходятъ съ лошадей, онъ ѣдетъ себѣ опустивъ поводья, переправляется въ бродъ чрезъ бѣшеныя рѣчки, верхомъ переѣзжаетъ эта чортовы мостики, о которыхъ страшно вспомнить, однимъ словомъ, совсѣмъ не гражданскій чиновникъ“.


=================================================

Впоследствии, чтобы поддерживать свое упорное убеждение, что русский, да еще такой маленький чиновник, должен быть непременно лотти и вообще не заслуживающий уважения субъект, они ухватились за мою немецкую фамилию и вероисповедание и не иначе звали меня, как нэмса (немец), следовательно, и не удивительно, что не лотти и другой человек… Все мои уверения, что ни фамилия, ни исповедание ничего не значат, что я чисто русский душой и телом, что десяток дрянных чиновников не могут служить представителями семидесятимиллионной нации и прочее, ни к чему не вели.


« Последнее редактирование: 15 Апреля 2023, 00:02:45 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10029
О ДАНИЯЛ-БЕКЕ

Стр. 37-40:
Между Закаталами и Нухой находилось владение султана илисуйского Даниель-бека, генерал-майора русской службы, самовластного управителя своего ханства, человека, считавшегося преданным нашему правительству. У него было несколько аулов и по ту сторону хребта, в верхнем течении реки Сакура, при содействии которых он обеспечивал наши сообщения с лежащими ниже по этой реке покорными нам обществами и охранял не только свое владение, но и все окрестности и, что весьма важно, почтовый путь от Тифлиса к Нухе от всяких неприятельских нападений. Хотя мусульманин, но человек богатый и влиятельный своим аристократическим происхождением, он не допускал фанатически-религиозным учениям Шамиля и его приверженцев о кровавой вражде к русским распространяться между соседним с Кахетией мусульманским населением. Все это обеспечивало нас с этой стороны настолько, что военные средства Лезгинской линии ограничивались тремя линейными батальонами, несколькими сотнями донских казаков да незначительной кордонной стражей, выставляемой кахетинцами. Никаких военных действий с этой стороны не было; все военные средства и усилия могли быть обращены в Дагестан и Чечню, где был главный театр шамилевского поприща.

Казалось бы, чего при тогдашних обстоятельствах и желать больше? Отчего бы такому Даниель-беку не давать хотя каждый год по звезде, если ему это нравилось, и не оказывать ему ничего, не стоящего любезного внимания? Однако нет, по какому-то весьма незначительному поводу (до истины мне никогда не удалось добраться, а толкований было много, и все различные) начались пререкания закатальского начальства с султаном, придирки, канцелярские грубости, отказы в пустых просьбах, донесения на него в Тифлис, оттуда внушения и угрозы, доведшие оскорбленного, самолюбивого и избалованного привычкой самовластия восточного владетельного деспота до бунта. Он поднял все свое владение, укрепился в ущелье впереди своей резиденции Илису, казнил бывшего при нем переводчиком чиновника из армян, которого подозревал в тайных против него сношениях с начальством, и сообщил начальнику линии генерал-майору Шварцу, что он отныне ни с ним, ни вообще с русскими властями ничего общего иметь не намерен и что всякую попытку принудить его к повиновению встретит с оружием в руках, надеясь на Аллаха, на свою правоту и на поддержку всех горцев…

Власти переполошились, поняли, что дело нешуточное, что пламя возмущения может мигом разлиться по всем мусульманским провинциям за Кавказом, и без того едва удерживавшим затаенную к нам вражду, особенно в то время, когда все войска с самим главным начальником края были далеко в горах Дагестана для действий против Шамиля, и решились принять энергичные меры. Обвинять за это, конечно, нельзя ввиду страшных последствий, какие могли произойти при замедлении, хотя, с другой стороны, ловко обставленная и умно проведенная попытка к примирению, минуя закатальское начальство, может быть, имела бы менее кровавые последствия.
В несколько дней перед возмутившимся султаном явился отряд, в который стянули, начиная от Тифлиса, все, что из войск могли собрать, и штурм, дружное «ура!», русская дисциплинированная храбрость победили нестройную, хотя и воинственно-ловкую толпу. Даниель-бек, заранее отославший семейство и все свое имущество в горы, едва успел спастись с несколькими приверженцами и явился покорным беглецом к Шамилю, которого до тех пор третировал с высокомерием.
Таким образом, грозившая в случае распространения возмущения опасность чисто военным способом была устранена, но зато печальным последствиям этого происшествия суждено было выразиться вскоре совершенно в другом виде.

Шамиль назначил местопребыванием Даниель-беку аул Ириб в одном из обществ соседних с Лезгинской кордонной линией, дал ему власть наиба (правителя) и поручил открыть против нас враждебные действия, размеры и успех которых должны были служить мерилом его приверженности делу мюридизма. С тех пор эта часть Закавказского края, дотоле спокойная и, как выше упомянуто, подвергавшаяся лишь мелким хищничествам, обратилась в новый кровавый театр военных действий, вызвала необходимость усиления военных средств, всяких денежных расходов и стоила многих жертв. Конечно, ни генерал Шварц, ни разные другие военные люди об этом не жалели: для них настала пора военных реляций, громких подвигов, щедрых наград и других выгод, но с точки зрения выгод общих государственных и частных ближайшего народонаселения это было весьма печально… Мне, к сожалению, еще не раз придется упоминать о таких, не знаю как их и назвать, несчастных, преступных или неумышленно-безрассудных деяниях наших властей, имевших последствием, с одной стороны, тяжкие для государства и общей пользы жертвы, с другой — отличия, награды и военную славу…
« Последнее редактирование: 20 Июля 2021, 05:54:08 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10029
Лезгинские акробаты

Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867)
Арнольд Зиссерман

Стр. 52:

На другой день я уехал в Тионеты, где застал трех лезгин-джарцев, шляющихся по всем грузинским деревням, восхищая народ своим искусством плясать на канате. И действительно, их можно смотреть даже после лучших европейских акробатов. Лезгин, парень лет 25, в своем обыкновенном костюме, в кошах (туфли с высокими железными каблуками), в которых трудно по комнате пройти без особенной привычки, взбирается на канат, натянутый туго на вышине двух-трех саженей; у него на голове кувшин с водой, на нем тарелка, на ней стакан, на стакане бутылка, к ногам привязаны два обнаженных кинжала, не картонные, а настоящие, отточенные, острием вверх, глаза завязаны платком — и в таком виде под звуки зурны и бубна он слегка подпрыгивает и делает телодвижения в такт без всякого шеста, без натирания подошвы мелом и вообще без всяких вспомогательных средств и мишурно-блестящей обстановки, усиливающих эффект подобных представлений наших штукарей.


=====================================


Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867)
Арнольд Зиссерман


Стр. 64:

Дадаев с рассыльными встретили их кинжалами, защищались отчаянно и пали, дорого продав свою жизнь; жена Дадаева в испуге спряталась за вешалку с платьями, но ее нашли, и один лезгин стал торопливо сдирать с пальцев ее бриллиантовые кольца, когда же это не удалось, он, недолго думая, отрубил ей всю руку и бросил омертвевшую женщину на пол…

« Последнее редактирование: 20 Июля 2021, 09:18:51 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10029
О ДУХЕ ВОЙНЫ И ЖАЖДЕ КРОВИ НА НЕЙ

Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867)
Арнольд Зиссерман



— 58 —
Вспоминая теперь об этом первом кровавом происшествии, в которое я попал, мне кажется естественным анализировать те ощущения, какие я при этом испытывал. К стыду своему должен признаться, что ощущения были самого кровожадного свойства… С обнаженной шашкой в руке я бежал с другими, думая только о возможности догнать, рубануть… За что, почему, что сделали мне эти жалкие дикари?.. Вот, подите ж, такова труднообъяснимая сила минутных впечатлений, всех этих выстрелов, гиков, этих кровавых сцен! И ведь сколько раз мне после приходилось бывать в так называемых «делах», то есть драках, опять то же кровожадное чувство всплывало наверх, опять забывались все рассуждения… Да и не я один; почти без исключения все попавшие в эту сферу подвергались тем же влияниям каких-то зверских инстинктов. Как разрешить такое противоречие в душевных движениях человека? Ведь в обыкновенное время я никогда не мог видеть без сожаления, даже без особого нервного содрогания страданий больного, искалеченного человека, даже животного, а тут вдруг вид покатившегося подстреленного человека или изрубленного черепа как будто доставлял особое удовольствие, да еще хуже, возбуждал сильное желание самолично произвести такую же операцию… Это труднообъяснимое чувство играет немаловажную роль во всех войнах, когда приходится удивляться, как это десятки тысяч людей убивают и калечат друг друга без всякого личного к тому повода, большей частью без ясного понимания причин войны и с искусственно-возбужденной враждебностью к противнику. Один мой знакомый, когда зашел разговор о любви к ближнему, выразился, что это на словах очень хорошо выходит, а на деле как будто сама природа отметила это неудобоисполнимым, несоответствующим свойствам живых существ. «Вот посмотрите, — продолжал он,
— 59 —

— встретились две собаки, обнюхались, сейчас лезут кусаться, так, без всякой причины; вот кучка воробьев — только и делают, дерутся да щиплют друг дружку за перья; вон два петуха уже надуваются, готовятся впиться друг в друга; вот встретились двое верховых, их жеребцы уже завизжали, уже собираются грызнуть и лягнуть друг друга. Почему это у всех животных такая инстинктивная взаимная вражда? Почему большинство людей завистливы, друг другу не верят, и вообще, брось им кость — что твои собаки!» При всем цинизме такого замечания, доля правды в нем все-таки есть…
« Последнее редактирование: 20 Июля 2021, 09:19:17 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10029
ХАРАКТЕРИСТИКА ВОРОНЦОВА

Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867)
Арнольд Зиссерман


Стр. 73-76


Частыми разъездами по всем направлениям обширного Кавказа новый наместник знакомился с местными условиями и нуждами, давал населению возможность лично заявлять свои желания и жалобы, тут же делались соответствующие распоряжения, оказывались вспомоществования, поощрялись полезные предприятия, учреждались школы, благотворительные заведения — одним словом, делалось много полезного; многое не удалось, но многое осталось до сих пор, пустило уже прочные корни, напоминающие о благотворном результате этих неутомимых разъездов графа и его супруги, весьма часто его сопровождавшей. Конечно, не обходилось без промахов, без неудовольствий и прочего, но все это не могло устоять на весах против неопровержимо очевидной великой пользы, принесенной всему Кавказу управлением графа Воронцова. Трудно без соответствующих данных под рукой исчислить хотя бы все более выдающееся факты всеобщего преуспеяния, достигнутого краем в эти несколько лет. Тифлис обратился в один из лучших городов России только благодаря заботливости и инициативе графа: улучшены пути сообщения, явилось пароходство в низовьях Куры и на озере Гокча, заведены женские учебные заведения и много благотворительных учреждений, поддерживались и развивались все виды промышленности, и если многое стоило только напрасных затрат казне и самому князю, то единственно по недостатку способных и честных людей и по общему невежеству, с которым так трудно бороться. Вообще, в крае всему дан был толчок вперед, к лучшему. В стране, которая дотоле не знала почти значения гражданской деятельности (если не считать таковой бюрократические подвиги на канцелярском поле), закипела жизнь, дремавшие силы были вызваны наружу; всякий почувствовал потребность если не делать, то хотя заявить о чем-нибудь полезном; и так как граф был чрезвычайно любезен и внимателен, то предположения и проекты посыпались со всех сторон

Деятельность графа Воронцова была просто изумительна. От восьми часов утра до четырех пополудни он не оставлял кабинета, работая постоянно, то выслушивая доклады, давая решения, то диктуя своим кабинетным секретарям. Невзирая на свои почти семьдесят лет, он первые годы лично принимал участие в военных действиях, причем в 1845 году в Даргинскую экспедицию и в 1847 году при осаде Гергебиля и Салты ему пришлось перенести немало трудов и лишений лагерной жизни. Он не ленился беспрерывно объезжать обширный край по скверным, большей частью небезопасным дорогам и нередко верхом, затем уделять еще времени на разные приемы и удовольствия ради сближения общества. Его супруга тоже немало и серьезно занималась по делам женских учебных и благотворительных заведений, пожертвовав на это не одну сотню тысяч рублей.


Самый быт наших войск при графе Воронцове улучшился, их положение, бывшее до того вследствие скудости средств и многих злоупотреблений крайне тягостным, сделалось обеспеченнее и давало им возможность выносить те чрезмерные тягости и лишения, на которые эти достойные люди были обречены. Одним словом, в истории Кавказа страницы, заключающие очерк наместничества графа Воронцова, будут одними из блистательных, и поставленный ему в Тифлисе памятник есть вполне заслуженная дань уважения и благодарности.


========================================


ВОРОНЦОВ НАГРАЖДАЕТ ЗИССЕРМАНА

Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867)
Арнольд Зиссерман


Стр.  84-85
Наконец настало утро памятного мне 20 июля 1846 года. Около девяти часов главнокомандующий вышел из своей комнаты на большую деревянную галерею, окружавшую дом, где толпились вся свита и множество разных князей, почетных жителей, чиновников из Телава, военных из лагеря, приветствовал всех весьма любезно и затем с генералом Вольфом подошел ко мне: «Мне очень приятно, любезный З., слышать о тебе (граф говорил «ты» молодым людям, которым хотел выразить свое расположение, и оскорбляться этим не только никому не приходило в голову, а напротив, это выходило у него как-то особенно дружески, приветливо) такие лестные со всех сторон отзывы; если бы большинство наших чиновников и офицеров по твоему примеру изучали языки и обычаи страны, то это очень облегчило бы нам всю задачу; к тому же ты еще такой лихой наездник и храбрый воин, что я с особенным удовольствием исполняю просьбу твоего начальника и награждаю тебя Георгиевским крестом, вполне тобой заслуженным». Взяв от генерала Вольфа крест с ленточкой, граф прицепил мне его к груди булавкой, пожал руку и отошел к другим.

===================================


КРИТИКА ВОРОНЦОВА

Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867)
Арнольд Зиссерман


Стр.  115-116

Тем не менее истина не должна склоняться ни перед чем, и тени исторических лиц, заслуги коих своей стране неопровержимы, не могут оскорбляться обличениями какой-нибудь одной ошибочной стороны их деятельности. В настоящем случае это тем более так, что и самая ошибочность действий, о коих будет сказано ниже, может быть еще оспариваема или оправдываема соображениями, в то время не для всех ясными. Во всяком же случае, на непогрешимость никто из смертных претендовать не может.

       С самого начала управления нового наместника (1845) яснее всего высказалось одно направление: возвышение всеми возможными способами туземной аристократии, даже мусульманской, хотя этой и не в такой степени, как грузинской и армянской, и покровительство вообще в служебных сферах туземному элементу. Князь Воронцов окружил себя адъютантами, чиновниками особых поручений и разными состоявшими при нем из туземных князей, переводившимися по этому случаю в гвардию; несколько княжон были назначены фрейлинами; все генералы и штаб-офицеры из князей, состоявшие до "при армии", то есть не у дел, получили весьма видные и значительные назначения; как в военном, так и в гражданском ведомствах лучшие места стали заниматься туземцами.

