Архивный вестник ЧР. Выпуск 2. 2015
Стр. 13-24
МЮРИДИЗМ И СЕКТА «ЗИКРА»
Настоящий документ выявлен специалистами Архивного управления Правительства ЧР в Центральном государственном историческом архиве Грузии, где он хранится под заголовком «Рукопись неизвестного автора
Публикацию подготовил А. Р. ОРСАХАНОВ, главный специалист-эксперт отдела научно-исследовательской работы
По нашим предположениям, рукопись эта представляет собой «Докладную записку начальника Дагестанской области князя Л. И. Меликова»; документ составлен в 60-е годы XIX века.
Проповедники газавата успели соединить вместе многие племена, жившие до того отдельно. Мюридизм внушил им идею политической независимости. Общему восстанию способствовала также суровая и недоступная местность, приучившая горца с малолетства презирать все опасности, а отсутствие промышленности и торговли его прибегать к грабежу. Лихой джигит, как отважный купец средних веков, пользовался всеобщим уважением. Кавказский горец весь состоял из страсти, – она совершенно поглощала его в ущерб рассудку. Для него не было доступно понятие о государстве в том смысле, как мы его понимаем, и, страстно привязанные к месту своего рождения, они не признавали ничего выше своей маленькой родины. Выше этого горцы ставили только свободу. Война, набег и грабеж возведены были в принципе, а за малейшее личное оскорбление они платили пулей или кинжалом.
Кавказская администрация, поглощенная политическими делами с Персией и Турцией, сначала не заметила религиозно-политического движения горцев, но когда мюридизм охватил Чечню и вольные общества всего Дагестана, то стала принимать решительные меры. Было уже поздно, так как знамя газавата было поднято и разом увлекло за собой
горцев, которые собираясь в аулах и призывая на брань, свободно пели грозно-унылым голосом:
О, братья, творите молитву,
С кинжалами ринемся в путь.
Ломай их о русскую грудь...
По трупам – бесстрашного путь.
Так пели горцы, на своем языке, эту песню, приготовляясь к кровавой борьбе с русскими. Мюридизм образовал в горах политическое общество в несколько сот тысяч человек. Население переродилось, мирные деревни обращались в укрепленные позиции. Мюриды беспрестанно разжигали в крае пожар, и мюридизм, как дикий зверь, грыз свою
клетку, стараясь вырваться на волю. Недоставало только искры, чтобы воспламенить народную массу. И искра эта вскоре же вспыхнула в лице неограниченного повелителя правоверных горцев имама. Титул этот достаточно показывал, куда метило новое учение.
Первым носителем этого звания был мулла Магомет, глубокий знаток Корана, живший в Кюринском ханстве. Убежденный ненавистник «гяуров», владевший к тому же даром слова, он без особенного труда вселил в своих единоверцах непримиримую вражду к русским и поднял к восстанию весь Дагестан. И теперь еще проезжая по Дагестану, можно видеть ту деревню Яраглар, где некогда несколько мулл держали совет, на котором решено было изгнать русских с Кавказа.
С этого времени начинается ряд кровопролитных экспедиций в горах. Но, несмотря на блестящие успехи, русские не продвигались вперед, так как разоренные аулы, по уходу войск, вновь укреплялись, и стойкие горцы постоянно готовы были к набегам.
...«В табун, в табун», – бегут, шумят;
Уздечки медные гремят,
Чернеют бурки, блещут брони,
Кипят оседланные кони:
К набегу весь аул готов...
Преемником муллы Магомета сделался Кази-Мулла, родом аварец. Искусно пользуясь
обстоятельствами, он силою слова и оружием навязывал горцам свое учение, и смело проповедуя мюридизм, торжественно объявил «Говорю вам! Пока Дагестан попирается ногами русских до тех пор не будет вам счастья. Солнце сожжет наши поля, не орошенные небесной влагой; сами вы будете умирать как мухи, и горе вам, когда вы предстанете на суд Всевышнего. Я послан от Бога, чтобы спасти вас. И так, во имя его, и пророка, призываю вас на брань с неверными. Газават русским!»
Кази-Мулла решил воспользоваться удобным моментом, чтобы овладеть Аварией, не поддавшейся его власти; но попытка его взять главный город Аварии – Хунзах оказалась неудачною: аварцы в 1830 году сами разбили и прогнали мюридов, и Кази-Мулла удалился из пределов Аварии. В следующем, 1831 году, Кази-Мулла с 8 тысячами горцев
осадил крепость Бурную, около Тарки, но тоже был отбит русскими войсками, оставив на месте полторы тысячи тел.
Таким образом, русские отряды нанесли горцам несколько значительных поражений, и Кази-Мулла принужден был укрыться в сильно укрепленном ауле Гимры, который вскоре же был осажден русскими. Начался упорный бой. Кази-Мулла, видя невозможность далее сопротивляться русским войскам, собрал своих приверженцев, желая во-
одушевить горцев, сказал: «Чувствую, что приближается конец мой... умираю за истину и за свой шариат. Кто хочет также умереть, тот останется со мною!»
Но это воззвание не помогло, и после кровопролитной битвы, 17 октября 1832 года, Гимры был взят. Кази-Мулла заперся в башне с 16 мюридами. Не видя спасения, он предпринял отчаянную вылазку и с шашкой наголо, надвинув на брови папаху, первый бросился из башни, но тут же был поднят на штыки. Здесь же был тяжело ранен в грудь насквозь, друг Кази-Муллы и самый главный сподвижник его Шамиль.
Смерть Кази-Муллы еще более воодушевила горцев на войну с гяурами. После его смерти, через полгода, преемником его был избран уроженец Аварии, сел. Гоцатля – Гамзат-бек. Новый имам Чечни и Дагестана не отличался особыми дарованиями, – это был набожный, молчаливый и безжалостный честолюбец. В три года укрепив мюридизм в горах на трупах своих друзей и недругов, он, как и его предвестник, начал с уничтожения аристократии и прежде всего аварских ханов, а затем силою оружия заставил подчиниться шамхальцев, не желавших принимать участия в мятеже. Таким образом Гамзат-бек взбунтовал все области покоренные до того русскими, и мог располагать уже 20 тысячами войска. Однако истребление аварских ханов было причиною собственной гибели Гамзат-бека, так как в Хунзахе, куда он подступил, составлен был против него заговор, и 19 сентября 1834 года он был убит в хунзахской мечети с главными своими сообщниками. Но его смерть не принесла русским войскам облегчения, нисколько не поколебав мюридизма.
