Автор Тема: Имамат Шамиля  (Прочитано 28450 раз)

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #30 : 01 Июня 2022, 05:06:50 »
НИКОЛАИ А. П.

ЭПИЗОД ИЗ ИСТОРИИ КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЫ

1855-1857.

В июле месяце 1854 года, когда большая часть наших военных сил, на Кавказе расположенных, была сосредоточена на турецкой границе, и оставленные для охраны Закавказской территории, от нашествий горцев, части войск были значительно уменьшены, Шамиль, воспользовавшись этим обстоятельством, поручил сыну своему, Кази-Магома, совершить набег на Кахетию, последствием которого было разорение расположенной на правом берегу реки Алазани, богатой деревни Цинондалы, и пленение всего семейства главного владельца оной князя Давида Александровича Чавчавадзе; семейство это, состоявшее из супруги князя, княгини Анны Ильинишны, ее сестры, княгини Варвары Ильинишны Орбельяни, внучки послед него Грузинского царя Георгия XIII, а также пятерых малолетних детей княгини Чавчавадзе и малолетнего сына княгини Орбельяни, было увлечено хищниками в горы и до марта 1855 года томилось в заключении, в доме Шамиля, в местечке Ведено. Надежда на богатый выкуп и на возвращение из России старшего его сына, Джемал-Эддина, взятого ребенком в плен при штурме Ахульго в 1839 г., имели последствием, что Шамиль обращался с пленницами и их детьми весьма гуманно, и дозволил установление довольно частых сношений для переговоров об условиях для их освобождения. Переговоры эти производились командовавшим в то время на Кумыкской плоскости командиром егерского кабардинского полка, бароном Леонтием Павловичем Николаи, при посредстве доверенного его служителя Николая Амтелова, неоднократно отправлявшегося в Ведено. Покойный Император Николай I, принявший самое теплое, милостивое участие в судьбе пораженного столь тяжкими несчастиями [254] семейства, независимо денежной суммы, отпущенной на выкуп пленниц, дозволил сыну Шамиля, Джемал-Эддину, по изъявлении им самим на то согласия, возвратиться к отцу своему, в горы. По случаю несколько замедлившихся окончательных переговоров, Джемал-Эддин, в ожидании обмена своего на пленниц, пробыл около трех недель, в Хасав-Юрте, в доме барона Николаи, в каковое время установились весьма дружеские отношения между хозяином и гостем. В день окончательного освобождения пленных семейств, совершившегося на реке Мичике, в присутствии, с одной стороны — Шамиля, окруженного значительным сборищем, а с другой — командира кабардинского полка, во главе особо собранного для того отряда, барон Николаи, отпуская молодого Джемал-Эддина, дозволил некоторым из более с ним подружившихся офицеров кабардинского полка сопровождать его до ставки Шамиля, и присутствовать при первом свидании отца с сыном. Такой знак внимания к его сыну, и доверия, оказанного ему самому, произвели на дикого, но не чуждого возвышенных чувств горца, сильное впечатление; он оказал особенное внимание сопровождавшим его сына офицерам, поручив им благодарить их начальника за его к нему доверие и за ласки, оказанные его сыну.

Этот случайный эпизод послужил к установлению дотоле совершенно неизвестных сношений между Шамилем и нашими военными властями, на Кумыкской плоскости; сношения эти в особенности поддерживались перепискою между Джемал-Эддином и бароном Николаи, продолжавшейся до отъезда последнего из Хасав-Юрта в 1857 г. Не смотря на всю любовь, выказанную ему родителем, бедный юноша не мог свыкнуться с суровою, неприветливою жизнью горца; его влекло к усвоенным с детства потребностям более обрадованной жизни; он старался поддерживать сношения с умственным миром через чтение книг, посылавшихся ему, с дозволения Шамиля, бароном Николаи, но он чахнул и преждевременно умер на своей природной родине, от тоски по родине, его усыновившей.