       Большинство князей были бедны, обременены долгами, имения их были заложены; связанные множеством процессов и всяких запутанных дел, они были в затруднительных обстоятельствах, а жившие в Тифлисе в особенности; этим последним нужны были большие средства для придворных посещений и удовлетворения прихотям сильно развившейся роскоши, особенно по части женских нарядов. Грузины вообще тароваты, у них тоже широкая натура: раз попались в руки деньги, все забыто, и нужда, и долги, и недавнее критическое положение -- в этом они не отстали от русских замашек. Два-три заезжих француза отлично воспользовались установившимися тогда в Тифлисе условиями
— 117 —
общественной жизни и обирали княгинь, да и вообще дамскую публику, до непозволительных размеров, продавая на вес золота всякие тряпки и модные произведения своего Вавилона.

       От внимания князя Воронцова не укрылась эта сторона быта грузинских князей, и благодаря его сильному покровительству ускорены были благоприятные решения тяжб, слагались со счетов казенные долги и взыскания, выдавались новые ссуды на условиях более чем льготных, отчуждались казенные и церковные имущества и т. п. Делалось это более или менее для всех вообще князей, но в частности особенно для двух-трех более приближенных семейств, что возбуждало зависть и досаду других.

       Чтобы сблизить туземную аристократию с русскими, наместник покровительствовал и поощрял браки между княжнами и своими приближенными. По традиционным понятиям княжны грузинские в то время вообще выходили только за своих князей; за русских же -- в виде редкого исключения, и то разве за аристократа, или очень важного по служебному положению, или протежируемого кем-нибудь из сильных мира сего. Хлопоты князя и княгини Воронцовых, конечно, увенчивались успехом, и союзов состоялось немало. Начало было сделано доктором Андреевским, хотя и не аристократом по происхождению, но стоявшим высоко вследствие положения, которое он занимал при князе.

   Одним словом, и в официальной, и в частной своей деятельности наместник очевидно выказывал решительное предпочтение туземному высшему сословию. Нет ничего удивительного, что вследствие этого русская часть общества, особенно в Тифлисе и в высших служебных слоях, имевших возможность ближе и яснее видеть эту систему во всех ее проявлениях, была не совсем довольна и в своих порицаниях и суждениях невольно приняла оппозиционный характер. Такое настроение еще более усиливалось тем, что многие из туземных князей принимали
— 118 —
посыпавшиеся на них милости как должную их званию и достоинствам дань и уже стали обращаться с русскими, даже с теми, у которых еще весьма недавно заискивали, с некоторым презрительно-покровительственным видом.

Большинство русских объясняло эту систему князя Воронцова простым желанием приобрести популярность у туземцев, создав себе при жизни памятник, и обвиняло его в стремлении к этой личной цели даже в ущерб государственным интересам. Но как под впечатлением минуты ошибалась, очевидно, одна сторона, принимая все для нее делаемое за должное, так, конечно, ошибалась и другая, видя в действиях князя Михаила Семеновича исключительно эгоистическую цель искания популярности. Между этими двумя крайними мнениями истину приходится искать в середине.

   Если допустить, что искание популярности или желание проводить принцип преобладания аристократизма на новой, весьма удобной в этом отношении почве и играло тут свою роль, то еще в большей степени могла руководить действиями князя идея привязать к России высшие сословия края, а через них скрепить с ней теснее и весь край. При значительности влияния тогдашней аристократии за Кавказом на туземное население идея эта имела свои достаточные основания. Мусульманская аристократия с усилением ее значения и влияния могла бы даже оказать, особенно в пригорных областях, большую пользу, служа противовесом усилившемуся преобладанию фанатического духовенства, проповедовавшего чистый демократизм и священную войну против нас. К сожалению, большинство ханов и мусульманских аристократов не отличались искренностью, и даже наиболее взысканные милостями нашего правительства всегда играли двойную роль: перед русскими щеголяли большой любовью к эполетам, орденам, низкопоклонничая нередко до приторности, а перед своими горцами старались выказываться педантическим исполнением намазов и презрительными
— 119 —
речами о гяурах. Что касается туземной христианской аристократии, то желание привлечь ее на службу и заменить ею большинство приезжих чиновников, не связанных с интересами края, порицаемо быть не могло, если бы только соблюдалось более строгости в выборе.

       Дело, однако, в том, что образ действий наместника в отношении всей этой системы покровительства туземным высшим сословиям страдал слишком очевидной исключительностью: для аристократии -- все, хотя бы и не вполне законное, справедливое и в ущерб другим, для служащих князей -- полнейшее внимание, широкая благосклонность, а для русских чиновников и даже туземцев не князей, за весьма редкими исключениями, -- нечто вроде холодно-презрительного равнодушия.

Резче всего обнаруживалось подобное отношение наместника к туземцам и представителям русской администраций во время его частых объездов края.

Подъезжает, например, князь Михаил Семенович к границе какого-нибудь уезда. Ту т уездный начальник, большей частью из военных штаб-офицеров или гражданских чинов VI--VII классов, его помощник, участковый заседатель (становой пристав) и толпа местных жителей -- князей или беков, почетных старшин, мулл и много просто любопытных (мусульмане особенно падки на всякие встречи и проводы высших властей, чтоб услышать что-нибудь, могущее возбудить глубокомысленные политические рассуждения и догадки). Князь, бывало, выйдет из экипажа, почти не заметит вытянувшихся в струнку местных администраторов, подойдет к толпе, со своей столь памятной всем его знавшим улыбкой начнет приветливо протягивать руку не только аристократам или почетнейшим лицам, а чуть не всем без разбора, нередко таким, которым свой же, действительно почетный человек никогда руки не подаст, мало того, которым тот же незаметный в ту минуту участковый заседатель, быть может, не раз и, пожалуй, еще накануне
— 120 —
отпускал по десятку нагаек и пощечин с прибавлением энергических татарских ругательств, вроде анасыны, бабасыны...

       Туземцы -- народ весьма сметливый и политичный; от них такое обращение с ближайшим начальством не могло ускользнуть, и результатом неминуемо должно было быть неуважение к чиновному элементу, между тем как на этой далекой окраине этот элемент был единственным представителем России, единственным пока орудием для введения в крае некоторого гражданского порядка и ассимилирующего начала. Князь Воронцов, по-видимому, более рассчитывал в этом отношении на местную аристократию, но осуществление такой надежды требовало немало времени, а между тем ослабление влияния представителей русской администрации могло отодвинуть назад результаты многих лет, результаты если не блестящие, то, однако, и не ничтожные, обеспечившие, во всяком случае, и порядок, и поступление податей, и охрану прав семейных и имущественных. Да и самый расчет на мусульманскую аристократию, как на звено между их соплеменниками и Россией, нельзя было не считать весьма шатким: их действия всегда и во всем требовали строгого надзора, еще более близкого присутствия внушительной силы, а приверженность их обходилась довольно дорого правительству в виде подарков, пенсий и т. п., народу же -- в виде разных поборов и соковыжимательств, на которое правительство вынуждено было смотреть сквозь пальцы и тем возбуждать справедливые упреки.

       Нет сомнения, что коренившаяся между большинством уездных властей наклонность ко всякого рода злоупотреблениям как в Новороссийском крае и среди крымских татар, долго управляемых князем Воронцовым, так и в Закавказском крае, внушили князю чувства крайнего нерасположения к этим господам чиновникам, но следовало ли наместнику подчинять свои действия этому чувству и выказывать его перед туземным населением -- это другой вопрос.
— 121 —
       Преследуйте, казните обвиненных в злоупотреблениях чиновников, не давая им, если угодно, никакого снисхождения, но пока человек занимает известное служебное положение, представляет в лице своем законную власть, считается, таким образом, заслуживающим доверия (иначе не следовало бы его назначать), не политично подрывать к нему уважение, без которого трудно ожидать выполнения лежащих на нем многосложных обязанностей, тем более важных, что они сталкиваются с жизнью, с живыми людьми, а не с бумагой и формами, как в высших административных учреждениях... Нередко даже сами туземцы высказывали по этому случаю свое недоумение, особенно когда протягивание руки наместника распространялось на таких субъектов, которые, как уже сказано выше, такой чести не удостаивались от своих старшин, а от местных администраторов испытывали нередко практиковавшиеся тогда телесные наказания.

       Неравенство обращения еще резче бросалось в глаза, когда уездный начальник или даже участковый заседатель был из местных князей: такому оказывалось и другое внимание, и рукопожатия, и прочее. А простой народ за Кавказом, и мусульмане, и даже свои грузины, все-таки предпочитал в те времена начальников из русских, чем из туземцев, которые, уступая русским в знании дела и в усердии исполнения своих обязанностей, нимало не уступали между тем им в желании нажиться, а по части произвола гораздо превосходили русских, ибо руководствовались традициями азиатских правителей старого закала и не так страшились последствий за свои незаконные действия.

       С этими пашами и ханами из туземной аристократии населению было весьма трудно справиться, потому что вслед за наместником их протежировало и все высшее начальство, они были сильны своими связями в Тифлисе. В крайнем случае отрешался такой князь от должности. Что же это для него значило? Он возвращался в свое кахетинское
— 122 —
или карталинское имение с запасцем и в своем кругу не терял ни на йоту ни уважения, ни влияния. Между тем какой-нибудь титулярный советник Сидоров или губернский секретарь Иванов весьма легко летели со своих мест не только по жалобе общества, которому могли уже слишком солоно прийтись их вымогательства (иногда же за слишком строгое преследование воровства и других преступлений), но нередко даже по одной бездоказательной жалобе какого-нибудь местного туза бека, известного не только в своем кругу, но часто и высшим губернских начальственным сферам за отъявленного покровителя воров, грабителей и контрабандистов, нередко личного их соучастника, что между мусульманскими аристократами вовсе не составляло особого исключения. А отрешение от должности Сидорова или Иванова, не говорю с преданием суду, но даже и без того, отзывалось на нем совсем иначе, чем на туземном отрешенном чиновнике: он становился каким-то парией, гонимым из служебной среды, презираемым, напрасно толкающимся по передним всякого начальства и большей частью нищим, лишенным всяких средств существования, ибо нахватанных им незаконно нескольких сотен или даже тысяч рублей, в особенности если он был человек семейный, доставало лишь на короткое время при относительной дороговизне жизни в Закавказском крае.

       Желание князя Воронцова возвышать туземцев и давать им всеми возможными способами ход выражалось систематически на каждом шагу. В один из своих приездов в Шемаху после представления ему всех губернских чиновников наместник обратился к губернатору барону А. Е. Врангелю с вопросом, в котором звучала нота неудовольствия: отчего у вас так мало чиновников из туземцев? На ответ же барона, что желающих служить туземцев он прикомандировывает к губернскому правлению для испытания, но что большинство их оказываются малоспособными, князь ничего не возразил, но ему, видимо, это не понравилось.
— 123 —
   Большинство представлявшихся чиновников были русские, несколько поляков и на всю губернию два-три немца. Барон Врангель был уверен, что наместник заметит его беспристрастие в этом отношении, то есть что он не окружает себя исключительно баронами -- слабость многих высокопоставленных немцев, строго порицавшаяся князем Воронцовым. Порицание совершенно справедливое, только, к сожалению, князь не замечал, что сам впадал в этого рода пристрастие: как начальники из немцев хотели давать исключительно ход остзейским баронам, так он желал наполнить все ведомства исключительно туземцами-аристократами. Я уже упоминал выше, что в этом стремлении выдвигать туземные аристократические элементы князем Воронцовым, без сомнения, руководила не одна узкая эгоистическая мысль приобрести популярность, как думали многие, крайне недовольные его действиями в этом отношении старослуживые кавказцы, люди, впрочем, бесспорно умные, честные и занимавшие высшие посты. Он, конечно, имел в виду и другую, государственную цель; да и справедливость требует сказать, что если из туземной аристократии оказались некоторые не оправдавшие ни своими способностями, ни бескорыстием действий оказанного им внимания и доверия, зато многие из них все это вполне оправдали, принесли краю немало пользы, служили честно и усердно, занимали долго с достоинством высшие военные и гражданские должности и внесли свои имена на страницы истории нашего владычества на Кавказе. Было бы нелепо предположить, что кто-нибудь претендовал на какое-то исключительное право одних русских служить и править за Кавказом и что князь Воронцов, передавая многие должности в руки туземцев, причинял этим какой-нибудь ущерб государственным интересам (читателю не следует забывать, что все здесь говорится о временах давно минувших, более 30 лет назад; с тех пор все так изменилось, что, можно сказать, даже связи прошедшего с настоящим не оказывается). Дело
124 —
вовсе не в том. Упрек может заключаться единственно в исключительности, в пристрастном выполнении идеи, которая сама по себе могла иметь первостепенные достоинства. А что это пристрастие было, в этом нет никакого сомнения. Мало того, я вполне убежден, что лучшие из туземной аристократии, выдвинутые князем Воронцовым и могущие беспристрастно отнестись и к давно прошедшим фактам, и к их последующим результатам, сами не отвергнут того, что пристрастие было и легко могло быть устранено не только без всякого ущерба основной идее, но даже с пользой для нее.

       По истечении стольких лет страсти улеглись, к тогдашним событиям можно отнестись с полнейшим хладнокровием, ничьи чувства, даже самых фанатических поклонников князя Воронцова не могут оскорбиться указанием на эту сторону его деятельности, возбуждавшую в свое время неудовольствие некоторых и носившую, по беспристрастному анализу, характер предвзятой исключительности. Совершенства в делах человеческих нет и быть не может: было бы недостойно памяти великого человека желание выставлять все его деяния совершенством, непогрешимостью. Напротив, сопоставление некоторых теневых сторон только усиливает светлую сторону его великих заслуг, оказанных государству в течение более полувековой службы.