На смену Гамзат-бека появляется вновь избранный имам Шамиль, каким-то чудом излечившийся от тяжелой раны, полученной им при защите аула Гимры. Шамиль был уроженец аула Гимры. Он имел живой характер, любил зимою ходить босым и отличаясь страстью к различным гимнастическим упражнениям, закалил свое здоровье. Как администратор, он обнаружил необыкновенные способности, правя своим импровизированным царством по строго обдуманному плану. Хотя на первых порах имамства Шамиль находился в затруднительном положении, но, благодаря необыкновенной силе, воли и энергии, скоро устранил все неблагоприятные условия и в несколько лет достиг высшей степени могущества. Всю подвластную территорию он разделил на несколько округов под управлением наибов. Нести военную службу обязаны были все горцы. Благогаря этому у Шамиля образовались до 60 тысяч человек. В Ведено и Гунибе устроены были пороховые погреба. Холодное оружие приготовлялось местными мастерами, а ружья при обретались в Турции. Шамиль определил даже
денежные сборы с жителей; кроме того, его казна пополнялась случайными «доходами», а именно грабежами в Грузии.
Мюридизм к этому времени охватывал уже не отдельную партию, а разросся в общее массовое движение. Кавказские войска всюду встречали единодушное сопротивление горцев. В то время, когда они действовали в горах и сотнями гибли в борьбе с мюридами, под звуки боевого марша, с аккомпанементом песни.
Эх, матушка родимая, прости, прости, прости;
Ах, девица-красавица, о павшем не грусти;
Эй, дьяволы лохматые, вставайте на пути;
И – их, душенька солдатская, расти,
расти, расти.
Шамиль в это время делал свое дело. Приняв под свою власть Дагестан и Чечню, имам выказал себя не только отличным воином, но еще более замечательным администратором. Борьба была трудная, и каждая пядь земли доставалась русским дорогой ценой. В течение этого периода экспедиции были почти безрезультатны: несколько сожженных домиков стоили нескольких сотен, а иногда и тысячи солдат. Эта беспрерывная и почти безвредная для горцев война до того подняла их дух, что несколько десятков человек, засевших в ущелье или на вершине горы, не боялись завязывать дело с несколькими батальонами. Круг, охваченный мюридизмом, постоянно расширялся. Приходилось действовать уже не отрядами, а целыми корпусами, а потому потребовалось увеличение числа войск. В 1837 году Шамиль уже господствовал в Северном Дагестане. В этом же году, под начальством генерала Фези, была предпринята большая экспедиция в Аварское ханство, где были взяты селения Ашильта и Ахульго. Затем Фези направился к укрепленному селению Тилитлю, местопребыванию Шамиля. Здесь, после ожесточенного боя, русские войска овладели частью селения. Шамиль вступил в переговоры и поклялся на Коране не волновать более горцев, но это ему было необходимо, чтобы затянуть время и делать свое дело. Экспедиция генерала Фези существенных результатов не дала. Генерал Головин, прибыв на Кавказ, представил в 1838 году свой обширный проект военных действий. В виду этого, весною 1839 года, были образованы два самостоятельных отряда: первый у крепости Внезапной – чеченский отряд, под начальством генерал-адъютанта Граббе, а близ укрепления Хунзаха второй отряд – Самурский, под начальством самого корпусного командира. Генерал Граббе подступил к Ахульго и после двухмесячной осады и жесточайшего штурма, 22 августа 1839 года взял и совершенно разрушил его. Сам Шамиль был ранен и, едва спасшись, бежал к шатоевцам в Аргунское ущелье. В этом же году генерал Головин, 5 июня занял без выстрела Ахты – главное селение края. При взятии Ахульго погибли лучшие сподвижники Шамиля, и значение его в горах значительно ослабело. Падение твердыни имама произвело до того подавляющее впечатление на горцев, что Шамилю не было уже возможности оставаться в Дагестане. К этому времени Кавказская линия была уже разделена на четыре части: правый и левый фланги, центр и черноморскую береговую линию.
В таком положении находились военные действия с горцами до 1840 года. В этом году на Восточном Кавказе вспыхнуло новое восстание, вследствие того, что населению предложено было генералом Пулло произвести уплату податей не деньгами, а оружием. Шамиль, конечно, не замедлил воспользоваться этим обстоятельством и стал руководить мятежом, снова сделавшись полновластным повелителем гор. Резиденцию свою он устроил в ичкеринском селении – Дарго. Отсюда начинается блистательная эпоха правления Шамиля, вновь мечтавшего о завоевании всего Дагестана. Как раз в это время к нему явился Хаджи-Мурат, бесстрашный джигит, который ранее был заклятым врагом мюридизма, но совершенно несправедливо обвинённый в 1840 году в сношениях с Шамилем, бежал к имаму. Можно себе представить, с какою радостью Шамиль встретил храброго джигита, сделавшегося теперь непримиримым врагом русских; и после этого почти не было сколько-нибудь замечательного дела, где впереди всех не отличался бы Хаджи-Мурат, под предводительством которого собирались удальцы и производили отчаянные набеги. И действительно, на это время горцы нанесли русским несколько сильных поражений.
К этому времени для военных действий были собраны четыре (далее в документе приводится только три отряда. – Прим. сост.) отряда: в Темир-Хан-Шуре – Дагестанский, под начальством генерала Головина, при крепости Внезапной – Чеченский отряд под начальством генерал-адъютанта Граббе, Назрановский отряд, под начальством генерал-майора Барятинского. Но, несмотря на действия этих отрядов, власть Шамиля всё же распространилась далеко за пределы Аварского Койсу, Казикумухского ханства и почти до Главного Кавказского хребта.
В 1842 году главнокомандующим на Кавказе был назначен генерал-адъютант Нейдгардт.
Вскоре после этого, обстоятельства борьбы переменились в пользу русских. Наступил 1843 год, и, вместо успокоительных известий, начали отовсюду доноситься слухи о новых замыслах Шамиля. Русские бились отчаянно, но безуспешно.
Таков был для русских 1843 год. Он оставил страшное впечатление: с 27 августа по 22 декабря у русских было убито и ранено 76 штабс- и обер-офицеров и до 2 тысяч нижних чинов, к тому же Шамиль разрушил до 12 укреплений. Теперь его считали непобедимым и полновластным обладателем почти всего Дагестана и Чечни. В руках русских остались только часть Шамхальства Тарковского, прибрежье Каспия и часть Дагестана. Несчастный 1843 год показал необходимость сосредоточения власти на Кавказе в одних руках, и звание главнокомандующего в следующем году было восстановлено.