В то время, когда происходили и уже доходили к концу переговоры об освобождении Цинондальских узниц, на Кавказ прибыл, в феврале 1855 г., в звании наместника и главнокомандующего, генерал-адъютант Николай Николаевич Муравьев; восточная война была в полном разгаре; она поглощала большую часть наших военных сил, а вместе с тем, борьба с Шамилем и необходимость охранять обширную нашу военную линию, обнимавшую Чечню и Дагестан, на протяжении сотен верст, отвлекали не малую часть лучших сил кавказской армии, ослабляя численность [255] войск, которые могли быть противупоставлены турецкой армии в Малой Азии. Весьма естественно должно было возникнуть предположение: не окажется-ли возможным покончить войну кавказскую или, по крайней мере, приостановить ее через установление переговоров с Шамилем, в видах побуждения его к покорности, на условиях, для его самолюбия выгодных. Для достижения подобной цели необходимо было действовать с большою осторожностию; а для сего желательно было создать, на первый раз, сколько нибудь дружественные сношения, которые могли бы в удобный момент послужить исходною точкою для более серьезных предложений. Первая нить для таких сношений была создана событиями на Кумыкской плоскости, и генерал Муравьев вознамерился этим воспользоваться. Таковые свои намерения он поручил начальнику главного штаба своего, генерал-адъютанту князю Александру Ивановичу Барятинскому, в конфиденциальном частном письме, сообщить для исполнения барону Николаи. От 17-го марта 1855 г. князь Барятинский писал барону Леонтию Павловичу следующее письмо:

______________________________

«Любезный барон, посылаю вам это письмо с нарочным и прошу вас ответить мне с ним же. Последнее ваше письмо меня очень заинтересовало, во первых, подробностями, которые оно содержит об освобождении наших княгинь, и затем описанием отношений, как бы дружественных, которые установились между вами и имамом. Сообщите мне доверительно, какую вы питаете возможность извлечь пользу из этих сношений? Не скрою от вас, что это письмо ваше я прочитал начальству, и что оно возбудило живой интерес. Когда будете опять ко мне писать, то пишите так, чтобы я мог ваше письмо доложить. Прилагаю при сем письмо, которое главнокомандующий мне передал для отправления, через посредство ваше, к сыну Шамиля; не должно сделаться известным откуда оно к вам дошло; пошлите его, если думаете, что оно может послужить вам для поддержания добрых отношений к имаму. Вам предоставляется полная свобода действовать так, как признаете за лучшее, для пользы дел наших и самого Джемал-Эддина. Ответьте мне возможно скорее; я не думаю, чтобы прилагаемое письмо могло чему-либо повредить; оно содержит некоторые лестные для отца выражения и доказательства доброго расположения, которым пользовался его сын. Обсудите и поступите как признаете за лучшее».

______________________________

Затем от 18-го апреля 1855 г. князь Барятинский вновь писал барону Николаи:

______________________________

«Прошу вас, любезный барон, сообщить мне сведения о ваших [256] действиях, касательно важного дела, о котором я вам писал в последнем своем письме, на которое вы мне доставили столь интересный ответ; пишите каждый раз, когда вы это найдете нужным; ваши письма я докладываю главнокомандующему, который читает их с большим любопытством, и посылает копии с них военному министру для представления на высочайшее воззрение. На письме вашем от 24-го 1 главнокомандующий положил следующую собственноручную революцию: «не без основания я выражал сожаление о том, что не познакомился с бароном Николаи в проезд мой по левому флангу».

______________________________

Барон Николаи писал князю Барятинскому, из Хасав-Юрта от 27-го апреля 1855 года:

______________________________

«М. Г. кн. А. И. Не имею ничего нового вам сообщить по делу, порученному вами моему особенному вниманию и попечению. Не могу сказать, чтобы я успел сделать шаг вперед к цели, которую преследую, и полагаю, что известная личность 2 и не подозревает еще, что я преследую определенную цель. Пока я ограничиваюсь поддержанием дружеских отношений с сыном, оказывая ему некоторые небольшие услуги, и слежу затем как таковые принимаются отцем. Полагаю, что это единственный путь, которому нужно следовать, и что такой обмен добрых отношений сам собою поведет к чему либо более существенному, если действительно таковое может быть достигнуто. По убеждению и по обдуманному расчету, я руководствуюсь наибольшею простотой и откровенностью в отношении к отцу, как для того, чтобы он приучился к полному ко мне доверию, так и для того, чтобы установить хотя бы не прямые с ним самим отношения. Таков смысл выраженной в последнем моем письме просьбы о данных мне полномочиях; я хотел выразить, что считаю себя уполномоченным вами уклоняться, когда сочту это нужным, от существующего формального запрещения входить в какие-либо сношения с нашими врагами. Мне представились некоторые случаи оказать Шамилю небольшую любезность: один раз я дозволил его лейб-купцу купить в Хасав-Юрте на 1,500 руб. товара (само собою разумеется, что товар этот был подвергнут осмотру воинского начальника); два раза я разрешил двум старым мюридам свидание с женами их, взятыми в плен в Ахульго, и с того времени вступившими во второй брак у нас, и т. п. Полагаю, что таким [257] способом может установиться нечто вроде сердечного согласия (entente cordiale), сперва личного между им и мною, которое, при благоприятных обстоятельствах, может привесть к чему либо более прочному, когда придет время для созрения плода. В этих видах я обращаюсь к вам сегодня с просьбою об оказании мне вашего содействия по следующему делу: когда состоялось освобождение княгинь, то было постановлено одно условие, которым Шамиль очень дорожит, а именно, чтобы, кроме его сына, и некоторые другие водворенные в России пленные горцы получили разрешение возвратиться в горы, в обмен на находящихся в плену у горцев грузин. Шамиль согласился повременить исполнением этого условия, дабы не задерживать самый вымен княгинь на его сына; но с того времени он мне несколько раз напоминал об этом нашем обещании, и вы легко поймете насколько для меня важно, чтобы он не мог заподозрить меня в неверности данному обещанию. Дабы доказать ему полную мою добросовестность, я предложил ему прислать мне список тех лиц, освобождения которых он желает, дабы я мог представить таковой своему начальству, которое сделало бы из этого списка выбор лиц, могущих получить свободу. Список этот он мне на днях прислал, и я его при сем прилагаю; вместе с тем он очень учтиво присовокупил, что не расчитывает на освобождение всех поименованных в списке лиц, но надеется, что хоть части из них будет дарована свобода. Убедительно прошу вас, князь, дело это поддержать и сообщить мне, в ответ на настоящее мое письмо, чего можно ожидать, и когда приблизительно может последовать разрешение, дабы я мог успокоить Шамиля, а в особенности устранить всякое подозрение в криводушии с нашей стороны; дикари эти слишком расположены нас в оном обвинять. Шамиль особенно дорожит этим делом, дабы устранить от себя упреки, которые могли бы сделать ему окружающие его, что он в деле обмена позаботился только о своих личных интересах; и если он усмотрит, что мы уклоняемся от удовлетворения такой его просьбы, он обратит на нас все неудовольствие своих подвластных, обвиняя нас в двуличности. Еще раз повторяю свое убеждение, что единственная политика, которая может подготовить какой-нибудь благоприятный результат, есть политика откровенности и прямоты во всех наших сношениях с горцами. Если даже такой образ действия и не приведет к непосредственным результатам, то он послужить добрым семенем, которое рано или поздно принесет плоды, и устранит то невыгодное мнение, которое, неизвестно по [258] какому поводу, Шамиль и его сподвижники сочли нужным составить себе о нашей честности, и которое они внушают всему народу, как нечто в роде религиозного верования. Я имел случай убедиться в этом при довольно частых сношениях, которые были вызваны переговорами об освобождении пленных княгинь.

«По известиям, которые я имею из Ведено, Джемал-Эддин все еще страдает последствиями обряда обрезания, которому он был подвергнут. Повидимому это болезненное состояние, а быть может и трудность, с которою он привыкает к грубому варварству, которым он окружен, имели последствием полное затворничество, в котором он проживает в доме отца своего; сей последний, как кажется, даже несколько озабочен этой тоской, которую проявляет его сын и которая иногда обнаруживается в резких выходках против лиц окружающих. Я написал Джемал-Эддину дружеское письмо, без всякого, впрочем, политического характера, препровождая ему письмо, вами мне присланное; письмо это было предварительна распечатано Шамилем, чего я и ожидал; повидимому этот знак недоверия очень оскорбил и огорчил Джемал-Эддина. Отец сообщил моему посланцу, Магомету, насколько это дурное расположение духа его сына его огорчило, и как бы извинялся в распечатании письма, уверяя, что оно не было вызвано никакою недоверчивостью, но было вынуждено неловкостью лица, которому письмо было вверено, подавшего оное при многочисленных свидетелях. Такая потребность в оправдании своего образа действия имеет, в моих глазах, хорошее значение, указывая на то, что Шамиль опасается одних только толков, не возражая, по существу, против сношений его сына с нами.

«Все это суть пока только мелочи; привожу их лишь в удостоверение того, что я стараюсь не выпускать из рук слабую пока нить, которая завязалась до того времени, пока она обстоятельствами не будет разорвана».