   Было, впрочем, и еще одно обстоятельство, вызывавшее недовольные толки, опять же более всего в кругу высших сфер служебного мира: вмешательство в дела и очевидное влияние на их решения некоторых приближенных к князю лиц, особенно одного, не имевшего по званию своему никакого права на участие в каких бы то ни было делах, ни гражданских, ни военных. Неудовольствие усиливалось еще тем более, что влияние это носило очевидный характер эгоистических побуждений и избирало пути не всегда безупречные. При всеобщем твердом убеждении в высоком бескорыстии князя Воронцова и в его стремлении способствовать
— 125 —
единственно пользам состоявшего в его управлении края, искореняя, насколько возможно, практиковавшиеся в нем (впрочем, и во всей России) злоупотребления, общество само собой еще сильнее возмущалось, видя, как некоторые личности, пользуясь широким доверием и расположением князя, вводили его в заблуждение и достигали совершения крупных дел весьма сомнительного свойства... Как пример, можно привести дело о довольствии войск Кавказской армии спиртом. Из этого была устроена долголетняя монополия для одного тифлисского торгового человека, извлекшего миллионные барыши, между тем как с допущением свободной конкуренции могли только выиграть и войска, и казна. Ту т совершенно излишне разъяснять подробности: всякая монополия вредна и составляет источники злоупотреблений. Но князя так успели уверить в противном, что он и слушать не хотел никаких доводов и возражений, исходивших от лиц, до коих это дело прямо относилось по их служебному положению и которые по своей опытности и заслуженному всеобщему уважению имели право на полное доверие. Было и еще немало таких крупных интересных дел, где через доктора достигали решения к явному ущербу казне и общественным интересам. Наконец, по случаю вмешательства всесильного эскулапа в дело о введении в Тифлисе монополии на продажу мяса терпение публики лопнуло, толпа направилась к его дому, перебила ему стекла и прочее. Скандал вышел порядочный, но, как говорили, А. этим не смутился и после короткой паузы действия его возобновились в прежнем направлении... Естественным последствием этого было неудовольствие, раздражение, не имевшие возможности заявляться открыто и вгонявшееся поэтому внутрь; образовывалась незаметная оппозиция, умевшая при всей наружной покорности находить случаи оставлять некоторые желания наместника неисполненными отчасти, а некоторые и вовсе, хотя в этот разряд попадали иногда и полезные, совершенно основательные желания.
— 126 —
вследствие этого также и то, что отлично выражается малороссийской пословицей: "Паны дерутся, а у хлопцев чубы болят"... Не странно ли, что такой государственный человек, как М. С. Воронцов, невзирая на подобные достаточно явные доказательства, не лишал А. своего доверия. Многие старались объяснять это привычкой к человеку, в котором постоянно встречалась нужда. Может быть, и так. Впрочем, известно, что граф вообще был убежден в невозможности существования вполне честного человека не аристократа и потому считал всякие злоупотребления неизбежным злом, которое следует по возможности удерживать лишь в известных пределах... Такой взгляд усвоили себе и иные из его приближенных, из аристократов, и достигнув впоследствии высших степеней и самостоятельных мест, руководствовались им, допускали назначение лиц сомнительных качеств на доходные места, не обращали никакого внимания на громкий голос возмущавшегося общества, мало того, как будто покровительствовали подобным лицам. Невольно приходится задуматься: какая же особая разница между теми высшими начальствовавшими лицами, которых обвиняли в наживании капиталов незаконными путями, или такими, которые только потворствовали другим в наживании, довольствуясь презрительным отношением к человечеству?.. И одно скверно, и другое не особенно похвально.
« Последнее редактирование: 12 Апреля 2023, 07:50:55 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10029
ХАРАКТЕРИСТИКА НАЧАЛЬНИКА ВСЕЙ ЛЕЗГИНСКОЙ КОРДОННОЙ ЛИНИИ ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТА ШВАРЦА


Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867)
Арнольд Зиссерман


Стр. 135-136


       В дальнейшем разговоре Дмитрий Иванович дал мне некоторое понятие о личности генерала Шварца, для представления которому я, собственно, и приехал в Закаталы. По его словам, это был человек умный, деловой, но холодный, индифферентный ко всему, что не прямо его касается; он, впрочем, ожидает вскоре нового назначения, и потому, должно думать, еще менее интереса окажет предположениям, до этого края относящимся.

       Под этим не совсем утешительным впечатлением я на другое утро отправился представляться начальнику всей Лезгинской кордонной линии генерал-лейтенанту Шварцу. Сам он, его костюм, и комнаты, и вся обстановка произвели на меня какое-то новое, странное впечатление: все было не так, как я привык видеть у высшего начальства. Какая-то архиспартанская простота, какой-то военно-походный вид на всем: холодные, полупустые комнаты, несколько простейших деревянных стульев, кабинет в виде ротной канцелярии и сам генерал -- человек по виду средних лет, среднего роста и, если можно так выразиться, средней физиономии, то есть не выражающей ничего особенного, одет в старенький сюртучок без эполет, в каких-то толстых сапогах и грузинской папахе на голове, которую он приподнял, пока я произносил стереотипные "ваше превосходительство, честь имею представиться, помощник" и прочее.


« Последнее редактирование: 12 Апреля 2023, 07:24:37 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10029
СУДЕБНОЕ РАЗБИРАТЕЛЬСТВО ИЗ-ЗА ПЫТОК В АРМИИ И УВОЛЬНЕНИЕ ШВАРЦА

Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867)
Арнольд Зиссерман


Стр. 140-141

Из казенного денежного ящика, стоявшего при часовом у дверей квартиры генерала в Закаталах, летом 1847 года случилась покража денег, как казенных, так на беду и его собственных, хранившихся в ящике, что-то около 20 тысяч рублей. Все плац-майоры и полицейские чины были подняты на ноги; генерал выходил из себя и требовал, чтобы деньги были найдены. Услужливые подчиненные оказали уже слишком много усердия, хватали, арестовывали, наконец, прибегли к пыткам. В числе заподозренных попался какой-то донской казачий урядник, молодой человек, сын донского штаб-офицера, настойчиво отвергавший всякую вину; кормили его селедками, не давая после пить, сажали в часовню, где складывались тела умерших холерных и тому подобное, пока довели человека до тифа, от которого он в несколько дней в госпитале и скончался. Между тем деньги пропали, воров не отыскали, и дело, по-видимому, пришлось "предать воле Божьей!". Однако хотя поздно, а дошла-таки весть об этом до высшего начальства; по представлению князя из Петербурга приехал генерал-адъютант Шильдер в Закаталы, произвел строгое следствие, подтвердившее, к сожалению, факты о пытках; назначили суд, и генерал Шварц был отставлен от службы, а комендант подполковник Печковский и плац-майор Грибовский разжалованы в солдаты. Рассказывали после, будто какой-то арестант-солдат сделал в Тифлисе признание в воровстве этих денег, но дальнейшее мне неизвестно.


=====================================


Другой пример

Стр. 186

Верстах в трех-четырех от Ананура начинался крутой продолжительный подъем, тогда еще нешоссированный и в грязь едва проездной. Хоть в этот раз было совсем сухо, и наша курьерская тройка была превосходна, однако мы поднимались довольно медленно, и через несколько минут фельдъегерь нас обогнал. В. взбесился: "Ты, скотина, почему дал себя обогнать, ведь наша тоже курьерская тройка", -- сказал он ямщику. "Помилуйте, ваше высокородие, там сидят двое, а нас четверо, да еще большой чемодан". Но не успел он еще вымолвить последнего слова, как
— 187 —
ему полетели в спину кулаки, фуражка у него свалилась на дорогу, и В. не позволил остановиться, чтоб ее поднять, осыпая ямщика кучей казарменных ругательств, неистово повторяя: "Пошел, пошел, такой-сякой!..". Так и въехали мы в Душет с ямщиком без фуражки... Впрочем, В. тут же отдал ему рублевую бумажку, которую тот с поклоном принял.

       Вспомнил я об этом мелком приключении опять-таки ради характеристики г-на В., полковника Генерального штаба, представителя военной интеллигенции тех давно минувших времен. Каким черепашьим шагом мы ни ползем вперед, все же подобные личности теперь уже едва ли возможны, и хвастать такими подвигами едва ли кто станет; а тогда ведь этим хвастали, и молодежь военная даже рисовалась до того, что иногда клепала на себя, сочиняла подвиги, вроде избития какого-нибудь станционного смотрителя или квартального надзирателя -- подвиги, в действительности никогда ими не совершенные и существовавшие только в их воображении...
« Последнее редактирование: 12 Апреля 2023, 07:22:02 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10029
О "ДИКАРЯХ"-горцах, служившим русским

Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867)
Арнольд Зиссерман


Стр. 146

«…Вот этот пшавец, проходив недель шесть по Аргуну и Чечне, о пленном родственнике не добился никаких известий, но помня мои наставления, осмотрел много мест и издали даже укрепленный аул видел, в котором Шамиль учредил свою резиденцию после взятия нами в 1845 году Дарго. Теперь пшавец с кистином и явились рассказать мне обо всем подробно. Долго я слушал интересную повесть его похождений, его замечаний насчет системы управления Шамиля и принимаемых им жестоких мерах к утверждению между полуязыческими горцами магометанства…»

Стр. 153

«На другой день вечером Потоцкий сообщил мне, что князю докладывали письменное показание горцев и ходатайство генерала Вольфа об их награждении, и он приказал мне явиться с ними к В. П. Александровскому для выбора им из экстраординарных вещей сукна на кафтаны. Дикари на другой день были мной приведены в казначейство наместника, где без всякого колебания остановили свой выбор на красном сукне и, счастливые подарками, пребыванием в городе чудес, зрелищем вольтижеров, которое им тоже было показано, уехали домой, где их рассказам будут и удивляться, и завидовать, и, пожалуй, не верить».
« Последнее редактирование: 12 Апреля 2023, 07:19:34 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10029
О положении казаков

Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867)
Арнольд Зиссерман


Стр.
— 184 —

       От Ананура до Тионет есть прямая дорога верст
— 185 —
 около тридцати пяти, и В. для проезда хахматца воспользовался бывшими у него в запасе бланками открытых приказов на взимание лошадей от казачьих постов; прописав на одном бланке имя хевсура и "от Ананура до села Тионет давать по одной казачьей лошади без малейшего задержания", а передал бланк заведовавшему на станции казачьим постом уряднику для немедленного назначения казака и верховой лошади. Урядник, прочитав приказ, прицепил шашку и явился в комнату, где мы с В. закусывали.

       -- Тебе что нужно? -- спросил его В.

       -- Нам, ваше высокородие, предписано давать лошадей по открытым листам только по почтовому тракту, а не в сторону, а тут сказано до Тионет, -- это место нам совсем неизвестно, и, говорят, очень далеко.

       В одно мгновение ока В. вскочил со стула и со словами: "Ты смеешь рассуждать!" отпустил уряднику звонкую пощечину, повернул его к двери, толкнул рукой и ногой одновременно в шею и пониже и приказал тотчас дать лошадь, а то "запорю-де каналью на смерть". Ну, и через пять минут действительно была подана лошадь, хахматец наш уселся и в сопровождении казака уехал. Рассказываю об этом для характеристики времени. К тому же донские казаки играли тогда там самую печальную, унизительную роль, и на них смотрели как на вестовых, конюхов, лакеев; на их лошадях возили всех и вся, даже вьюки с багажами штабных офицеров. Бланки открытых приказов на взимание казачьих лошадей и конвоя доставались в распоряжение чуть не всякого писаря, и можно себе представить, как ими злоупотребляли; из-за всякой мелочи, даже не служебной, а просто по частному делу, казаку приходилось нередко по несколько сотен верст проехать верхом, не получая ни гроша денег на харчи и питаясь несколько суток чуть не подаянием от полуголодающих на постах собратьев. И все это продолжалось десятки лет, хотя по временам издавались циркуляры, запрещавшие без особо экстренных надобностей давать открытые листы, но циркуляры исполнялись тогда так же, как и всякие другие постановления.

       В 1856--1857 годах, бывши дежурным штаб-офицером войск, действовавших тогда на левом крыле Кавказской линии под начальством генерала Евдокимова, я обратил внимание на жалкое положение казаков, посылавшихся нарочными (а тогда, в разгаре военных действий и спешных распоряжений, при отсутствии телеграфа и правильных почтовых сообщений, посылки были неизбежны и весьма часты), исходатайствовал у Николая Ивановича Евдокимова разрешение отпускать нарочным по 15 копеек в сутки из экстраординарных сумм. Я выдавал им эти деньги всегда вперед, по приблизительно верному расчету дней, потребных на проезд до данного пункта и обратно -- они, по крайней мере, могли подкрепляться в дороге чаркой водки и поесть кое-где горячего.
« Последнее редактирование: 12 Апреля 2023, 07:18:00 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10029
О ХЕВСУРАХ

Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867)
Арнольд Зиссерман



стр. 195

…Я провел в этих разъездах все лето, посвящая большую часть времени разбирательству бесконечных тяжб горцев между собой и целыми обществами да наблюдениям и собиранию материалов для подробного описания Пшавии и Хевсурии.


Стр. — 190 —

    Хевсуры носят железные суточные панцири, круглые железные щиты и прямые палаши, как средневековые воины, а на платье нашивают из цветной тесьмы, преимущественно желтой, кресты; женский костюм у них совершенно своеобразный: на голове тюрбаны, вроде турецкой чалмы, платья с короткими юбками, обшитыми в два-три ряда воланами, и с фижмами, длинные чулки при отсутствии неизбежных у всех азиатских женщин шальвар, на руках браслеты, большей частью серебряные, такие же серьги. По этим костюмам, вооружению, множеству палашей с надписями: Solingen, vivat Husar, vivat Stephan Batory, Gloria Dei и т. п. и еще по многим обычаям и привычкам хевсур я приходил к заключению, конечно гадательному, не потомки ли они крестовых рыцарей, партия коих могла быть заброшена в трущобы Кавказского хребта и вынуждена остаться там навсегда? Затем, обзаведясь женами из ближайших горногрузинских ущелий, они усвоили себе и язык их. Подробное описание этого чрезвычайно оригинального общества я поместил в газете "Кавказ", кажется, 1847 года. Повторять здесь это я не нахожу удобным, такие длинные отступления совершенно прерывали бы нить моих воспоминаний, между тем как рассказанные в особых главах очерки нравов этих горцев будут небезынтересны.

На балу [у князя Воронцова] хахматец [хевсур из селения Хахмат], озадаченный невиданным зрелищем, не преминул, однако, заметить, что весь этот блеск омрачается непостижимым для него бесстыдством этих женщин с обнаженными плечами и руками, так свободно толкающихся между мужчинами и позволяющих при всех себя обнимать (в танцах). Он удивлялся, как это сардарь допускает их к себе в дом, да еще во время приглашения в гости всех знатнейших военачальников... Но когда я ему объяснил, что эти женщины -- супруги и дочери всех этих сановников, что это самые лучшие, образованные и достойнейшие изо всех тифлисских женщин, что тут же и жена самого сардаря (наместника) сидит, хевсур мой просто стал в тупик. Это превосходило способность его понимания.

Двадцать пять лет на Кавказе : (1842-1867) / соч. А.Л. Зиссермана. Ч. 1, стр. 190-191


--------------------------------------------------


— 206 —
Хевсуры говорят вообще древним грузинским языком, но все, живущие по северному склону Главного хребта, употребляют между собой кистинский (чеченский).


207 —

В Арагве и Аргуне есть много форели и лососины, но хевсуры до них не охотники. Они также не употребляют в пищу зайцев, птиц и яиц.

О времени поселения и происхождении хевсур у них сохранилось странное предание. Первым родоначальником своим они признают некоего Гуданели. Он был крестьянином какого-то кахетинского помещика и, избегая наказания за неизвестное преступление, скрылся в пшавское селение Апшо. Здесь родился у него сын. Молодой Гуданели, любя охоту, в одно время отправился в горы, где убил незнакомое животное, такое жирное, что оно родило
— 208 —
в старике Гуданели предположение о плодородности места, в котором обитало это животное*

* Везде почти, и не только в Азии, но и в Европе, большинство легенд о первых временах заселения местностей связаны с охотой].

Чтобы вернее убедиться в этом, он отправил туда со сыном своим для посева горсть пшеницы в маленьком котелке и после собрал целую гуду (кожаная торба). От этого и место названо Гудани, а переселенцы гуданели.

Здесь родились у Гуданели еще два сына: Арабули и Чинчара, от которых произошли 320 домов арабули и 210 домов чинчараули. Все они составляют до 35 селений, из коих главное -- Гудани, на берегу Арагвы, известное по большему капищу гуданис-джвари, весьма ими уважаемому. В числе после переселившихся в Хевсурию считают еще кистин, осетин, мтиульцев и даже евреев. Рассказывают, что однажды царица Тамара, посещая Хевсурию, привезла с собой одного еврея, который, заболев, остался здесь, женился, и от него произошла целая деревня Бисо.