При таких затруднительных обстоятельствах был назначен князь Воронцов, на которого возлагались большие надежды. Прибыв на Кавказ, он предпринял в 1845 году поход в Дарго – для уничтожения скопищ Шамиля, с войсками, снабженными всеми средствами и одушевлёнными личным предводительством знаменитого генерала. Но, к сожалению, этот даргинский поход, прозванный «Сухарной экспедицией», кончился потерей пяти тысяч человек и трёх орудий, без малейшего результата, хотя и была разрушена резиденция Шамиля. В эту страшную экспедицию и ещё более страшное отступление назад, через Ичкерийский лес, на протяжении 15 вёрст, понесены были самые большие потери: были убиты три генерала – Викторов, Белевский и храбрейший Пассек, много штабс-, и особенно, обер-офицеров и громадное число солдат. Сам Воронцов вынужден был взять солдатское ружьё для собственной защиты, и не явись наш спаситель, Фрейтаг со своим отрядом – вероятно, печальная участь постигла бы оставшееся войско. Урок был жестокий – но урок этот был и последним. Даргинская экспедиция произвела в Кавказской войне переворот: с этого времени решено было не производить дальнейших экспедиций и действовать более осторожно. И Воронцов систематически, по высказанному ещё Вельяминовым предложению, стал охватывать горы железным кольцом, чтобы запереть мюридов в ущельях. Такой способ борьбы охватывал хотя и медленный, но верный успех. И действительно, горцы почувствовали себя вскоре совершенно отрезанными от остального Кавказа. Шамиль хотя и переселился в Ведено, и сильно его укрепил, но мюридизм уже не мог распространяться далеко. Дело покорения горцев становилось на твёрдую почву, хотя о скором умиротворении их нельзя было и думать. Шамиль в это время тоже подготовлялся к дальнейшей борьбе.
Шамиль в 1848 году обложил укрепление Ахты, храбро защищаемое войсками, находившимся под начальством Реута. Геройский гарнизон крепости был спасён отрядом князя Аргутинского, солдаты которого, подходя к аулу, распевали:
Горе, горе вам, ахтинцы,
Князь ведет отряд.
Скалы, крепости и горы
Вас не защитят.
К началу пятидесятых годов положение русских на Кавказе улучшилось, но конца борьбы с горцами ожидать было еще нельзя, тем более что проповедник мюридизма на Западном Кавказе Магомет-Амин сильно начал волновать племена, жившие в этой части Кавказа.
Можно было ожидать, что Шамиль и Магомет-Амин, пользуясь ослаблением русских войск на Кавказе, двинутых в Турцию, примут со своей стороны все меры, чтобы отнять занятые области. Однако их усилия не увенчались успехом, чему много способствовало удачное отражение князем Чавчавадзе скопищ Шамиля, двинувшегося в июле 1854 года в Джаро-Белоканский округ для дальнейшего движения к Тифлису.
В 1856 году наместником Кавказа был назначен князь Барятинский. Хорошо зная Кавказ, он учредил пост командующих войсками, облеченных правами корпусных командиров, и выбрал помощником себе генерала Милютина, который развил в крае систему военного управления. Барятинский составил план покорения Кавказа, заключавшийся в правильной осаде гор, в устройстве дорог и верно выбранных путей наступления.
Энергично взявшись за дело покорения горцев, Барятинский совместно с графом Евдокимовым настолько продвинул его вперед, что Шамиль, окруженный в своих горах, затих. При этом Евдокимов, с редким совершенством исполнявший все планы и виды главнокомандующего, почти всегда успевал решать дела спокойно, без особенных жертв. В 1856 году началось со всех сторон постепенно наступление отрядов в глубь Чечни и Дагестана. Сами жители, видя постоянные успехи русских, начали изъявлять покорность. Стесненные горцы лишились прежнего пыла, и имам, самою силою обстоятельств из пророка превратился в обыкновенного азиатского деспота. На призыв его стекались уже неохотно и дезертировали при всяком удобном случае. Весь 1857 год Барятинский употребил на разработку просек и дорог. Отряды подвигались вперед медленно, укреплялись на удобных пунктах, и выбить их становилось невозможным. После этих подготовительных мер, в следующем году произведено было окончательное наступление в горы, которое одновременно сделано было с трех сторон: от Чечни двинулся командир Левого фланга генерал Евдокимов, из прикаспийского Дагестана – генерал Врангель и с Лезгинской линии – барон Вревский. К концу года Черные горы были пройдены русскими войсками, и Чеченская плоскость была очищена. Напрасно Шамиль бросался из стороны в сторону, думал вновь сплотить горцев, – его усилия были тщетны, так как, утомленные беспрерывною войною, некоторые тысячами переселялись на плоскость, другие же посылали к начальствующим людям депутации, прося пощады.
В 1859 году Евдокимов со своим Чеченским отрядом после правильной осады, 1 апреля взял сильно укрепленный аул Ведено – столицу Шамиля, и имам вынужден был бежать в Дагестан, в аул Килятль. Русские войска, окружая непокорные аулы, неотступно преследовали Шамиля, который с необычайной энергией употреблял последние средства, чтобы остановить дальнейшее наступление. Килятль он сильно укрепил: на правом берегу Андийского Койсу, укреплены были также и другие аулы. Но счастье окончательно изменило ему: теснимый со всех сторон и, потеряв лучших сподвижников, он ясно видел, что дело его проиграно, а потому удалился с 400 мюридами и четырьмя орудиями в заранее приготовленное им убежище, на гору Гуниб, на вершине которой находился богатый аул. Русские войска, во главе с главнокомандующим, 10 августа подступили к этому последнему оплоту имама. Это был логический шаг. Была хорошо организована вся подготовительная работа начальником Кавказского Главного Штаба, ныне здравствующим генерал-адъютантом и фельдмаршалом Милютиным, и выполнена с совершенною точностью. Не оставалось ни одного, самого мелочного вопроса, которого не коснулась бы опытная рука генерала Милютина. Все было предвидено и безукоризненно выполнено, и, после чрезвычайных усилий, произвели 25 августа 1859 года штурм. Гуниб был взят, Шамиль пленен, и Восточный Кавказ пал. Князь Барятинский принял имама сидя на камне в березовой роще, которая носит название рощи «князя Барятинского». Шамиль с всею семьею был отправлен в Петербург, затем поселен в Калуге и, наконец, уехал в Мекку, где и окончил свою бурную жизнь. После этого мюридизм уже более не оживал.
Со сдачей Шамиля, чему сначала с трудом верили в России, окончилась война с горцами на Левом фланге, на Восточном Кавказе.
Прежде всего, после его падения, необходимо было окончить покорение Западного Кавказа, который нужно было покорить безотлагательно, не боясь никаких жертв. Живший здесь наиб Шамиля Магомед-Амин не мог ничего сделать, так как не имел той власти, которою пользовался знаменитый имам, а потому он вскоре же принужден был уехать в Турцию.