Мне часто приходило на мысль: эти хевсуры не потомки ли крестоносцев, рассеявшихся по всему азиатскому миру? Разве не могли несколько из них, от ставшие от товарищей, или попавшие с грузинскими царями в походы, или же рассеянные неудачным делом на Дальнем Востоке, зайти в эти неприступные дебри, избрать их местом жительства, жениться на дочерях соседних горцев и основать сильное воинственное общество, защищаемое самой природой, увеличившееся впоследствии беглецами и пришельцами из других мест? Поводом к этому предположению (может, и малоосновательному) послужило мне близкое сходство в одежде и вооружении хевсур с рыцарями Крестовых походов. Шапки их квадратные, нечто вроде конфедератов, опушенные узеньким меховым околышком, кругом обвязанные куском полосатой тряпки, концы которой висят набок, завязанные в узел в виде кокарды;
— 209 —
верхнее платье с разрезными полами и сборками на рукавах; узенькие панталоны, вышитые тесьмой; на всем этом, даже на тулупах, во множестве нашиты кресты из желтой тесьмы. Вооружение их заключается в следующем: прямые палаши, все почти с надписями вроде Genua, Souvenir, Vivat Stephan Batory, Vivat Hussar, Solingen с изображениями орлов, корон, всадников в ментиках; на голове носят с сетками шишаки, надевают панцири, налокотники, в левой руке носят железные щиты. Ничего подобного на всем Кавказе у других племен не встречается, за исключением панцирей и шишаков, бывших в употреблении у высших сословий закубанских (черкеских) племен, перенявших это вооружение, конечно, от генуэзских колонистов черноморского берега.

В драке между собой хевсуры придерживаются правил дуэли: противники становятся на одно колено и начинают бой на саблях, прикрываясь щитами. У женщин серебряные браслеты, серьги и ожерелья, исключительно черные платья с оборками в несколько рядов, широкие внизу, с обручами вроде фижм, пояса шерстяные с двумя большими кистями; на голове повязка в виде тюрбана, длинные чулки вместо шальвар. Все это вместе взятое и еще много других мелочей невольно кидалось в глаза и переносило воспоминание к Средним векам, временам крестовых рыцарей.

Собственно же слово хевсуры означает жителя ущелья: по-грузински хеви значит ущелье, а частицы ури или ели прибавляются при изменении существительного в прилагательное, как, например: житель села Гудани -- гуданели или гуданури, то есть гуданский; следовательно, хевури -- ущельный, что весьма понятно, ибо все деревни в Хевсурии расположены в ущельях.

Хевсурцев считается около 900 семейств в 35 деревнях. Они очень гордятся своей народностью, произносят слово "хевсури" с полной уверенностью озадачить вас таким громким именем. Все остальные народы у них в презрении, особенно соседнее племя пшавцы, которых они за добродушие и уступчивость называют жирными дойными коровами. Другим народам тоже дают разные названия. Грузин, живущих в жарком климате и часто страдающих лихорадкой, зовут квитела (желтяк); русских за зеленоватые мундиры -- бакаки (лягушка); одни тушины, известные на Кавказе храбрецы, пользуются некоторым уважением. Хевсуры пребывают в полнейшем невежестве и ни малейшей наклонности к просвещению не выказывают, даже обнаруживают скорее презрение к грамоте или вообще ко всему, что не относится к оружию, войне, охоте, задорным столкновениям с соседями и прочему.

Мужчины большей частью высокого роста, смуглы, усы у них рыжеватые, глаза карие, бороду и голову бреют. Женщины лишены всякой грациозности, красивых очень мало, особенно безобразны старухи. Встречаются иногда девушки довольно миловидные, с выразительными, черными глазами, но отвратительная неопрятность, запачканные лица, немытые иногда по месяцу и более, заставляют отворачиваться от них. Я не раз видел, как женщины вычищали руками навоз из хлевов и после мыли руки и даже головы в коровьей моче, подставляя их во время самого процесса... Они уверяли, что это предохраняет от струпьев и коросты. Почти все женщины курят, как мужчины, из коротеньких трубочек, которые носят за головной повязкой, а в тридцать лет начинают и нюхать табак.

Первая и единственная забота хевсура -- оружие, об остальном он не думает. Кусок черствого ячменного хлеба, кусок бараньего жиру, копченой оленины или тура -- вот его пища. Последние свои средства он употребляет на украшение золотой насечкой ружья или серебром палаша.

Двадцать пять лет на Кавказе : (1842-1867) / соч. А.Л. Зиссермана. Ч. 1, стр. 209-210

Пистолет употребляют редкие, зато, собираясь в дело, хевсур весь закован в железо: на голове чачкани (шишак с сеткой, покрывающей шею), панцирь -- рубаха, плетенная из железной проволоки; налокотники, рукавицы и
— 211 —
наколенники из такой же проволоки; железный щит в руке, и у молодежи изредка лук. Кроме того, хевсуры носят на большом пальце правой руки по несколько больших железных колец с зубцами или просто заостренных, употребляя их для взвода тугих ружейных курков и вытаскивания шомполов, но больше для драки между собой, нанося этими кольцами раны в голову, ничуть не уступающие кинжальным. По горам они ходят необыкновенно легко. На лошадях редко употребляют седла, только уздечки, которые украшают разными бляхами, солдатскими пуговицами, ракушками и т. п. безделками. И нужно видеть скачки их на неоседланных конях со страшной крутизны по узеньким тропинкам! Когда я первый раз видел скачку на поминках и смотрел, как хевсур с повязанной платочком головой, отбросившись назад, несется на небольшой лошадке по крутому спуску и как лошадка в иных местах по несколько саженей скользит на задних ногах, покрывает кровью мелкий щебень, протирающий ей щиколки до костей, я был убежден, что разве трупы всадников достигнут низу. Но все остались целы, и один выиграл приз -- барана!..

Хевсуры сами делают порох, впрочем, довольно плохой. Они употребляют для этого уголь тонкого дерева, растущего между соснами, род селитры, добываемой посредством кипячения и процеживания из земли, на которой зимуют овцы, и серу, покупаемую в Тифлисе. Все это они толкут в деревянных ступках, пока масса не сделается плотной, после перетирают ее в решетах, плетеных из конских волос. Можете судить, каково достоинство этого пороха, а впрочем, это не мешает им быть отличными стрелками.

В домашнем быту хевсур поразительная неопрятность. Нижний этаж, где помещаются семейство и скот, имеет одни двери, через которые мужчинам неприлично входить. Они спускаются туда по лестнице в отверстие из верхнего
— 212 —
этажа, составляющего род сарая или сенника, в котором стоит кровать хозяина дома. Хевсуры почти никогда не живут несколькими семействами вместе; женившись, каждый заводится особым домом, считая за стыд быть с женой при других. В сношениях с женой хевсур до глубокой старости сохраняет род стыдливости: избегает разговора при посторонних, фамильярного обращения, не употребляет никаких нежных выражений, на супружеские свидания отправляется в глухую полночь, с осторожностью прокрадываясь как бы на запрещенное, опасное свидание, и то прежде спрашивая через верхнее отверстие позволения... Молчание -- знак согласия, и он, сняв одежду, тихо спускается по лестнице.

Женщины справляют все домашние и большую часть полевых работ; мужчины только пашут и косят. Зимой же беспрерывно курят, проводят дни в рассказах о старине и геройстве своих предков, плетут обувь, играют на пандуре (род балалайки), напевая гробовым голосом дикие, почти бессмысленные песни. Привожу одну для примера:

       Орлы, семена ваши лучше всех семян; птицы должны завидовать вам!
       Вы поймали фазана, несете на показ к господам;
       Они подарят вам пуговку, чтобы на шее был слышен звон.
       Отец твой имел барсов и львов-зверей,
       А ты, сын его, захоти -- приведешь оленей.
       Ты нагонял, убивал без всякого затруднения.
       Ты наша большая надежда, башня, на извести строенная.
       Ты стрела, в Осетии кованная, в городе хиной крашенная.
       Ты кафтан бархатный, на девять пуговиц застегиваемый.
       Источник живой воды, ты вытекаешь из золотой трубы!


Пляска не составляет у хевсур любимого развлечения. Мужчины иногда становятся в кружок и, ударяя в ладоши, поют однообразными, отрывистыми звуками, а один из них под эту музыку не пляшет, а как-то неловко, странно прыгает, взбрасывая вверх то одну, то другую ногу, поднимая то одну, то другую руку, без живости, без грации. Пляшущих женщин мне не случалось видеть.

— 213 —
Курение так обыкновенно, что не только женщины, но даже мальчики десяти лет уже курят. Так, вначале меня поражало, что входя в собрание хевсур, мальчик без всякой застенчивости звал по имени своего отца и требовал от него табаку; тот очень хладнокровно исполнял его просьбу, доставал из-за околышка шапки листок табаку и отдавал его сыну; этот же, достав из-за пояса трубочку, набивал ее, закуривал и, подбоченясь, принимал позу взрослого человека.

Отец -- глава семейства; дети находятся в полной зависимости от него и подчиняются ему беспрекословно, впрочем, только до совершеннолетия. Когда минет сыну двадцать лет, он женится по воле родителя и получает свою долю из отцовского имения. Ту т начинается самостоятельная жизнь его, раздельно с отцом, который не оставляет у себя никакого имущества, разделяя все между сыновьями после их женитьбы, а сам проживает у каждого поочередно. Если из братьев умрет кто-либо бездетный, то имение его должно быть разделено между остальными братьями.

Имение хевсур очень ограниченно: богачи имеют 14--15 коров, 4--5 быков, 2--3 лошади, одного катера; главное богатство -- в оружии, очень дорого ценимом, и в медной посуде; деньги весьма редки.

Гостеприимство также развито, как и во всей Азии, считаясь чем-то священным. Когда приезжает к хевсуру гость, его встречают у дверей, берут у него лошадь, оружие и приглашают в саклю. Хозяин заученными фразами расспрашивает о здоровье гостя и его семьи, скоте, положении оружия и нет ли несчастий, побудивших его к приезду. В честь гостя сзывают соседей и задают пир на славу: хозяин подносит луди (ячменное пиво), преклоняя в знак почтения колено, причем поет и играет на пандуре. Попойка продолжается весьма долго. Гости не смеют уйти, хотя бы хозяин не отпускал их целую неделю.
— 214 —
При входе в дом чужого все встают, а входящий говорит: "Садитесь, садитесь, вставайте перед врагами!".

Если какой-нибудь преступник прибежит к хевсурам, попросит защиты и пожертвует барана в капище, то считается священным долгом приютить беглеца и кормить его общим сбором. Сохрани Бог обидеть его: обидчик навлечет страшную месть всей Хевсурии.

Вообще, как все горцы, хевсуры страстные охотники. Зимой они вдвоем или втроем отправляются на ледяные вершины громадных скал за турами, оставаясь там иногда по несколько суток. Рога убитых животных охотники всегда жертвуют в капище, прибивая их гвоздем к стене

Летом они нередко делают набеги на соседние кистанские аулы, всегда предводимые деканозами (жрецы) и дрошами [Дроши - род хоругви или значка; это просто пика с привязанными к ней одним или двумя шелковыми платками и колокольчиком], следуя в этих случаях пророчеству кадагов (прорицатель). У убитых неприятелей отрезают кисти правых рук, которые прибивают на стенах своих домов.

О религии хевсур трудно сказать что-нибудь положительно, трудно даже сказать, какую они веру исповедуют. Это смесь различных исповеданий. Ту т вы увидите оттенки христианства, магометанства, талмудизма и более всего язычества. Они уважают Крест и святого Георгия Победоносца, бреют волосы на голове, не едят свиней, допускают многоженство, празднуют пятницы и субботы, почитают каких-то языческих богов: великого и малого Пиркуши, Адгилис-дэда (то есть местная мать), ангелов дубрав и рощ, востока и запада и благоговеют перед дроши (хоругвь).

Деканозы заменяют священников и пользуются общим уважением. Капища, построенные всегда в местах, заросших большими деревьями, не имеют вида церквей, вход в них запрещен, а женщины не могут вступать даже за ограду.

— 215 —
В известные дни толпы народа собираются к капищам для жертвоприношений. Деканозы принимают приведенных баранов и быков, произносят над ними несколько таинственных слов и перерезают ножом горло, под которое подставляют чашку для стока крови, затем они делают на лбу приносителей знаки креста кровью, а зарезанное животное тут же обращается в пищу.

При капище есть особая пристройка, где до праздника приготовляется большое количество луди (пиво) из материалов, доставляемых всем обществом. Приходящие пьют его до опьянения.

Праздники продолжаются целые сутки, иногда и более. Каждая семья садится в особый кружок, разводят огни, варят и жарят свои жертвы, пьют, поют; большей частью сходбища эти кончаются драками, иной раз до того жестокими, что несколько человек умирают от сабельных ран или остаются изувеченными на всю жизнь. Начинается страшное кровомщение, войны обществ с обществами, поджоги домов убийц, вражда непримиримая. Женщины в подобных случаях достойны удивления: они бросаются между сражающихся, хватают руками острие оружия, прикрывают собой мужей и братьев, перевязывают раненых, иные сами получают раны.

Предмет жертвы не одни животные, дарят также деньги и вещи. При капищах есть сакли в несколько отделений для хранения вещей, помещения деканозов и поклонников храма, то есть людей, посвящающих себя в деканозы при открытии вакансии.

Между служителями капищ есть так называемые кадаги (прорицатель). Они объявляют волю невидимого Духа и предвидят состояние усопших; под наитием разгневанного божества кадаги беснуется, кричит и плачет. Его воззвания бывают в следующем роде: "Сокрушу вас, уничтожу, если не исполните моей воли!". Народ в благоговейном трепете окружает кадага и просит его научить, чем
216 —
 умилостивить разгневанное божество. Разумеется, он назначает жертвоприношения: коров, деньги, восковые свечи, большую часть которых эти пророки берут себе...

Есть еще мкитхави (вопроситель). Если хевсур одержим болезнью, то родственники больного приходят к мкитхави вопросить через него божество, отчего он болен и как вылечить? Мкитхави посредством таинственных вопрошений узнает, что больной страдает через такого-то духа, требующего, чтобы он съездил в его капище помолиться ему и принес бы такую-то жертву. Больного, иногда полумертвого, везут, невзирая на погоду и трудности пути; часто случается, что он выздоравливает; но если, сверх чаяния, болезнь не облегчается, то это припишут особенному гневу божества или нечистосердечному раскаянию страждущего...

Кадаги и мкитхави бывают и пожилые женщины, эти своим ожесточенным фанатическим беснованием, вырыванием себе волос, царапанием лица и груди производят сильное волнение в толпе. Одна деревня начинает обвинять другую в проступке, так сильно разгневавшем божество, и дело доходит опять до сабель. Вообще капищные служители разделяются на деканозов, мехате (образной), медроше (хоругвеносец), дастури (пивовар), мезандури и хевис-бери (старец ущелья). Каждый имеет свой определенный круг занятия и долю в собираемых приношениях.

У хевсур есть Великий пост, но его соблюдают одни старики, женщины же едят масло и сыр. Рождественский двухнедельный пост соблюдают так строго, что не едят ничего, кроме хлеба. Других постов нет. По окончании пяти недель после октября празднуют Пасху. Праздничные дни -- пятница, суббота, воскресенье и понедельник, тогда они свободны от работ.

       Как контраст с этим безотчетным благоговением перед капищами, дрошами, всякими языческими обрядами и разными деканозами, кадагами и прочими, нельзя не указать на
— 217 —
жалкое положение нескольких построенных при нашем управлении церквей и назначенных к ним священников.

При Грузино-Имеретинской синодальной конторе в Тифлисе была учреждена особая Осетинская духовная контора, ведавшая всю духовную часть в горских христианских округах. По ее распоряжению строились церкви в Осетии, Хевсурии, Пшавии, Сванетии, Абхазии и других местах Кавказа, населения коих считались христианскими и сохранившими много следов действительной, относительно недавней принадлежности к православию. Но Боже мой, какие это были церкви! Благочинным отпускалось на каждый такой храм по 300 рублей, и за эти деньги он брался хозяйственным способом выстроить здание по одному нормальному плану. Легко себе представить, какая церковь воздвигалась на эти средства, из коих нельзя же не выгадать было благочинному экономии, в каком-нибудь горном ущелье, к которому, кроме вьючной тропинки, никакого другого доступа нет. Из местного плитняка складывался небольшой сарайчик или амбарчик, отличавшийся от обыкновенного сарайчика только тем, что над крышей строилось маленькое известной формы возвышение, украшенное небольшим железным крестом, и в нем привешивался средней величины валдайский колокольчик, да все это здание выбеливалось известкой...

Вот и все отличие от сакли горца. Окончив постройку, отец благочинный составлял акт, подписывавшийся священником и свидетельствовавшийся местным начальником, и являлся в Тифлис в осетинскую контору. Там благодетели устраивали поверку и утверждение отчетности, нововоздвигнутый храм вносился в списки, и к нему назначался священник с годовым жалованьем в 150 рублей. Понятно, что идти на 150 рублей содержания в непроходимую трущобу, к людям полудиким, грубым, бедным, молящимся своим капищам, соблюдающим разные языческие обряды и преклоняющимся перед своими хитрыми, эксплуатирующими их деканозами, враждебно

218 —
относящимися к священнику и всякой попытке вводить церковную службу, охотников не находилось. Идти навстречу всевозможным лишениям, нужде, невзгодам и даже опасностям, обрекать себя на одинокую бессемейную жизнь (семейство брать с собой было немыслимо по неимению никакого помещения, никаких средств к жизни и опасению за самое существование), оставаться к тому же без всякого дела, потому что народ ни в церковь ходить, ни к исполнению христианских треб прибегать не выказывал никакой наклонности, подвергаться, наконец, презрительному, враждебному обращению мог решиться разве миссионер, человек, готовый посвятить себя всецело служению идее восстановления православия среди заблудших. Но таковых не находилось. Что же оставалось делать? Брали причетников, особенно из имеретин, полуграмотных, никаких надежд на посвящение в сан иерея не имевших, бедных, и говорили им: хочешь быть священником и получать 150 рублей жалованья -- иди в Хевсурию. Он соглашался. И вот являлся новый служитель алтаря среди невежественных язычников проповедовать им слово Христово. Пешком, с гудой (кожаный мешок) за спиной, наполненной нищенским запасом белья и другой рухляди да хлебом, пробирался он через горы к своему месту, Христа ради ютился в углу сакли какого-нибудь хевсура, которого должен был угощать хоть изредка табаком, развлекать рассказами; переносил насмешки как человек без оружия (нередко хевсур, бывало, кликнет ему: "А мгвдело, то есть батька, подай-ка мне огня на трубку"). Промается месяц-другой без всякого дела, без всякой надобности, приплетется через горы в Тионеты к отцу благочинному на поклон, выпросит часть жалованья и увольнение домой в Имеретию к семье, протащится туда -- все пешком -- дней десять, пробудет месяц-другой дома и опять тем же порядком возвратится, чтобы через некоторое время повторить снова то же странствие, пока какой-
— 219 —
нибудь счастливый случай, нежданный благодетель или раздобытые средства не устроят за долговременную службу в горах перевода в имеретинскую епархию, хоть и в бедный приходик, но по крайней мере среди своих, среди кровных и близких людей. Затем осиротевший хевсурский приход остается год-другой вакантным, пока новый посвященный из безграмотных причетников духовный отец не появится среди своей паствы.

Нет правила без исключения, и я встретил в горах двух священников, заслуживавших лучшей участи. Один -- в Шатиле, хотя из имеретинских причетников, но достаточно развитый, хорошо писавший по-грузински, вполне сознававший свое грустное положение и свое бессилие в служении делу. Не имея надежды попасть в священники иначе как согласившись отправиться в Шатиль, он вынужден был принять это назначение и жил мечтой когда-нибудь дождаться перевода в свою родную Имеретию, как освобождения из тяжкой кабалы. Другой был благочинный в Осетии, отец Домети, умный, энергичный человек, принявший монашество; с этим монахом я познакомился гораздо позже, при разъездах по осетинским церквам, о чем буду рассказывать еще в своем месте впоследствии.

Не помню, по какому именно поводу, но по делам церковным представился я однажды в Тифлисе экзарху Грузии высокопреосвященному Исидору, ныне митрополиту Санкт-Петербургскому, и был принят с полным вниманием и лаской. Владыка весьма подробно расспрашивал меня о языческих обрядах хевсур и пшавов, положении наших церквей и священников и т. п. Я ничего не скрыл перед ним. Он чрезвычайно соболезновал обо всем этом, жаловался на крайнюю скудость средств, поручил мне по возможности поддерживать священников, а при прощании просил всякий раз в приезды в Тифлис посещать его. После этого я в течение пребывания высокопреосвященного Исидора за Кавказом имел честь еще много раз у него бывать, удостаиваясь всегда того же благосклонного внимания, особенно когда дело касалось благоустройства на пожертвования из Москвы и Петербурга осетинских церквей.
— 220 —
В одно такое посещение я имел удовольствие исходатайствовать моему приятелю, шатильскому священнику, перевод в Имеретию и сообщить ему это радостное известие.

С тех пор прошли десятки лет. В начале шестидесятых годов учреждено Общество восстановления православия на Кавказе, снабженное значительными средствами, и, судя по появлявшимся изредка отчетам его, судьба церквей и духовенства в горах должна была измениться к лучшему, но действительные результаты мне неизвестны, и странно, в печати что-то не встречается сведений о положении дел этого общества. Если же все осталось по-старому, то восстановление православия и победа над язычеством едва ли и в сотни лет еще сделают какие-нибудь заметные шаги...

Обратимся теперь к обрядам свадеб, похорон и судопроизводства у хевсур.

Невеста обручается еще в люльке, но она выходит замуж не ранее двадцати лет. Перед свадьбой жених посылает к ней двух-трех баранов или корову, посланные приходят в дом невесты и берут ее к жениху, сопровождаемые родными и соседями; прожив здесь, в сакле, недели две, она возвращается назад, не видевшись с женихом, который скрывается от нее. Через несколько времени после этого бывает свадьба, в которой участвуют только близкие родственники. Благословляющий новобрачных деканоз, поставив их рядом, прокалывает иголкой концы их платьев, произносит несколько слов, желает супругам благополучной жизни, и этим кончается обряд венчания.

У хевсур считается за стыд, если молодая сделается беременна ранее трех лет, хотя новобрачные непременно три дня кряду после обряда, не разлучаясь, должны быть вместе, но после трех дней они не смеют при других сойтись.
— 221 —
Когда приходит пора рожать, жену выгоняют из дому в приготовленный заранее вне деревни шалаш; она должна находиться там одна и родить без всяких пособий. Если родильница сильно страдает, и слышны стоны и плачь, то мужчины тихонько приближаются к шалашу с заряженными ружьями и делают несколько залпов, чтобы отогнать злого духа и испугать страдалицу для облегчения ее страданий (славные понятия об акушерстве!..). На другой день приносят ей хлеба и подают издали, считая за осквернение прикоснуться к новородившей. Так она должна прожить месяц и потом уже приходить в деревню, но раньше еще двух недель не может войти в общество мужчин. Шалаш после торжественно сжигается.

 Если после смерти мужа останется сын, то вдове стыдно выйти замуж: она должна вечно оплакивать свое вдовство. Если муж не любит жены или она окажется бесплодной, то он смело может отпустить ее и жениться на другой; но женщина не имеет этого права: если она оставит своего мужа, он получает от родных ее удовлетворение в восемьдесят рублей, в противном случае она не может выйти за другого.

Хевсуры дают своим детям большей частью имена животных: собачка, волчонок, лисичка и т. п. Христианских имен, кроме Георгия да изредка Ивана, нет.

Когда больной приближается уже к смерти, то его не оставляют в сакле, а выносят на двор. Мертвого облачают в новую одежду и военные доспехи, но при предании земле все это снимается. Гробы делают из плит шиферного камня, то есть устраивают их в могиле. Покойников хоронят только на четвертый день, тогда собирается вся деревня: женщины садятся в особый кружок: в первом ряду -- старшие, во втором -- молодые; главная плакальщица, держа в руках обвязанную белым платком палку, садится немного впереди, поодаль становятся мужчины, и из них мастер плакать держит саблю покойника. Плакальщик начинает гробовым голосом разные заученные слова вроде этих: "Где ты, так отважно разивший этой саблей врагов?
222 —
Зачем оставил ты эту чудную винтовку, никогда не дававшую промаха по врагу?" и т. п. За каждым из подобных воззваний все присутствующие издают несколько глухих завываний. Мужчины закрывают при этом лицо шапками. Таким же образом начинают после женщины, которые притом бьют себя в грудь, рвут волосы, а под конец завывания, постепенно делающегося громче, приходят в род исступления, и почти все, преимущественно родственницы, царапают себе до крови щеки заостренными камешками. Невдалеке от плачущих стоит скамейка, облепленная кругом маленькими зажженными восковыми свечками, на ней несколько хлебов и чашка с растопленным маслом. Над всем этим деканоз, держа в руке свечку, по окончании церемонии плакания произносит какие-то молитвы, в которых я, сколько ни прислушивался, не мог добиться смысла: это просто набор разных слов о солнце, луне, божествах, произносимых без остановки, самым монотонным образом. Плачущие получают плату за свои слезы разными домашними мелочными припасами.

В день похорон, смотря по состоянию, родственники умершего приглашают всадников, которые обязаны скакать с определенного места по страшной крутизне вниз, и каждый из них получает назначенные призы: барана, чуху, шерстяные носки и т. п., или же производить стрельбу в цель, получая такие же награды.
...
— 223 —
...
На третьей или на пятой неделе родственники усопшего призывают в память его соседей: угощают их баранами, пивом и напиваются донельзя. Многие выпивают всю теплую кровь зарезанного барана.

Хевсурский народ издавна привык к свободе и своеволию. Он не терпит подчиненности; в возникающих спорах за земли, за неправильно присвоенную вещь, за нанесенную обиду действует обыкновенно право сильного. Впрочем, хевсуры следуют освященным временем обычаям суда и расправы, очень запутанным и весьма странным. Первое основание суда -- соблюдение мелочных обрядов.

Тяжущиеся выбирают двух судей, преимущественно из старцев, имеющих в народе вес. Противники приходят к ним, говорят о предмете спора и просят назначить место и время, куда им прийти. В назначенный день являются судьи, свидетели, несколько любопытных, садятся в кружок и начинают суд. Первым выходит обиженный, становится на одно колено и клянется в истине своих слов, принося уверение в неизменном уважении и доверии к судьям, то же повторяет ответчик, и оба отходят в разные стороны. Судьи советуются, рассуждают, приводят примеры и, наконец, решают спор. В сомнительных случаях назначают одному присягу, которая бывает двух родов: с церемонией и без церемонии.
— 224 —
Первая совершается в ограде капища при двенадцати посторонних свидетелях, держащих правыми руками плечи присягающего, а он, имея в правой руке дроши, в левой -- серебряный ковш, повторяет за деканозом известные слова. Подобная присяга весьма уважаема, она назначается только в очень важных случаях, особенно при разрешении вопросов по кровомщению. Если присягающий не успеет согласить двенадцати свидетелей присутствовать, то присяга считается недействительной. Второй род присяги, употребляемый в менее важных случаях, состоит в произношении присягающим нескольких фраз, имеющих почти следующий смысл: "Я клянусь святым Георгием, таким-то великим капищем и его дрошей, что слова мои истинны: в противном случае пусть они поразят меня, мой дом, семью, скот и не даруют никогда победы над врагом".

Если кто-либо из спорящих не явится на суд, то противник выбирает себе двух посторонних человек в виде поручителей, мзевали берет с них, сколько ему приходится по иску, а они уже взыскивают в полтора раза; в случае отказа угрожают упорствующему противнику убить его собаку или повесить на его сакле дохлого кота. Это считается верхом бесчестия и доводит до страшной вражды.

Мера наказаний, определяемых судом, состоит всегда во взыскании с обвиненного положенной суммы, смотря по роду преступления. По совершенному почти неимению денег плата заменяется количеством скота, имеющего раз и навсегда определенную цену: кобыла -- 20 рублей, корова -- 5 рублей, баран -- 2 рубля, овца -- 1 рубль 40 копеек, катер -- 40 рублей, так что вещь ценится уже не на деньги; например, ружье стоит 20 коров, то есть 100 рублей; или лошадь стоит 10 коров, 2 барана и 1 овцу, то есть 55 рублей 40 копеек.
— 225 —
Таким образом, за украденную вещь назначается удовлетворение коровами, но плательщик может не отдавать собственно коровами или баранами, а другими вещами, как то: оружием, медной посудой, кожами, зерновым хлебом, имеющими свои установленные цены, которые при расчете обращаются в коров; например, присуждено уплатить 25 коров: он дает кобылу -- 4 коровы, катера -- 8 коров, 37 с половиной стилей (около фунта) меди, по 2 абаза (абаз -- грузинская монета в 20 копеек) стиль -- 3 коровы, саблю, оцененную в 35 рублей -- 7 коров, да настоящих 3 коровы, и так составится 25 коров.

При назначении взысканий принимаются в соображение искони определенные цифры. За побои, смотря по силе и орудию, которым они нанесены, от 6 до 20 коров, за увечье глаза -- 30, носа -- 24, большого пальца -- 5, указательного -- 4, среднего -- 3, четвертого -- 2, мизинца -- 1 корова. Если разбито или ранено лицо, то в длину оставшегося шрама кладут ячменные зерна, одно вдоль, другое поперек, и сколько выйдет зерен, столько виноватый платит коров; за выбитый зуб -- 1 корову. Кроме того, во всех подобных случаях обидчик должен удовлетворить лекаря.

Убийство сопровождается страшной местью. На убийцу восстает весь род убитого; виновный должен бежать и скрываться со всеми родственниками, иначе их ждет гибель. Дом его сейчас же сжигается. В течение трех лет преступник должен присылать родным убитого каждомесячно по одной корове, а на четвертый просить примирения; в таком случае мир покупается 60 коровами и 15 баранами. Но это не делает еще безопасным убийцу: он или другой из его фамилии, если не переселятся куда-либо вдаль, должны рано или поздно умереть, и за это убийство не подвергаются уже никакому взысканию, потому что это месть, кровь за кровь!