На место князя Барятинского в 1862 году наместником Кавказским был назначен Великий князь Михаил Николаевич. В это время, жившие по верховьям притоков Кубани и берегам Черного моря, некоторые племена горцев стали приготовляться к новой войне с русскими. Против них начали действовать войска Адагунского и Пшехского отрядов, предводимые лично Его Императорским Высочеством. Они созвали было чрезвычайный союз, на котором решили отправить посольство в Константинополь, Париж и Лондон, но между ними не нашлось ни одной личности, способной выполнить подобную миссию. После этого сопротивление их настолько ослабело, что почти уже не было серьезных столкновений, и падение Западного Кавказа становилось вопросом ближайшего времени.
Наконец, к началу 1864 года оставалось покорить только убыхов и шапсугов, занимавших местность между Главным хребтом Кавказских гор и Черным морем.
Горцы боролись с необыкновенным ожесточением, но должны были, шаг за шагом отступить к морю. Наконец, окрестные старшины явились с изъявлением покорности, причем многие просили несколько дней срока для выселения в Турцию. Этими действиями завершились военные действия на Западном Кавказе, а вместе с падением его окончилась упорная 60-летняя война с кавказскими горцами. 21 мая 1864 года был днем этого радостного события, когда в присутствии Наместника Кавказа, Великого Князя Михаила Николаевича, на поляне Кбааде, на земле общества Ахчипсау, было отслужено благодарственное молебствие.
Великое дело покорения горцев совершилось бесповоротно, штурм гигантской крепости навсегда кончился.
И смолкнул ярый крик войны:
Все русскому мечу подвластно.
Кавказа гордые сыны,
Сражались, гибли вы ужасно,
Но не спасла вас ваша кровь,
Ни очарованные брони,
Ни горы, ни лихие кони,
Ни дикой вольности любовь.
Но не одни кавказские герои радовались окончанию войны. С ними вместе нераздельно ликовало все население Кавказа и Закавказья и весь русский народ, посылавший на эту великую борьбу лучших своих сынов.
Одни враги России не могли смотреть равнодушно на покорение Кавказа. Для них Русский Кавказ был не желателен. Недаром в Константинополе один из европейских посланников негодовал на то, что Черное море географически сделалось русским морем. «Теперь господствующая роль в Турции, – воскликнул посланник, – принадлежит русским».
Замирение горцев произвело на недавно покорившихся туземцев совершенно неожиданное впечатление. Казалось бы, что, воюя заодно с нами столько лет с непокорными горцами, терпя от них неисчислимые потери, они должны были торжествовать не менее нас победу над ними и пленение Шамиля; но некоторые явления обнаружили совершенно противное. Вскоре после замирения горцев, в народе распространились самые нелепые слухи о наших намерениях. Говорили, что с падением Шамиля пала последняя опора, поддерживавшая в Дагестане Исламизм: что русским не предстоит уже никаких препятствий к угнетению мусульман; что русские не замедлят воспользоваться своею победою и готовят наложение на туземцев непомерных податей, взимание рекрут, стеснение религии и много других бед. Такая молва внесена была в Дагестан от мусульман других частей Кавказа и распространилась преимущественно в населении, издавна покорном нам.
Полное дозволение нашими властями в Крыму, Кубанской и Терской областях выселения мусульман в Турцию, а кое-где и способствование этому делу, вселили в туземцах мысль, что для спасения здешних мусульман от гнета русских, турецкое правительство выговорило у нашего срок, в который оно не вправе останавливать желающих выселения, и что, поэтому, надобно спешить воспользоваться спасти свободу и религию. Тайные происки злоумышленников, а равно выходцев из Дагестана, живущих в Турции, и некоторых здешних жителей, намеревавшихся показать себя пред турецким правительством сильными и влиятельными людьми, поддерживали ходившие в народе слухи и до того встревожили жителей, что многие из них решились последовать примеру мусульман других частей Кавказа и добровольно отказаться от страны своих отцов и других выгод устроенного издавна положения.
Стремление в Турцию настойчивее других обнаруживали жители некоторых мест Южного Дагестана. В главе их стало общество селения Башлы, которое, не дождавшись еще разрешения начальства на задуманное им переселение, прекратило, в начале 1860 года полевые работы, приступило к распродаже скота и другого имущества и потом уже предполагало объявить начальству о своем желании и получить дозволение на выход в Турцию. Селение Башлы состоит из 900 дворов, имеет едва ли не самые обширные и богатые угодья, сравнительно с другими селениями, и потому между сельскими обществами Южного Дагестана занимает первенствующее положение.
Движение этого общества в Турцию возбудило бы в остальном населении такое опасение за будущность, что значительная часть дагестанцев устремилась бы за ним.
Не говоря уже о том, что бегство от нас огромной массы людей опустошило бы край, умиротворение которого стоило нам вековой борьбы, оно подвергло бы переселенцев неисчислимым бедствиям и лишило бы нас надолго всякого доверия остальных туземцев.
Имея в виду эти важные причины, я почел долгом сдерживать по возможности, дальнейшее распространение брожения умов в пользу переселения в Турцию, и для этого предположил:
а) строго преследовать злоумышленных людей, которые тревожат население вымышленными внушениями об ожидающих их притеснениях;
б) не препятствовать нисколько отдельным лицам и семействам выселяться в Турцию, когда они высказывают это желание без подстрекательства своих и других обществ к переселению;
в) стараться всеми способами кроткого вразумления возбужденных обществ, чтобы они не доверялись ложным внушениям злоумышленников, ищущих в выселении их только личных выгод.
Такой образ действий был одобрен и фельдмаршалом. Несколько человек подстрекателей частью высланы в Россию, частью выселились в Турцию: обществам, выражавшим желание выхода в Турцию, объясняемы были с самым искренним доброжелательством все случайности перехода в отдельные незнакомые места и предложено было, чтобы они предварительно послали депутатов, испросили себе земли, осмотрели удобства их, сообразили трудности переселения с льготами, которые обещает им турецкое правительство, и тогда уже, если они найдут переселение выгодным, просили на то дозволения начальства.
Меры эти оказали полный успех. Стремление к переселению к концу 1860 года постепенно начало утихать и огромная масса населения спасена от неотвратимых бедствий, которые испытаны были переселенцами из других частей Кавказа. Жалкие остатки их, частью уже возвратившиеся на старые места, явились до того обнищавшими, что сделались бременем для населения, которое их приняло в свою среду.
Не одним этим важным делом отвлечено было внимание дагестанского начальства в год введения и устройства здесь вновь образованного управления. Не менее серьезное дело, озабочивало со стороны Чечни1.
1 Граф Евдокимов, начальствовавший тогда в Терской области, писал мне, что он опасается всеобщего восстания и просил быть готовым к помощи.