Предметы споров иногда бывают до того странны, что
— 226 —
 мне приходилось, присутствуя при суде или разбирая их, самому хохотать до слез. Один хевсур претендовал на пшавца, что дед его, еще до прихода за Кавказ русских, поймал однажды в Арагве большую лососину, которую по величине не мог отнести домой и оставил привязанную за камень в воде, с тем чтобы на другой день приехать за ней на катере, но ночью она была украдена, как узнал претендент, дедом пшавца. Вот он и требует с него следующего удовлетворения: лососина стоила одной овцы; овца эта с тех пор, в течение положим пятидесяти лет, дала бы шерсти и сыру по крайней мере на десять коров, да от нее были бы овцы, от этих другие, по меньшей мере штук 150, да за столь долгие ожидания и для подарков судьям коров пять, итого 55 коров или 275 рублей! Во избежание мщения и вражды после долгих суждений, просьб, угроз пшавцу ни за что ни про что пришлось все-таки отдать хоть несколько коров, чтоб отвязаться, а то не дадут ему нигде прохода. Другой пресерьезно требовал от одного пшавца удовлетворения за кровь своего брата, грозя страшным кровомщением. На вопрос мой, убит ли его брат этим пшавцем в драке или нечаянно, он рассказал: однажды покойник с двумя товарищами отправился ночью в Пшавское ущелье, они украли из мельницы два жерновых камня, с которыми пробирались домой, но на дороге на них напали хищные кистины, завязали перестрелку, и брат его был убит. Жернова оказались принадлежащими этому пшавцу, и как они были причиной смерти его брата, то он и требует удовлетворения за кровь! Третий также требовал платы за кровь по следующему случаю: отец его лет сорок назад был в гостях у одного пшавца, где напился пьян и при выходе из дома треснулся лбом о притолоку низенькой двери; теперь же, при смерти, объявил, что умирает собственно от боли в голове, продолжавшейся со времени этого случая, и завещал своим детям отмстить за его кровь. Ему было лет за семьдесят!


       Так, проводя время в совершенной праздности, хевсуры изобретают подобные нелепые иски с целью получить хоть что-нибудь от пшавцев, и эти, чтобы не отрываться от своих работ и избавиться тяжбы, решаются пожертвовать несколькими баранами.

       Хевсуры считают каждого европейца лекарем, а сахар -- самым верным средством от всех болезней. В 1846 году одна старушка неотвязно просила у меня лекарства для захромавшего быка; чтобы отделаться, я истолок кусок сахара, посыпал на бумажку и отдал с приличными наставлениями. Она была в полной уверенности, что через три дня мой пациент уже будет пахать...
« Последнее редактирование: 28 Марта 2023, 01:16:10 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10029
О ТУШИНАХ

Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867)
Арнольд Зиссерман

— 234 —

XX.
       По своему местоположению Тушетия разделяется на две части: на горную, лежащую в глубине Главного Кавказского хребта, при истоках Тушинской Алазани, протекающей по Дагестану под названием Андийского Койсу, и на Кахетинскую, занимающую плоскость у подножия гор до берегов Большой Алазани, под общим названием Алванского поля.

   Природа Тушетии вообще представляет самую разнообразную картину: там есть высокие горы, покрытые вечным снегом и ледниками, пересекаемые в разных направлениях глубокими, безвыходными ущельями, есть неприступные скалы -- притон кавказских орлов и туров, есть
— 235 —
значительные леса и живописные долины. Почва земли бесплодна и камениста, и только изредка встречаются небольшие плодородные плоскости, как при селениях Омало, Дикло, Шанако и других. Алванское же поле служит единственно для пастьбы скота. Сообщения горной Тушетии с Кахетией летом весьма неудобны, а зимой и вовсе прекращаются.

       Тушины составляют четыре общества: Цовское, или Вадуа, Гомецарское, Чагминское и Пирикительское, или Дамах-край. Они отличаются между собой языком, частью происхождением и некоторыми, едва заметными чертами характера, но в других отношениях совершенно сходны. Цовцы и пирикительцы кистинского происхождения из общества Галгай. Язык их кистинский, или, что совершенно все равно, чеченский.

       Вообще лезгинский и чеченский языки следует считать за господствующие между всеми кавказскими горцами восточной части края. Судя по обширности и коренным словам чеченского языка, можно полагать, что он один из древнейших, но по неимению письмен раздроблен на многие наречия и испещрен чужеземными словами. Он не совсем труден для изучения и довольно звучен. Вот для примера несколько стихов из тушинской песни.

....

Остальные два общества тушин, Гомецарское и Чагминское -- образчик предков нынешних грузин. Они говорят древним грузинским языком, которым написано Святое Писание этого народа. Впрочем, многие из них объясняются на кистинском языке.

Число жителей всей Тушетии простирается свыше 900 семейств.
— 237 —
Как народ, преимущественно занятый скотоводством, они не могут вести оседлой жизни, тем более для них трудной, что они не свыкаются с летним зноем низменных мест. Мало-помалу они начали сходить с родных гор, не совсем удовлетворявших их потребностям, и основали на Алванском поле, пожалованном им за заслуги грузинскими царями, новое поселение, так что в настоящее время почти половина тушин живет большую часть года на плоскости, откочевывая только в июне к своим дедовским жилищам, где остается до половины сентября.

       Летнее кочевье Цовского общества находится на горе Тбатани, а в Цовата (древнее их поселение) редко кто приходит, кроме обязанных по жребию охранять священные жертвенники и исполнять постановленные обряды. Эти избранники остаются там в течение года безотлучно. В последнее время с согласия хозяев переселились туда несколько бедных кистинских семейств для обработки бесплодных пашен.

       Каждое общество не только обязано охранять известный пункт Тушетии, но и из конца в конец подавать другому скорую помощь. От этого тушины бывали редко побеждаемы, и неприятель претерпевал постоянно сильный урон. Часто сами тушины делали набеги на отдаленные горские племена, заставляя некоторых платить себе дань. И действительно, трудно противостоять соединенной силе тушин какому-нибудь враждебному скопищу; всегда верные своим царям, они не раз доказывали свое превосходство мужества над числом.

       Тушины исповедуют христианскую веру грековосточной церкви. Эпоху водворения между ними религии нужно отнести к незапамятным временам царствования первых христианских царей Грузии. Впрочем, судя по множеству развалин церквей в горах, можно полагать, что евангельское учение некогда господствовало между большинством кавказских племен.

Один столетний кистин рассказывал, что и они "когда-то молились в церкви, развалины коей до сих пор видны. Когда умножились мусульмане и завладели их горами, тогда по аулам на ослицах разъезжали муллы и, держа их, ребят, за руки, учили Исламизму". Уважение к именам некоторых христианских святых, употребление крестов поныне сохранилось между многими горскими мусульманами.

       Непрерывная борьба кавказских племен с персиянами и турками имела сильное влияние на судьбу веры в Тушетии. Для поддержания ее тушины при помощи грузинских царей постоянно должны были вести войну с мусульманскими горцами. Множество преданий и древних песен об этих столкновениях до сих пор сохранилось у тушин. Но при всем этом беспрестанный звук оружия заглушал голос проповедников; духовенство, гонимое врагами грузинской церкви, не в состоянии было поддержать падающего христианства в Тушетии. Наконец, там вовсе не стало священников, богослужение прекратилось, церкви ветшали, разрушаясь от времени и рук неприятельских.

       Чтобы по возможности удержать в памяти правила религии, тушины сооружали каменные жертвенники взамен церквей и на прежних местах их во имя тех же святых. К новому жертвеннику требовалось принести крест, образ или камень от церкви, находящейся в Грузии, от капища в Пшавии или Хевсурии, воздвигнутых во имя того же святого. Кроме этого, для каждого жертвенника делались хоругви, такие же, о каких я уже упоминал у хевсур и пшавцев, носящих название дроши. Надзор над этими хоругвями вверяли нарочно избранным деканозам, звание коих впоследствии сделалось наследственным. Совершая религиозные обряды, они держали от себя народ в почтительном отдалении в продолжение
— 239 —
известного времени, в особенности перед наступлением жертвоприношения, должны были соблюдать чистоту и целомудрие, не прикасаться к трупам мертвых, к новорожденным, не есть мяса, свинины, кур и соблюдать множество суеверных правил, исполнение которых отчасти возлагается и на прихожан.

       Во время праздника деканозы должны приходить к салоцави (молельня), созывать народ к молитве и жертвоприношению, состоящему из хлеба, разных напитков и животных. Жертвы эти приносятся в капище, где главный деканоз, взяв в одну руку пучок пылающих свечей, а в другую -- священную хоругвь, приказывал другим деканозам взять остальные хоругви и утвари, обращался с особенной важностью лица к востоку и величественно-протяжным голосом, потрясая знаменем, произносил следующую молитву: "Боже великий! Прежде всего да восхвалится и прославится достойно имя Твое, ибо небо и земля суть царствие Твое. И Пресвятая Дева Мария, Матерь Божия, слава и благодарение Тебе! Прослави Боже Твоих святых, покровителей наших, через которых изливается на нас Твоя милость. Святой Георгий Цоватис-Тавский, святой Феодор, имена которых славны перед Богом, вам приносятся сии малые и скудные дары. Примите их достойно и свято. Требуйте их от нас и не лишайте своего покровительства и ходатайства у Бога. Услышьте воззвания и призрите на предстоящих со смирением, готовых исполнить свои обеты.


Умножьте потомство, пошлите обилие и богатство на скот и земные плоды наши, возрастите родителям детей, не имеющим даруйте их. Удостоивайте нас благополучно встречать лето с победой над врагами. Богом прославленный и победоносный святой Георгий Лашарский, царица Тамара, образ Хахматский, образ Копала Коратионского, Пицело Догуставский, Цораул Додикурский, святой Лазарь, Иоанн Креститель Алавердский, святой Архангел и все святые горные и дальные, молим вас со смиренным
— 240 -
и чистым сердцем: простите согрешения наша. Избавьте нас от вечной погибели и наказания. Не предавайте в руки мусульманские. Сопутствуйте нам вашей помощью при переходе из долин в горы и обратно. Врагов и злонамеренных людей, идущих на стада наши, совращайте с пагубного пути их. Призовем ли вас противу врагов, не отказывайте в прославлении имен наших. Пошлите успех в набегах и на охоте. Преследуем ли врагов, то помогайте в погоне; бежим ли от них, посылайте защиту. Даруйте избавление от всяких бед, зараз, проклятия, злого привидения, наводнения, усилившегося врага, разрушения гор, завалов, огня с коленопреклонением молящим вас мужскому и женскому полу. Аминь".

По окончании молитвы народ прикладывается к хоругвям и священным вещам. Деканоз сжигает свечой клочок шерсти на лбу животных, обреченных к жертве, закалывает и сбрасывает их с горы, поэтому вокруг капищ все место залито кровью. Деканозы орошают ею иногда жертвенники и проводят на лбу себе и другим кресты.

Жертвоприношения сопровождаются скачкой, ружейной стрельбой в цель, разными народными увеселениями и оканчиваются церемониальным ходом деканозов вокруг жертвенника и воззванием к народу, привыкшему веровать им, как вдохновенным свыше.

Часто одно слово деканозов решало важнейшие дела в Тушетии. Предсказывая хороший конец, они нередко возбуждали народ к набегам на неприятеля и сами в них участвовали со своими хоругвями.

Само собой, для приобретения такого влияния деканозы, люди смышленые, должны были прибегать к разным хитростям: ведя строгую жизнь, уверяли народ, что в них обитает святой дух, не допускающий их прикасаться ни к чему нечистому. В доказательство наития предсказывали многие наперед соображенные происшествия. Во время
— 241 —
жертвоприношений при стечении народа выпускали скрытых у себя голубей для убеждения, что божество присутствует с ними в образе голубином. Деканозы не только были прорицателями, но и других мужчин и женщин употребляли к тому орудием. И вообще они поступали в деле предсказаний и обманывания народа точно так же, как я говорил при описании обычаев хевсур.

Важнейшие и богатейшие по сокровищам жертвенники в Тушетии, куда во время праздников стекается весьма много поклонников: Хитано (в Гомецарском обществе, Цадкихла (в Цовском обществе) и Чигое (в Пирикительском).

Деканозы запрещают подходить к жертвенникам всем вообще женщинам, исключая только очень старых, и мужчинам, прикасавшимся в продолжение шести недель родильниц.

Родины у тушин не сопровождаются никакими особенными торжествами. Обычай, не позволяющий родить женщине в доме своем, существует и здесь почти в той же силе, как и у хевсур.

Отец, узнав о рождении сына, стыдится изъявить свою радость даже между приближенными и друзьями, а напротив, должен казаться серьезнее обыкновенного. Родственники и соседи поздравляют друг друга с рождением ребенка и приносят разные подарки.

По истечении срока отдаления матери дают особые домашние праздники.

Сватовство у тушин совершается между родителями жениха и невесты, нередко без ведома и согласия их, так что молодые не всегда знают друг друга лично. Видеть лицо невесты не позволено ни в коем случае, о ее достоинствах можно судить только по рассказам знакомых.

Впрочем, любопытная молодежь находит много средств выбирать себе невест: или на праздниках, во время народных увеселений, или на зимних посиделках.
— 242 —
Но все это делается весьма осторожно, потому что женщина и девица при мужчинах должны закрываться, в противном случае могут породить в народе дурное мнение о себе и даже довести до кровавой ссоры;
а на посиделках девушки в кругу своих подруг, не замечая присутствия мужчин, не закрываются и свободно разговаривают, так что в окошко или дверную щель можно разглядеть суженую. Понравилась -- хорошо; нет -- жених может отказаться даже от сосватанной родителями. Но девицы остаются немыми жертвами и не могут подать никакого мнения о своем замужестве.

Сваты жениха с хлебом и солью приходят к родителям невесты, которые в случае согласия принимают их в дом и вместе преломляют хлеб, что заменяет обручальный обряд.

У тушин более обращают внимание на происхождение соединяющихся, на доблестные качества или недостатки предков, нежели на наружность. Давать приданое не в обыкновении. Жених вовсе не заботится о состоянии родителей невесты, а последние, в свою очередь, предпочитают всякому богатству личную храбрость, происхождение и хорошее мнение народа о женихе.

Когда невеста уже сосватана, то родители жениха посылают ей обыкновенно в день нового года треугольный пирог (цип) и еще что-нибудь, а те угощают и одаривают посланницу.

Свадьба всегда сопровождается следующим торжеством. В вечеру назначенного дня жених в сопровождении вооруженной толпы всадников скачет к дому невесты и при ружейной пальбе отводит ее в церковь под венец. Веселый шум и песни молодежи не умолкают даже в храме. При выходе оттуда жених переступает лезвие шашки, при переправе через реку все стреляют. К приезду новобрачных во дворе жениха зажигают на длинном шесте род маяка; искусные стрелки должны сбросить или
- 243 —
потушить его пулями, отличившемуся метким выстрелом делают подарок. Родители или кто-нибудь из ближайших родственников жениха при входе молодых, переломив палку, подносят невесте лакомства. Потом жениха с невестой сажают на тахте (нары), устланной коврами, за ним садятся все гости: женщины -- на стороне невесты, а мужчины -- на стороне жениха. Перед новобрачными ставится деревянный крест, обвешанный фруктами и разными подарками гостей. Девушки пленяют зрителей грациозными плясками и унылым напевом горских песен.

Новобрачным в вечер свадьбы не только не прилично петь и танцевать, но не позволяется ни пить, ни есть, ни даже разговаривать с кем-нибудь; невеста не должна показывать своего лица. Свадебное веселье продолжается иногда до самого утра, но молодых не заставляют ждать конца. После всех обычных церемоний гости едва на третий день расходятся, а молодые все еще долго после того стыдятся разговаривать между собой. Вообще, даже в преклонных летах приличие не допускает при других нежностей между супругами, родителями и детьми, особенно между отцом и сыном.

В течение года тушины совершают весьма много поминок по умершим, это нередко ведет семью к совершенному разорению.