Появление в ней в 1860 году нескольких шаек, стремившихся к возбуждению восстания в Чечне и ближайших к ней обществах, не могло не действовать на умы соседственных им жителей Дагестана. Мюридизм, столь долго господствовавший в горах, оставил многих усердных приверженцев. Люди этого закала, подчинявшиеся поневоле порядку, введенному русскими, но не имея доверия ни к прочности, ни к пользе сохранения его и оставшиеся тогда большей частью еще не пристроенными к занятиям, которые давали бы им средства к жизни, с живейшим сочувствием следили за развитием действий мятежников Терской области и распространяли о них преувеличенные слухи.
Имея в виду всю важность последствий возобновления мюридизма, так недавно побежденного в Дагестане, в котором он только и успевал всякий раз приобретать достаточную силу для упорной войны с нами и из которого снабжал вождями весь Восточный Кавказ – я обратил все свое внимание на устранение вредных последствий преувеличенных слухов о делах в Чечне, – и этой целью я и подчиненные мне местные начальники провели все лето 1860 года в разъездах по краю и лично объясняли посещаемым обществам неосновательность ходивших в народе толков и выгод, которые они могут ожидать от спокойного состояния страны. Год этот прошел так, что спокойствие в Дагестане не было нарушено.
Весною 1861 года, в Ункратльском обществе, входившем тогда в состав Терской области, составилась новая партия мятежника Куракул-Магомы. Несколько удачных разбоев, совершенных его партиею безнаказанно в пределах Грузии и Верхнего Дагестана, а в особенности нападение на лагерь трех рот Куринского пехотного Его Императорского Величества Великого Князя Павла Александровича полка, расположенных в Тиндальском лесу, возбудили в обществах, ближайших к месту этого происшествия, сильное брожение умов. К партии Куракул-Магомы начали перебегать люди из Верхнего Дагестана, и она грозила принять опасные размеры.
К устранению распространения дальнейшего влияния на Дагестан действий этой партии, приняты были соответственные меры. Войска были уже готовы подавить всякую вспышку, как в это время последовало распоряжение командовавшего армиею об отделении от Терской области и присоединении к Дагестану пяти обществ, лежащих по левую сторону Андийского Койсу (из коих, как выше сказано, и двух других наибств, образован Андийский округ). Эти общества были пограничны Дагестану и из них наиболее сообщалось сюда брожение умов.
Между ними заключается Ункратльское общество, едва ли не самое дикое из всех дагестанских обществ, труднодоступное и малопривычное к покорности. Каракул-Магома был уроженец этого общества, селения Хоршни, а партию его составляли жители разных деревень Ункратля и несколько беглецов из других мест. С распоряжением о присоединении этих обществ к Дагестану командовавшим армиею приказано было принять самые энергические меры к безотлагательному истреблению партии Куракул-Магомы и успокоению той части края.
Приказание это исполнено немедленно. Отрядом, двинутым в Ункратль, Куракул-Магома и его сообщники взяты, и тем прекращены производимые им и его шайкою беспорядки в Ункратле и соседних обществах. Движение наших войск в далекую глубь гор подало было повод некоторым злоумышленным горцам к совещаниям о том, что они должны предпринять в случае неудачи наших войск; на совещаниях этих произнесены были разные враждебные нам предположения, а в некоторых местах решились оказать и ослушание в высылке милиции к нашему отряду; но быстрое движение его и истребление шайки Куракул-Магомы остановило развитие враждебных замыслов и ослушания. Наиболее виновные в этих преступлениях понесли заслуженное наказание.
Между тем в Терской области все еще держались мятежнические шайки Умы и Атабая, и, продолжая стараниями своими волновать Чечню, не переставали возбуждать к тому же ближайшие дагестанские общества. Генерал-лейтенант князь Мирский принял настойчивые меры к уничтожению тех шаек и позднею осенью 1861 года, наводнив сочувствовавшее им население войсками Терской области и частью дагестанских войск, устроил такое деятельное преследование, что вынудил обоих предводителей мятежа и их сообщников, безусловно, явиться с повинною.
Так завершен был 1861 год. Мятежнические шайки в Ункратле, Шатоевском округе и Чечне были уничтожены, и на следующий 1862 год можно было рассчитывать, как на более свободный, для спокойного продолжения управления Дагестаном.
И действительно, прошедший год, сравнительно с предшествовавшими двумя годами, прошел спокойнее. Только незначительная, вновь образовавшаяся в Ункратле в начале 1862 года шайка горцев, соединившихся для хищничества, вызвала против себя вооруженную силу и была уничтожена ею, а осенью того же года стали доходить до меня секретные известия, что зять и двоюродный брат известного Кибит-Магомы Тилитлинского, Кази-Магома, возвратившись из Мекки, стал делать жителям тайные внушения, подстрекавшие их к восстанию, и вошел в сношения с некоторыми значительными людьми, приглашая их к содействию в возбуждении мятежа; что Кибит-Магома знает о злоумышлениях своего родственника, но не содействует ему по той причине, что считает восстание решительно невозможным, пока масса народа не будет иметь достаточно сильных причин негодовать на русское владычество.
По дальнейшим разведкам этого дела, взводимые на Кази-Магому, хотя и имели некоторое правдоподобие, но не настолько, чтобы подвергнуть его какому-либо наказанию. Поэтому я нашел нужным выждать дальнейшего разъяснения его поведения и поручил это военному начальнику Среднего Дагестана. По его расследованию, обвинения на Кази-Магому подтвердились в такой степени, что удаление его из края признано было необходимым, и военный начальник, согласно данному от меня приказанию, выслал Кази-Магому в Темир-Хан-Шуру, откуда я немедленно отправил его в Ставрополь и представил Вашему Императорскому Высочеству о высылке его на житье в Россию.
Опасаясь за сим, чтобы высылка Кази-Магомы не возбудила в двоюродном брате его Кибит-Магоме, образ мыслей которого и прежде не внушал доверия, каких-либо злонамеренных действий, я вызвал его в Темир-Хан-Шуру и приказал ему жить здесь, под учрежденным за ним особым надзором.
Ссылка Кази-Магомы и вызов в Темир-Хан-Шуру Кибит-Магомы(*) возбудили в горах множество толков, но пока нам сделались известны последствия их, на плоскости Закатальского округа вспыхнуло внезапно восстание.
(*) В начале октября месяца Кибит-Магома отправился в Турцию на всегдашнее житье.
Не только для меня, но и для самого ближайшего местного начальника и даже для всех других сколько-нибудь знавших тот округ, оно, по многим причинам, было делом совершенно неожиданным. По известию об этом событии, тогда еще решительно загадочном для меня, я поспешил в Закаталы с конно-иррегулярным полком, с четырьмя сотнями дагестанской постоянной и несколькими сотнями сборной милиций. Тогда узнал я, что в восстании участвовали только селения Белоканского участка, что оно и было взрывом негодования, возбужденного причинами, касавшимися едва ли не более материальных интересов возмутившихся, чем религиозных, хотя люди, возбуждавшие к восстанию, старались придать всему делу характер поднятия оружия в защиту религии, как это постоянно делалось в подобных случаях в мусульманском населении Кавказа, что дело это не имело ничего общего не только с Дагестаном, но и с большею частью жителей округа, за исключением только того, что Муртуз-Гаджи приглашал многих к соучастию в восстании, и между этими приглашенными были личности, которые дали ему обещания оказать содействие. Иначе восстание не ограничивалось бы таким небольшим пространством и не могло быть так кратковременно, а вспыхнуло бы одновременно во многих местах и продолжалось далее.
В то время когда для меня разъяснился характер восстания в Закатальском округе, я получил известие об обнаруженных в Андийском округе признаках готовившегося восстания.
При всем том, что жители Андийского округа, по сопредельности с Чечнею и по недостаточному успокоению входящего в состав его Ункратльского общества, в трех селениях которого и в нынешнем году было несколько случаев ослушания жителей и вооруженного сопротивления местной власти, легче, чем другие населения Дагестана, могли быть вовлечены в беспорядки, я был крайне изумлен полученным мною в Закаталах известием, по той причине, что незадолго пред тем, двинувшись в Закаталы, я не имел никаких сведений, могущих возбудить опасения на скорое нарушение спокойствия в Андийском округе, а, напротив того, имел от начальника Среднего Дагестана письмо от 15 июня, в котором он, между прочим, извещал меня, что в Андийском округе все спокойно и что жители, хотя слышали о восстании в Закаталах, но большого внимания не обращают. И действительно, события в Закатальском округе могли возбудить и возбудили в некоторых ближайших обществах Дагестана напряженное внимание, а кое-где и брожение умов, до того сильное, что начальствовавший здесь, за моим отсутствием, начальник Среднего Дагестана сосредоточил в разных пунктах войска и деятельно следил со своими подчиненными за настроением умов населения, дабы оно не могло перейти в нарушение порядка или даже в открытое восстание. И хотя кое-где обнаружены были злоумышления, но они остались в бездействии, а главные виновники в них, равно как и участвовавшие прямо или косвенно в Закатальском восстании, отдельные личности из Верхнего и Среднего Дагестана(*) были взяты беспрепятственно и подвергнуты наказанию по мере их вины.
(*) 2 Все присоединившиеся к мятежникам, оказались принявшими участие в восстании случайно, по нахождению их во время оного в Белоканском участке на заработках, а несколько человек обвинены были в том, что вели переговоры от имени Муртуз-Гаджи с некоторыми злоумышленниками в Дагестане.
В Андийском же округе, слишком отдаленном от Закатальского округа и не имеющем никаких связей с жителями его, беспорядки, произведенные ими, не могли сделать особенного впечатления. Впрочем, внезапность такого явления, после Закатальского восстания, не могла уже считаться делом несбыточным, и потому по первому известию, дошедшему ко мне из Тифлиса и подтвержденному начальником Среднего Дагестана, я приготовился к движению с бывшею со мною Туземной конницей через Верхний Дагестан, куда указала бы надобность, но вскоре получил новые известия, которые успокоили меня относительно серьезного значения брожения умов в Андийском округе.
По ближайшем расследовании дела сего оказалось, что после ссылки Кази-Магомы и вызова в Темир-Хан-Шуру Кибит-Магомы, распространились слухи, будто бы русские намерены постепенно захватить всех влиятельных людей, имевших когда-либо значение в народе, и в особенности при Шамиле, и, по взятии их, удалить в Россию, чтобы затем, когда народ останется без представителей своих, теснить его по произволу. Слухи эти были продолжением тех же вымышленных разглашений, о коих сказано выше. Для обвинения Кази-Магомы и Кибит-Магомы не было фактов, перешедших из слов в дело; мысль же освободиться от иноверной власти и высказывание ее втайне не могли быть, в глазах мусульман, преступным, и потому вызов их был достаточен для возбуждения злоумышленниками слухов об опасности, ожидающей всех именитых людей в Дагестане.
Горцы, как все вообще малоразвитые люди, легко верят всяким, даже самым несбыточным слухам. Для их понятий недоступна благонамеренность наших стремлений, и сотни примеров доказывают, что в них коренится такая подозрительность к нам, которая способна дать вероятие самому нелепому слуху, распускаемому во вред нам. Злоумышленники всегда пользуются этой чертою характера горцев, распускают разные вымышленные слухи, которые быстро распространяются в народе, жадно слушающем всякие новости – большею частью из одного простого любопытства. Последствием этого бывают непрерывные толки, ничем неотвратимые и не заключающие в себе ничего существенно-вредного, пока они не усиливаются настолько, чтобы могли встревожить население и вызвать какие-либо злоумышления.
Слухи же об опасности, ожидающей именитых людей, дошли в Гумбетовское общество, в таком виде, что названы были даже и лица, коим будто бы предназначена ссылка в Россию, и до того встревожили названных молвою людей, что они задумали принять меры против ожидавшегося ими насилия. Для этого они собрались около сел. Шавдух и стали совещаться о том, что можно предпринять к воспрепятствию русским в арестовании и ссылке их. Само собою разумеется, что воспрепятствовать они могли не иначе, как восстанием, и потому они предположили открыть оное нападением на наше окружное управление в Ботлихе и на роту, стоявшую у деревни Тлох; но так как возбуждение к восстанию одних гумбетовцев они считали слишком недостаточным для начатия борьбы, то они сообщили о своем намерении в Андию и Чечню, приглашая их также к восстанию. И те и другие отвечали отказом, и так как между этим временем прошло несколько дней, достаточных для того, чтобы одуматься, то заговорщики сами усомнились в действительности дошедших до них слухов и, отказавшись от всяких попыток к восстанию, стали бояться только того, как бы оставленные ими замыслы не дошли до начальства и не подвергли их заслуженному наказанию.
Все это происходило в первой половине июля, одновременно с Закатальским восстанием, но без всякой связи с ним. Вскоре после сего начальник Среднего Дагестана, узнав о замыслах гумбетовцев, приказал взять их, препроводил в Темир-Хан-Шуру и просил об удалении их в Россию, как людей, серьезно замышлявших восстание и приглашавших к оному соседние общества.
Хотя мера эта совпадала с разнесшимися в горах слухами и могла возбудить опасения ареста и ссылки во многих других лицах, – но, ввиду недавних событий в Закаталах, строгость была необходима, и я, согласно представлению генерала Лазарева, отправил главных виновников заговора из Темир-Хан-Шуры для высылки на житье в Россию.