На похороны стекаются родные, знакомые и незнакомые из ближайших деревень. Мужчины плачут недолго, но женщины во все продолжение похоронной церемонии воплями и рыданиями оглашают печальный обряд. Некоторые из них отличаются умением говорить весьма искусные панегирики усопшим, в которых они обыкновенно стараются придавать оплакиваемому все доблести героя.

В прежние времена, когда в Тушетии не было священников, обряд венчания ограничивался тем, что шафер обменивал новобрачным кольца, а похороны совершали
— 244 —
сами, зарывали мертвого в землю и воздвигали над ним насыпи без крестов и надписей.

Между тушинами доселе сохраняется суеверное обыкновение избегать прикосновения к покойникам. Поэтому никого не допускают умереть дома. Едва заметят приближение смерти, тотчас выносят его в сени и, наплакавшись над ним вдоволь, стараются похоронить как можно скорее. Прикасавшиеся к мертвому не должны ни с кем иметь сообщения и в течение месяца жить отдельно. Все это делается, по мнению их, для большей чистоты и в угодность цейдрой (святым).

Тушины верят в бессмертие души и даже имеют понятие, весьма темное, о будущей жизни. Одни думают, что люди на том свете живут такой же материальной жизнью -- бедно или богато, и чем больше пожертвований покойнику от живых, тем душе его будет лучше, чем больше закалывают на его поминках животных, тем и у него их будет больше. Другие полагают, что тени душ всех умерших обитают в каком-то царстве полумрака, в ожидании будущего решения своей участи.

    Бывали примеры, что тушинские наездники хладнокровно бросались в самые жаркие сечи и умирали с восторгом при мысли, что они будут оплакиваемы, как герои, что песни об их деяниях зазвучат на устах красавиц (и женщины у них действительно большей частью красавицы) и воспламенят соревнование храбрых, что память о них дойдет до позднего потомства и имена их будут причислены к сонму тех, о которых рассказы с таким благоговением ходят по разным селам.
       Поминки по умершим производятся в следующем порядке:
       а) Кортмакая -- тризна при самом погребении;
       б) Швидае -- поминовение через семь дней;
       в) Долуйлое -- надевание траура (при этом мужчины отпускают бороду и длинные волосы на голове). Траур
— 245 —
надевают на несколько дней, на год и даже на три года, смотря по желанию и близости родства. В продолжение этого времени избегают присутствия в публичных увеселительных собраниях, не носят без особенной нужды оружия и не скачут верхом, что считается у тушин, да и у всех кавказцев, одним из первых удовольствий. Женщины в трауре привешивают на плечи шерстяные кисточки и лоскутки железного панциря;

г) Корт-башуйлое -- бритье бороды и снятие траура у мужчин;

д) Айрчейрон-далуйлое -- снятие траура у женщин;

е) Петей-датадуйлое -- приглашение плакальщиц над одеждой умершего;

наконец, ж) Вег -- эта годичная и последняя тризна по умершем совершается всегда с особенной пышностью, сопровождаемая скачкой (дог) и ружейной пальбой в цель (дабаг), она привлекает множество зрителей. В собрание гостей, на площадь, выносят одежду покойного для раздачи ее, также оружия и лошади бедным, и затем все пожертвования и поминки прекращаются. Лошадей, назначенных для скачки, подводят поодиночке к одежде и дают им понемногу рассыпанного на ковре ячменя, а одна из плачущих женщин обливает колена каждой лошади молоком. Вокруг одежды ставят огромные ушаты с пивом и до двадцати пяти круглых хлебов, в которые воткнуты небольшие значки из красной и белой материи; на эти же хлебы кладут бараньи ножки, кусочки сыра и т. п., вслед за тем всадники, держа такие же круглые хлебы со значками, подъезжают к одежде. В ожидании трогательной сцены все присутствующие обступают их кругом. Наконец, на лошади покойника въезжает в круг известный певец и громким, величественно-печальным голосом начинает импровизировать песнь "Далай", заключающую в себе трогательное похвальное слово усопшему; она сопровождается припевом хора всадников.
...

— 247 —
...
В горной Тушетии нет равнин, и потому нельзя не
— 248 —
удивляться бесстрашию всадников при подобных скачках: не обращая внимания на опасности, через скалы, крутизны и рытвины они несутся по снежным хребтам гор. Внимание всех зрителей с невольным участием следит за всадниками, едва видными вдали; наконец, орлиное зрение некоторых различит опередившего наездника. Крики удивления, поздравления, похвалы лошадям и возбужденные развязкой споры утихают только при появлении благословляющего трапезу деканоза. По окончании молитвы деканоз и все гости пьют за упокой души усопшего, проливая каждый раз, по обычаю грузин, несколько капель на скатерть. Пирушка оканчивается ружейной пальбой в цель. Веселый шум подгулявших утихает вслед за отголосками выстрелов, оглашающих ущелья; потухающее солнце за гребнем гор освещает живописную картину и толпы расходящего народа.

В древние времена тушины составляли нечто вроде небольшой республики. В числе многих горских племен они часто находились под управлением грузинских царей, особенно в царствование Тамары, Георгия Лаша, Леона II, Ираклия и других, имена которых живо сохранились в памяти народа; но когда власть царей падала под гнетом усобиц, смут и нашествия мусульман, тогда тушины, запершись в глуши неприступных ущелий, сохраняли свою самостоятельность, защищаясь собственными силами.

Важнейшие общественные дела решались всегда в собраниях почетных старшин, людей известных в обществе своим умом, опытностью и добросовестностью. Заседания происходили обыкновенно под открытым небом, около жертвенников или на местах, освященных воспоминаниями предков, близ могильных курганов, памятников и т. п.; место заседаний называется сванджелое. Здесь же судьи (пелхой) чинили суд и расправу по древним обычаям и постановлениям, получившим силу законов (кел). Главными уголовными преступлениями считались у тушин
— 249 —
смертоубийство, воровство и прелюбодеяние. Преступления эти почти всегда сопровождались кровавой семейной враждой, доходившей и до дальнейшего потомства.

Виновный в убийстве, умышленно оно, нет ли, ни в каком случае не мог быть в безопасности от кровомщения родственников убитого. Он должен был оставить свое общество, не употреблять обуви, отрастить волосы, раскаяться в своем преступлении, и тогда только общество могло оказать ему какое-нибудь покровительство; по истечении некоторого времени ему дозволялось возвратиться на родину, он должен был вместе со всей своей родней предложить плату за кровь (цейг) в следующем количестве: за убитого мужчину -- 120 коров (600 рублей), за женщину -- половину. Повесив на оседланную лошадь лучшую саблю и ружье, семейство убийцы приходило в дом убитого, плакало по усопшему и просило прощения у его родных, а эти в знак примирения задавали пирушку и почти никогда не брали платы за кровь, считая это оскорблением душе покойника. Таким образом, вражда оканчивалась навсегда. Причина подобного возмездия за убийство у всех трех поминаемых здесь племен понятна. Общество, очень немногочисленное, окруженное со всех сторон врагами, обязанное защищаться только собственными силами, слишком дорожило и должно было дорожить жизнью каждого из своих членов. Наказать убийцу смертью значило бы не вознаградить потерю общественную, но еще более ее увеличить. А чтобы по возможности прекращать подобные случаи, невольно расстраивающие единство общества, старшины прибегали к мере взыскания, хотя тягостной для бедного горца, но не столько, как может показаться с первого взгляда; уплата падает не на одно лицо преступника, но и на всю родню его, под которой должно разуметь не только семейство и близких родственников, а почти всех, носящих с ним одну фамилию, считающихся связанными друг с другом по
— 250 —
происхождению от одного родоначальника, а таких набирается иногда до 30--50 и более семейств.

За увечье полагалось взыскание в половину положенного за убийство; за правый член взыскивалось более чем за увечье левого. За воровство и вообще похищение чужой собственности, каким бы образом оно ни было учинено, суд налагал взыскание всемеро более ценности похищенного, а за неоднократное воровство позволялось даже убить виновного без всякой ответственности, хотя это весьма редко исполнялось.

Муж за своевольное бегство жены или нарушение супружеской верности мог отрезать ей руку и нос, и в таком виде отослать к родителям; но если не хотел этого делать, то налагал на нее запрещение (ивстила), то есть срок, до истечения которого никто не смел на ней жениться.

Обольстивший девушку обязан был обвенчаться с ней или же отдать удовлетворение в половину против положенного за кровь. Впрочем, такие девушки редко находили мужей.

Если кто укорял другого в неверности к нему жены, то обиженный, зарезав корову обидчика, отсылал жену к родителям, а эти уже требовали клеветника на суд старшин. С не доказавшего клеветы, но не отказавшегося от своих слов, взыскивалось 60 коров; если же он сознавался в ложности своего показания и принимал на то публичную присягу, то муж брал жену обратно и удовлетворял клеветника за зарезанную корову.

Присяга у тушин бывает двоякого рода: ее произносят, или трижды обойдя вокруг жертвенника с хоругвью в руке, или присягающего ставят на колени близ могилы предков, кладут перед ним ослиное седло и посуду, из которой ели собаки; затем, указывая на него, громко взывали к душам покойных: "Усопшие наши! Приводим к вам этого человека на суд, предоставляем вам полное право над ним, отдайте его, кому хотите в жертву и
— 251 —
услужение, если он не скажет истину, делайте с ним, что хотите". После этого присягающий произносил клятву.

       Предъявление исков и разбирательство их судьями, числом не менее трех, происходит точно таким же порядком, как упоминалось выше, у хевсур и пшавов. Для недовольных решением суд может повторяться не более семи раз.
       При разводе супругов жена не получает никакой части из имения мужа. Вдова также ничего не получает из имения покойника, если у нее нет детей мужского пола; впрочем, она может жить в доме мужа, и наследники обязаны содержать ее, а дочерей и сестер умершего воспитать и выдать замуж с приличным самкаури, состоящим из серебряных нагрудных украшений и ожерелий. После бездетно умерших все эти украшения возвращаются родителям.
       При разделе наследства все братья получают по равной части и выделяют старшему особо что-нибудь за старшинство. Но если дети получают наследство при жизни родителей, то сперва каждому из них уделяют часть, достаточную для их похорон (самарх), а отцу, кроме равной части, предлагают жить с кем-нибудь из братьев по его выбору.
       Находящимся в услужении из добычи или находки, приобретенных хозяином, уделяется третья часть. Заболевшего слугу хозяин обязан содержать в продолжение месяца, а умершего должен похоронить на свой счет.
       Если пастух без позволения хозяина отлучится от стада и оттого произойдет убыток, он обязывается вознаградить владельца; в случае же угона стада неприятелем пастух лишается жалованья.
       Соблюдение товарищества в действиях против неприятеля, на охоте и вообще в опасностях считается у тушин одной из главных и первых добродетелей.
       Товарищи не должны покидать друг друга, хотя бы пришлось
— 252 —
    пожертвовать жизнью; оставить труп товарища в руках неприятеля почитается таким же бесчестным поступком, как и покинуть живого. Часто для доказательства одинаковой степени храбрости или братской любви тушины в решительные минуты битвы связывают себя друг с другом или полами платья, или поясами, или берутся за руки и бросаются на верную смерть -- это называется дид-алар (обречение, клятва). Нарушивший этот священный обычай подвергается общему презрению. Убитого в бегстве от неприятеля никогда не оплакивают и родственникам не изъявляют сожаления о его смерти.
       В числе обычаев тушин мне особенно нравится следующий: два нечаянно встретившихся врага, кровоместники, выхватывают кинжалы и готовы начать борьбу на жизнь и смерть, но если в эту минуту какая бы то ни было женщина успеет бросить между ними свой платок, они немедленно останавливаются и прячут оружие. Замечательное рыцарское отношение к женщине!
       Кажется, ни у одного народа так не соблюдается родство, как между тушинами. Они не вступают в брак до двенадцатого колена в мужском и до шестого в женском, да и это допускается только в крайних случаях; даже жители одной деревни, хотя вовсе и не родственники, не вступают в супружество. Браки не совершаются, пока не минет мужчине 27, а женщине 23 года от роду, что делается собственно для того, чтобы оба пола до брака достаточно возмужали, и мужчина был уже опытен в военных делах.
       Тушины верят в существование злых духов, населяющих, по их мнению, мрачные ущелья, скалы, леса и воды. Бешенство и бред в болезнях приписывают нечистой силе, для изгнания ее вокруг головы больного трижды обносят черного козленка или курицу и восковую свечу, животных закалывают и зарывают на перепутье, а свечу зажигают
— 253 —
при жертвенниках или прибегают с ней к кадагам, узнающим причину болезни.
       Затмение луны тоже приписывают злым духам (мегой), не дающим ей ходу, и для разогнания их стреляют в нее. Это, впрочем, общий обычай за Кавказом.
       Беспокойство во сне приписывают кикиморам, которых называют тебжурик. Также говорят, что люди, особенно женщины, бывают оборотнями (кудьян), могут принимать вид разных животных: кошки, волка и т. п.
       В Великий пост, в известный вечер, собираются в каком-нибудь доме недавно умершего, приносят туда кутью из пшена с медом, саматхай-хачикхейлое (райские жертвоприношения), зажигают над ней свечу и по благословении деканозов едят. В это время некоторые из молодых женщин и девушек отправляются, как говорят, подслушивать чертей (эшмилердар), дают друг другу странные и смешные названия, садятся где-нибудь около речек, на пригорках или в кустарниках, положив под пятку правой ноги горсть золы, и не на шутку начинают уверять, что в таком-то доме слышат плач (это означает смерть хозяевам), в другом -- смех (это предвещает радость, здоровье). Причудливое и робкое воображение молодых девушек, без сомнения, принимает эхо обрушившихся вдали скал, шум горного водопада, шелест листьев, свист ветра, стук мельничных колес за плач, смех и разные голоса нечистых духов.
       На Масленице, в субботу, празднуют сошествие ангелов на землю -- англазе-баре-дахкар. Думают, что в продолжение двух дней у каждого его ангел-хранитель сидит невидимо на правом плече, и в эти дни стараются избежать размахивания в правую сторону, чтобы не вышибить ему глаз. В честь каждого из живых и умерших членов семьи пекут по одному пирогу, рассылая их соседям.
       Карканье вороны, крик сороки, севших на саклю,
— 254 —
особенное расположение угольев в очагах предвещают прибытие гостей; вой собаки, лисицы, преждевременный крик петуха, падение ночью домашних птиц с нашеста и т. п. предвещают беду хозяевам или жителям соседнего дома.
       Главное и единственное занятие тушин -- овцеводство. Хлеб и разные продукты они выменивают у кахетинцев и других близких жителей; только живущие в горах постоянно сами занимаются хлебопашеством. Тушинские бараны известны всей Грузии вкусным мясом; из овечьего молока приготавливают превосходный сыр -- любимая грузинская закуска.
       Рукоделия тушинок занимают не последнее место между местными произведениями: они ткут очень тонкие шерстяные материи, разноцветные ковры, переметные сумы, вяжут прекрасные пестрые носки -- читы (обувь очень удобная для ходьбы по горам), катают лучшие войлоки, впрочем, больше для домашнего употребления и редко на продажу.
       В домашнем быту тушин отец -- глава семейства. Он занят овцеводством и военными делами, мало обращая внимания на домашнее хозяйство, исключительное занятие жены. Права женского пола, как и у всех горцев, пренебрежены. Всякая честная женщина должна быть доброй хозяйкой, скромной, стыдливой, не здороваться с мужчинами не родственниками, хотя и знакомыми, уклоняться с дороги влево при встрече с ними, хотя бы это было в местах гористых, на узкой тропинке и подвергало ее величайшей опасности.
       Чувство стыдливости часто возвышает тушинок до героизма и заставляет забывать слабость женской природы. Вот из множества примеров два. Один молодой тушин из богатого дома и хорошей фамилии влюбился в красавицу тушинку, но так как она была замужем, то ослепленный страстью юноша решился на преступление и подстерег неумолимую в глухом месте... Благородный гнев
— 255 —
    был ему ответом. Настойчивость, врожденная черта тушина, и необузданность желаний увлекли его: он решился употребить насилие... Тогда-то беззащитная женщина, призвав на помощь присутствие духа, выхватывает у преследователя своего кинжал и вонзает ему в грудь!
       Другой пример почти баснословен. Лет сорок назад два брата пасли свое стало на горе, отдаленной от деревни, на них напало несколько хищных лезгин, старшего убили и стадо угнали. В это время жена убитого, женщина лет двадцати пяти, приносит им обед и застает младшего брата, плачущего над трупом ее мужа. Вы думаете, она пришла в отчаяние, начала рыдать? Нет, пристыдив молодого человека за его малодушие и предложив ему свое покрывало (это ужасное оскорбление для мужчины), она хватает оружие мужа и пускается за хищниками; брат, задетый за живое язвительной насмешкой и увлеченный таким примером, следует за ней. Окольными тропинками они обгоняют неприятеля, делают засаду, и когда лезгины, ничего не ожидая, приблизились, два выстрела кладут двоих на месте, остальные пять или шесть бегут куда попало, а храбрая тушинка с деверем возвратились к вечеру домой, неся труп мужа, две вражьи руки, и пригнали все стадо. Тогда только она начала рыдать, рвать себе волосы, царапать лицо и грудь (истинное происшествие).
       Тушинки славятся красотой. Они большей частью темно-русы, с правильными чертами лица. Черный цвет одежды резко выказывает белизну тела; они носят длинное черное платье из тонкой шерстяной ткани, пестрый поясок, черное покрывало, чити (вязанные из шерсти башмаки), вышитые разными узорами, серебряный браслет, нагрудник, унизанный серебряными пластинками, монетами и бисером различных цветов, в ушах серьги, на трех крайних пальцах серебряные кольца, косы у девиц распущены, а у замужних завиты. Издали в этом черном костюме они похожи на монахинь.
— 256 —
       Мужчины вообще роста среднего, смугловаты, правильно сложены, ловки и неутомимы в ходьбе по горам. Одежда их делается из шерстяных материй собственного изделия; они носят чуху без закидных рукавов, шальвары, запускаемые в кожаные ногавицы, круглую войлочную шапочку и чити -- наряд простой, очень удобный для воинственной, полукочевой жизни.
       В общих чертах характер тушин представляет смесь храбрости, честности, справедливости, гостеприимства и уважения к старшим с гордостью, мстительностью, упрямством, лукавством, корыстолюбием, большой скупостью и отчасти дикостью -- общими пороками горцев.
       Гостей, особенно так называемых кунаков, тушины принимают с особым радушием: режут для них если не корову, то барана, и во время обеда стоят без шапки, не принимая никакого участия в нем. Пригожим девицам или женщинам вменяется в честь прислуживать гостю, заставлять пить за их здоровье, иногда даже забавлять его, без нарушений, впрочем, приличия, скромности и стыдливости (при этом я невольно вспомнил рассказ Марлинского о том обычае какого-то горского общества, где хозяин будто обижался, если гость отказывался от ласк жены или дочери; это фантазия: подобного обыкновения на Кавказе нет, даже похожего на это нигде не слышно).
       Тушин часто без сожаления дарит своему кунаку любимое оружие или лошадь, если заметит, что они ему нравятся. Хозяин должен ручаться в своем доме за безопасность гостя и резаться за него до последних сил; нарушение этих священных правил навлекает у тушин неизгладимый позор до позднего поколения, лишает любви и доверия общества. "Лучше бы человеку надеть покрывало собственной жены, чем изменить своему приятелю!" -- говорит каждый тушин.
       Тушины издревле слывут воинственнейшим народом
— 257 —
    между закавказскими племенами. Само местоположение их родины и политические обстоятельства в постоянной борьбе за веру и независимость приучили их ко всем родам опасностей. Жилец суровых скал, нередко лишенный самого пропитания благодаря хищничеству врагов, неурожаям, опустошениям бурных стихий горной природы, мог ли тушин отказаться от всего того, что только в состоянии поддержать его скудную жизнь? Его не удивят рассказы, что такая-то партия тушинских удальцов, увлеченная безумной отвагой в набеге на дальнее племя, застигнутая суровой непогодой зимы, по нескольку дней скрывалась в пещерах, терпела голод или питалась сырым мясом застреленной дичи. Каждый тушин ощущает в таких опасностях какое-то наслаждение, считая себя царем гор. Песни и предания о геройских делах воспламеняют их на поле битвы.
       Не следуя известному римскому правилу, по которому должно было "одного побеждать, на двух нападать, от трех защищаться, а от четырех бежать", тушины почти не имеют привычки узнавать, много ли неприятеля, но уверенные, что дело не должно с их стороны обойтись без боя, при первом же виде врагов, бросаются на них, думая, как бы побольше убить и отрезать, по обычаю, правых рук для пригвождения к дому тех из своих родственников, которые, в свою очередь, умерли от пули неприятеля. Даже женщины при осаде деревни, или что то же -- крепости тушинской, свидетельницы жаркой схватки мужей своих, составляют кружок, поют веселым голосом боевые песни и воспламеняют храбрость мужчин, повторяющих при каждом выстреле нараспев перенятый у горских мусульман фанатический возглас: "Я илляхи-иль Алла!" (это очень странно: поборники веры Христовой, они, конечно, не понимают смысла этого священного для мусульман изречения и поют его бессознательно).
— 258 —
       Между тушинами можно слышать много преданий, рассказов и песен про их подвиги и военные доблести.
       Вот две песни, упоминающие о событиях исторически верных.