Высылка их возобновила толки и опасения за дальнейшие аресты в такой степени, что начальник Среднего Дагестана вынужден был созвать в Гуниб представительных людей вверенного ему отдела и разъяснить им лично вину подвергшихся наказанию и нелепость толков, которыми напрасно тревожатся представительные люди Горного Дагестана.
За сим остается обратиться к предмету, самому чувствительному для мусульман, и самому важному для управления туземцами – именно к религиозному настроению их.
Когда стремление дагестанцев в Турцию, независимо от принятых мер, начало охладевать и само по себе, вследствие известий, полученных из Турции, о безотрадном положении выходцев с Кавказа, в здешнем населении стали замечаться признаки сетования на безвыходное подпадение их во власть неверных. Сетования эти обнаруживались в усилении богомолья и появлении в некоторых местах особых обрядов совершения молитв, которые получили у нас значение вновь явившейся секты, под названием «Зикра».
Слово это означает на арабском языке «воспоминание», и у мусульман оно выражает собственно одно только поминание имени Бога известным возглашением «Ла-Иль-Алла, Ил-Алла», которое принято было у мюридов в виде молитвенного пения. Обряды совершения Зикра, замечаемые ныне у последователей ее – не новость. Они состоят из разного рода телодвижений, прыганья и кружения, продолжающихся иногда до совершенного изнеможения и беспамятства.
По мусульманскому тарикату, который учит, каким образом можно сделаться угодным Богу и приблизиться к нему, человек должен отрешиться от всего мирского, предаться строгому посту и созерцанию непостижимости Творца и поминая непрерывно имя его, стараться дойти до того, чтобы все его помыслы и даже весь организм его проникся памятованием одного имени Бога. И когда таким образом посвятивший себя Творцу дойдет до высших пределов познания, то ему ниспосылается по временам ясновидение, которому предшествуют невольные телодвижения, продолжающиеся до такого истощения сил, что ясновидящий впадает в беспамятство: при этом такое сильное, что не чувствует уже ничего, хотя бы ему резали члены. Это состояние именуется «Джазм».
По мнению туземцев, понимающих тарикат не в искаженном виде, до «Джазма» удостаиваются доходить весьма редкие люди, и в Дагестане в последнее двадцатилетие один только тесть имама Шамиля Джамаль-Эддин, имевший звание Устаза (учителя тариката), считался способным доходить до Джазма. Но в 1860 году он сам сознавался покойному Шамхалу Тарковскому, что давно уже утратил милость Божию, которая посылала ему это блаженное состояние.
Несмотря, однако ж, на величайшую трудность достигать Джазма, в Дагестане было много людей, которые часто чистосердечно, по глубокому верованию в то, что при постоянных усилиях они дойдут до вдохновенного состояния, обещаемого последователям тариката, предавались священной пляске до изнеможения, а другие из корыстного желания прослыть людьми, способными приходить в состояние Джазма – делали притворно во время общих намазов в день Джумы телодвижения, обнаруживающиеся по понятиям мусульман, от вдохновенного состояния.
Последователей тариката в этом смысле в населении, подчинившемся Шамилю, было меньше, чем в покоренном Дагестане. У желающих быть угодным Богу, там было другое, более видное поприще – война с неверными, представляющего много заманчивого и для мирской жизни…
Последователи этого учения замечались тогда преимущественно в Чечне, и хотя Шамиль по своим религиозным убеждениям не разделял законности стремления к Джазму в том виде, в каком он проявлялся между чеченцами, считая его расколом, желал, как уверяют близкие ему люди, удержать от него заблуждающихся, но не решался принять против них какие-либо меры, дабы мнимые последователи тариката не приняли этих мер за стеснение их религиозных убеждений.
У нас же преследовались только те последователи тариката, которые при этом показывали наклонность к мюридизму, т. е. к возбуждению народа против нашего владычества. Из дел прежнего времени видно, что здешнее начальство постоянно следило за религиозным настроением туземцев, и когда только замечало, что последователи тариката переходят за пределы чисто нравственного исправления, и стремятся к возбуждению народа против нас, наказывало замеченных людей ссылкой(*), арестом, а иногда одними строгими вразумлениями.
(*) Во время управления Дагестаном князьями: Бебутовым, Аргутинским и Орбелиани – сослано много людей по обвинению в наклонности к мюридизму, проявившемуся тогда в том же виде, в каком является ныне учение, названное «Зикра». При покойном князе Аргутинском одновременно сослано за это 22 человека жителей Кубинского уезда, тогда входившего в состав Прикаспийского края, обвиненных в распространении вредного учения, направленного к возбуждению мюридизма. Замечательно, что некоторые из них приняли в России православие и не захотели возвратиться на родину.
С замирением Дагестана молва о последователях тариката в горах замолкла. А что касается спокойного издавна населения, то известно было, что в некоторых деревнях есть люди, которые по временам отправляются в «хальват» (тайник), т. е. места, считающиеся удобными для уединенной молитвы; или на могилы, в коих погребены святые: совершают там намаз и во время оного предаются молитвенной пляске. В нескольких деревнях подобная пляска совершается и во время намазов, в дни Джумы в самих мечетях, но всё это делается без каких-либо затаенных целей.
Известно было также, что некоторые из уединенно-молящихся приходили просить Джамаль-Эддина научить их тарикату, но тот отказал, говоря, что тарикат не доступен всякому и с них будет достаточно, если они станут продолжать молиться, как молились прежде. Так шло это дело в Дагестане, не возбуждая особых толков в жителях и особых забот в начальствующих лицах до начала прошлого года.
В это время в Дагестане распространилась молва, что чеченцы предались такому религиозному настроению, что собираются большими толпами для пения слов поминания Бога, т. е. совершения Зикры, при этом делая разные движения, под видом священной пляски(*).
(*) Такое религиозное настроение относили к поучениям Кунта-хаджи, человека, слывущего за одного из благочестивейших мусульман. Он один из учеников известного Ташов-хаджи, и пользовался еще при Шамиле особым почётом за свою набожность. После замирения Восточного Кавказа ходил в Мекку, возвратясь оттуда, стал вести ещё более благочестивую жизнь и привлёк к себе общее внимание чеченцев.
С другой стороны, в первой половине апреля 1862 года я получил донесение начальника Южного Отдела о появлении в Кайтаго-Табасаранском округе нового вида религиозного учения, распространители которого именуются местными жителями «Суффиями», а последователи — «Мухлиссами».
В донесении этом говорилось, что это учение внесено из Кубинского уезда, что в настоящее время от последователей его требуется только нравственное очищение от всяких греховных помыслов и исполнение молитв с телодвижениями до изнеможения и беспамятства. Но так как со временем оно может выйти из границ чисто религиозных, и чтобы воспрепятствовать дальнейшему распространению этого учения, рассматриваемого и мусульманским духовенством как противное их религии, двое из распространителей оного были арестованы, жителям селений, в коих оно принято, сделаны надлежащие вразумления.
Получив это донесение, я поспешил сообщить бакинскому губернатору о заключавшихся в нем сведениях относительно состояния упомянутой секты в Кубинском уезде и просил известить меня, в каком положении эта секта находится и какие меры будут приняты к преграждению дальнейшего её распространения.
Вслед за этим донесением я виделся с начальником Южного Дагестана (ныне — командующим войсками Терской области) и поручил ему стараться парализовать распространение учения «Зикры» вразумлениями увлекшихся этим учением через мусульманских же учёных, отвергающих оное; а главных пропагандистов преследовать открыто и ежемесячно доносить мне о ходе этого дела. Спустя два месяца после сего арестованные люди были выпущены со строгим внушением, чтобы они в дальнейшем не дозволяли себе проповедовать Зикру как учение, противное шариату и под опасением строгой ответственности, после чего это учение на некоторое время умолкло.
В начале нынешнего года я получил новое донесение о появлении Зикры в Кайтаго-Табасаранском и Самурском округах, с присовокуплением, что она по-прежнему не обнаруживает никаких политических целей, что по сведениям из Кубинского уезда, Зикра продолжает там усиливаться и совершается открыто.
Одновременно с этим донесением, бакинское губернское начальство отозвалось мне, что в Кубинском уезде последователей Зикры, известных местным властям, всего только 64 человека, и что в этой секте ни в отношении правительства, ни народной нравственности никаких вредных последствий не обнаружено, но всё же им предписано, чтобы они препятствовали распространению Зикры.
После этих известий, я приказал продолжать строгий надзор за ходом Зикры, чтобы узнать, чем обозначится дальнейший характер её, и затем принять соответствующие меры.
Вскоре за сим обнаружилось, что один из жителей селения Магарамкент Кюринского ханства(*) стал открыто распространять между своими односельчанами и другими кюринцами вредные для нас убеждения и собирать вокруг себя приверженцев, и что в Дагестане появилось воззвание, которое разносилось из деревни в деревню, под видом завещания пророка, будто бы оставленного им одному из хаджиев, бывших на могиле его.
(*) Яхья-хаджи, сын Махмуда, о котором было мною донесено 16 мая 1861 года.
Между прочими указаниями грехов, в которые впали мусульмане, оно заключает в себе угрозу гнева Божьего за приверженность к адатам и за забвение шариата; за признание над собою власти гяуров и ведение с ними разных сделок, вместо ведения войны.
По собранным мною сведениям, воззвание это обошло большинство селений Дагестана. Некоторые из сельских кадиев, понявшие нелепость воззвания, выгнали распространителей, а другие приняли и прочитали в мечетях. Двое из жителей Кюринского ханства, которые взялись распространять это воззвание, передали его во многие селения, и, объясняя жителям смысл его, старались научить их обрядам новой секты Зикра, были арестованы(*) и также, как и магарамкентский проповедник, удалены из края, как вредные люди.
(*) Жители сел. Цилинг, о которых донесено 31 мая за № 2110
Подобное воззвание не было новостью — оно появлялось в Дагестане несколько раз и всегда считалось внесённым из Турции. Трудно узнать достоверно, пришло ли оно и на этот раз из Турции или составлено здесь кем-либо из злоумышленных людей, намеревающихся произвести смуты посредством возбуждения религиозного фанатизма.
В июле месяце получено было из Южного Дагестана новое донесение, что Зикра опять начинает усиливаться, что двое главных проповедников её арестованы, приняты меры к воспрепятствованию дальнейшего её развития. В это время я был в Закаталах, и когда возвратился оттуда, вызвал к себе табасаранского кадия и почётных жителей тех деревень Кайтага и Табасарана, в коих велось учение Зикра.
Они прибыли ко мне в сентябре месяце, и хотя я имел донесение, что из-за принятых мер по вразумлению народа в большей части деревень совершение Зикры прекратилось, а в остальных ослабло, но я лично сделал представителям тех деревень предупреждение о том, что если они допустят это учение, то я, согласно просьбе их же духовенства, отвергающих законность оного, подвергну их строгой ответственности. Из пропагандистов Зикры — об удалении одного из них из края я испрашиваю соизволения Вашего Императорского Величества, а другого вытребовал в Темир-Хан-Шуру для содержания его здесь под арестом и отдачи его затем под особый надзор.
По последним сведениям, полученным мною от начальников отделов, в Среднем Дагестане в настоящее время совершенно нигде не замечается последователей Зикры, исключая, быть может, несколько человек, исполняющих её втайне. В Южном Дагестане, хотя и остаётся немного лиц, известных своей приверженностью к этому учению, но они находятся под постоянным надзором и не решаются уже распространять Зикру. Тем более что и начальство, и мусульманское духовенство успели настолько подействовать на народ своими вразумлениями, что проповедники этого учения потеряли то обаяние, которым они пользовались прежде среди увлечённых ими слушателей.
В Северном Дагестане нет проповедников Зикры, а есть несколько человек, исполняющих часть обрядов этого учения, но они не только не имеют в народе никакого значения, но даже возбуждают недовольство верующих как люди, не понимающие мусульманской религии, или как притворяющиеся особенно набожными. Из Верхнего Дагестана, хотя я не получал по сему предмету никаких сведений по официальным путям, но знаю, что там ещё нет признаков Зикры.
Таким образом, отдельные личности, решающиеся на открытую пропаганду своего учения и возбуждающие через это неудовольствие благомыслящей части туземного населения, наказываются удалением из края, а остальным последователям нового учения делаются вразумления, и тем пока преграждается возможность свободного распространения Зикры, при котором это учение только и может угрожать выходом из чисто религиозного направления.
Здесь нужно упомянуть, что тесть Шамиля Джамаль-Эддин, последний учитель тариката в Дагестане, поселился в Турции в 1861 году, не передав права на проповедь тариката. В нынешнем году обнаружилось, что он дал в Карсе полномочия на эту проповедь бывшему своему ученику, жителю селения Усух Кюринского ханства Мулла Магомеду, который, возвратившись из Мекки в январе месяце сего года, умер в своём селении и передал данное на бумаге ему полномочие одному из своих родственников, завещая хранить его в тайне. Бумага эта представлена ко мне, и копия с её переводом при сем прилагается. Надобно думать, что Джамаль-Эддин, узнав о смерти Мулла-Магомеда, вновь изберёт кого-либо своим преемником в Дагестане.
Центральный государственный исторический архив Грузии, ф. 1087, оп. 1, д. 307, л. 26–45