    ПЕСНЬ I
       В Бахтрионах
  • сидят татары, держат опасный совет: "В Ахметах срубим виноградные сады и оснуем там свое поселение".

       Узнают о том сыны тушин и высоко препоясывают мечи.
       Еще полночь, а они уже съезжают с Накерала (гора).
       Швимхо Шваидзе, ты первый рассек быструю реку в Панкисах (ущелье в верховьях Алазани).
       Навыворот подкуем коней и сделаем незаметными следы наши врагам.
       К рассвету сделаем набег на Бахтрионскую твердыню.
       Выходи на двор султан; тушины ждут тебя в воротах.
       Если не выйдешь по доброй воле, выведем насильно.
       Я, Меги Самри Швили, не судите обо мне по виду,
       Перейду, перелечу через стены Бахтриона,
       Изрублю семерых в куски, не то променяйте меня на девушку татарскую.
       Оселком изощренная прангули [**], как она охотно рассекает платье!
       И как сильно в запрудившейся крови скользит нога!
       Во всех местах изрубили татар, так что кровью их обагрилась река.
       В Алванах строят (тушины) башню из старых костей татар.
       Под фундамент кладут самых больших из них, порубленных лезвием прангули.
       Отняли Алванское поле, и принадлежит оно тушинам.
       Ни царь, ни же сам Бог не захотят заступаться за него.
       А кто сам отказывается от Алвани, жена да отпояшет от бедра его меч!

Рассказывают, будто поводом такого всеобщего озлобления тушин, заставившим их предпринять поход с ничтожными силами на такое дальнее расстояние против татар, которых не могли победить войска грузинских царей, была обида, нанесенная татарами двум тушинским

       
  • -- Бахтрионы - деревня в Верхней Кахетии.
[**] -- То есть европейский клинок, от Пранги, Франки.
— 259 —
охотникам, попавшимся в их руки в Панкийском ущелье. Охотники эти, освободившись из плена, возвратились на родину. Не рассказывая ничего о случившемся с ними, они оделись в чадры своих жен и в таком виде явились в собрание старшин. Возвращение их было принято за чудо, а само гнусное происшествие возбудило в целом обществе сильное негодование, следствием которого была жестокая месть.

охотникам, попавшимся в их руки в Панкийском ущелье. Охотники эти, освободившись из плена, возвратились на родину. Не рассказывая ничего о случившемся с ними, они оделись в чадры своих жен и в таком виде явились в собрание старшин. Возвращение их было принято за чудо, а само гнусное происшествие возбудило в целом обществе сильное негодование, следствием которого была жестокая месть.



    ПЕСНЬ II
       Через вершину горы Качу-мта переходят многочисленные войска Нунцала (аварский хан).
       Они, раскинув стан свой на Гозовской равнине, превратили ее в запруженную реку.
       Цовец, Давдрих Анта, не замедлил явиться к Нунцалу.
       Этот велел поставить пред ним золотой поднос с кониной,
       Сверху лежал ножик с насечкой и черенком из каменного угля.
       Он ел и не насыщался (т. е. не чувствовал отвращения), потому что свыше ждал божеской помощи.
       Сведал об этом Итабанул (имя наездника), тотчас подковал своего серого (коня).
       К рассвету он уже был в Гремах у царя Леона.
       "Леон, царь наш! пошли к нам в помощь войско".
       Леон собрал войско в числе тысячи всадников.
       Зажгли ночные факелы и в темноте проехали далекий путь.
       Они проходят уже через гору Накавеча.
       Боже, пошли нам свое благословение!
       Итабануры серый конь в Нокавечах пал бездыханен.
       Около сидит хозяин и плачет над ним, как девушка.
       Кто отважится пожертвовать собой, кто перейдет быструю реку Гиреви?
       Вызвался молодец в синей рубашке.
       Он должен быть из сынов, которого имя Андерах.
       Сей перепрыгнул через быстрину реки на салгихурской лошади.
       И макадауртским мечом порубил палатку Нунцала.
       Жена Нунцала взрыдала: что сталось с моим возлюбленным?
       Нунцал убит Андерахом, и тело его коршуны унесли в когтях своих.
       Заплакали лезгинки: не возвратятся к нам мужья наши!
       Что будем делать с конями их, которые рвутся на поводьях?
       Иные говорят: крепко запрем их в конюшнях.
       Другие: пустим в горы.

— 260 —
       А третьи: наоборот, и сами сядем на них.
       Пойдем в страну Тушетии и там выберем себе мужей!..

       Для пояснения этой песни может служить следующее предание: аварский хан Нунцал вторгнулся однажды с многочисленным скопищем в Тушетию, чтобы поработить ее и обратить в магометанскую веру. До прибытия помощи от грузинского царя Леона, к которому был послан храбрец Итабунала, старшина тушинский Анта явился в лагерь Нунцала, уверял его в готовности тушин исполнить требуемое и для убеждения согласился есть конину. Между тем войско грузин успело перейти хребет, соединилось с тушинами, и лезгинская орда была разбита. В деревне Парсма хранится до сих пор небольшая пушка, отбитая, как говорят, у Нунцала.
       В другой подобной битве, рассказывают, число убитых лезгин простиралось до 700, и тушины, отрезав им носы, отправили их к грузинскому царю Ираклию как трофей*

* Подробностями быта тушин я обязан г-ну Ивану Циткарову, получившему образование в Тифлиской гимназии.
 
       Представив очерк трех племен, составляющих главное население Тионетского округа, мне остается сказать еще несколько слов о жителях Тионетской и Эрцойской долин.
       Это большей частью коренные грузины, смешанные с переселенцами из разных горных обществ. Заселенные ими места по своей обширности и отличному качеству чернозема дают им средства исключительно заниматься хлебопашеством. Баранов имеют немногие, а более зажиточные держат довольно большие стада свиней, находящих изобильный корм в сплошных лесах, покрывающих все окрестные горы. Кроме того, многие имеют в Кахетии виноградники, но плохо обрабатываемые, они дают вино низшего сорта, обыкновенно истребляемое самими хозяевами, большими охотниками покутить. В образе жизни, вере и нравах этих поселян нет особенно резкой разницы от коренных грузин, и только близкое соседство Пшавии
— 261 —
и Хевсурии да постоянные сношения и родственные связи с этими племенами были поводом, что сюда вкрались некоторые из их обычаев. Главные капища -- Лашарис-джвари, Тамар-дедопали и Хахматис-джвари -- пользуются полным уважением, к ним ездят на поклонение, приносят жертвы, с некоторым благоговением смотрят на фиглярство деканозов и в особенности кадагов, умеющих всегда извлечь пользу из легковерного народа (я встречал даже грузинок, старух, очень искусно разыгрывающих эту роль).

       В окрестностях Тионет есть несколько развалин, к которым в известные дни собираются жители на богомолье для исполнения своих обетов, произносимых во время болезней и в других случаях, и главное, чтобы попировать. Здесь некоторые обходят кругом развалины, другие лежат, распростершись ниц у входа, иные обматывают все строение нитками, навешивают лоскутки тряпок или зажигают небольшие восковые свечки. Однако, несмотря на все эти полуязыческие затеи, они вообще набожны, часто посещают сельскую церковь и довольно строго соблюдают обряды православной веры.
       В числе обычаев, обративших на себя мое внимание по своей оригинальности, упомяну следующие: весной, когда начинается запашка полей, каждым плугом, влекомым восемью (и более) парами буйволов, проводят одну борозду вскачь; достигнуть этого очень трудно: такое тяжелое, неповоротливое животное, как буйвол, заставить поскакать с плугом кажется почти невозможным, но погонщики, сидя на ярмах, начинают кричать, бить животных длинными хлыстами и доведут-таки до того, что весь длинный цуг пускается в галоп. Трудно смотреть на эту сцену бес смеха. Другой обычай -- пахать дождь. В долгую засуху толпа девок впрягается в плуг, втаскивает его в реку Иору, волочит по воде взад и вперед, после отправляется к церковной ограде, обѣдаетъ, поеть, пляшетъ, безъ всякаго
— 262 —
    обедает, поет, пляшет, без всякого вмешательства мужчин, расходится по домам в полной надежде на дождь.
       Большинство населения этих долин зажиточно; хорошие урожаи хлеба, обилие пастбищ и сена, удобный сбыт всех произведений и дров, особенно после разработки дороги к Тифлису, о чем я уже рассказывал, дают все средства для безбедного существования. Здоровый климат, простор, отличная вода, быстрая освежающая река Иора делают эти места одними из самых здоровых и приятных за Кавказом. В последнее время округ преобразован в Тионетский уезд, и Тионеты ныне уездный город Тифлисской губернии.



======================================


Этнографическое обозрение. - М., 1889-1916. - 4 раза в год. 1889 № 2, [Год 1-й, Кн. II]. - 1889.

http://elib.shpl.ru/ru/nodes/12602-2-god-1-y-kn-ii-1889#mode/inspect/page/51/zoom/4
« Последнее редактирование: 15 Марта 2023, 01:47:44 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10029
       Борис Гаврилович Чиляев, командир Тифлисского егерского полка, недавно произведенный в генерал-майоры, прибыл в Тифлис, ожидая возвращения главнокомандующего и окончательного назначения начальником всей Лезгинской линии на место генерала Шварца, переведенного в Георгиевск командующим Девятнадцатой пехотной дивизией. Генералу Чиляеву я был отчасти знаком по посещению его в Царских Колодцах при проезде в Закаталы, о чем я уже рассказывал. Он был прекрасный, честный человек, оставивший по себе в Тифлисе, где он одно время был полицеймейстером, самую лучшую память.
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.