______________________________

В половине мая месяца 1855 года князь Барятинский временно оставил Кавказ, куда возвратился лишь в августе следующего 1856 года, уже в звании наместника кавказского и командующего кавказскою армиею. Вследствие этого ген. Муравьев избрал брата барона Леонтия Павловича Николаи, тогда попечителя кавказского учебного округа, барона Александра Павловича Николаи, посредником для конфиденциальной переписки по делу о сношениях с Шамилем. Извещая об этом брата своего, барон Александр Павлович, в письме от 20-го мая, сообщал, что главнокомандующий, при свидании с ним в крепости Александрополе, поручил ему предоставить [259] Леонтию Павловичу право присылать записки с изложением хода дела, когда он это признает полезным, для представления их в подлиннике в собственные руки генерала Муравьева; что главнокомандующий весьма доволен направлением, данным этому делу, которое удостоилось одобрения его величества; что особых инструкций в подобном деле давать он почитает неудобным, полагаясь вполне на благоразумие и осторожность барона Леонтия Павловича; что первая забота должна состоять в том, чтобы горского соседа удерживать от враждебных действий до того времени, пока он решится сделать какие либо предложения, что, по мнению генерала Муравьева, может случиться, если военные наши действия на турецкой границе и в Крыму примут благоприятный оборот.

Вследствие такого приказания барон Леонтий Павлович разновременно присылает, через посредство брата своего, требовавшиеся записки; более существенное содержание их было следующее:

______________________________

Записка № 2. От 2 июня. «Повторяю то, что писал кн. Барятинскому: мои отношения к Шамилю имеют пока только характер личный; они возникли во время обмена пленных и основаны на добром мнении, которое он, повидимому, имеет обо мне. Этот обмен пленных и некоторые взаимно оказанные небольшие услуги поддерживают сношения, облегчающие мою задачу. Самое важное есть выбор надежного поверенного. Кумыкский житель Магомет и брат его Абдурахман-Гаджи, которых я сначала употреблял для таких сношений, полезны как ключи, отпирающие дверь, ибо пользуются большим расположением в Ведено; но это самое расположение доказывает, что они более сочувствуют интересам Шамиля, нежели нашим, что лишает меня возможности быть с ними откровенным. Два уже раза я посылал в горы имеретина Николая Амтелова, состоящего у меня в услужении; он каждый раз успешно исполнял возложенное на него поручение; он человек вполне благонадежный и съумел в Ведено приобрести расположение Шамиля и лиц, его окружающих, а Джемал-Эддин принимает его с особенною ласкою. Намереваюсь исподволь постараться создать из него полезного посредника; на днях отправлю его вновь с некоторыми поручениями. Таким образом, незаметно подвигаясь вперед, как бы лотом вымеряя глубину, и не делая пока решительного шага, надеюсь сколько нибудь успеть, если успех вообще возможен; но теперь еще ничего положительного обещать не могу.

Нет сомнения, что личные интересы Шамиля должны бы побуждать его воспользоваться настоящими обстоятельствами для принесения покорности, на условиях, для него выгодных; думаю, что он [260] обладает достаточною прозорливостью, чтобы это понять; но он, тем не менее, тот-же дикий город, как и все его последователи, и нужно много усилия, чтобы проникнуть через твердую оболочку невежества и фанатических предрассудков, которая затемняет его природный ум. Притом он испытанный актер: пока он не будет уверен в возможности вступить на путь примирения, без опасности для влияния своего на горское население, он будет скрывать свои намерения, не говоря уже о том, что, как истый мусульманин, он не отказывается от надежды, что могущественная коалиция, с которой Россия ведет борьбу, восторжествует на славу Ислама. Поэтому он постарается протянуть дело, не делая никакого решительного шага, (ибо знает, что таковой скрытым от его приверженцев остаться не может), и не откажется, до удобного времени, от неприятельских действий. В подтверждение этого, все известия из гор сообщают единогласно, что Шамиль намеревается, после байрама, предпринять движение в больших размерах; трудно предположить, чтобы он остался в совершенном бездействии, хотя бы только для вида, ибо он недавно получил от Магомет-Амина 3 и от какого-то турецкого паши убедительное приглашение произвести, сильным нападением, диверсию в пользу предпринимаемого, будто-бы, наступательного, против нас движения на правое наше крыло. Едва ли Шамилю возможно будет остаться в совершенном бездействия, но неизвестно насколько он полагает рискнуть.

По всему этому я полагаю, что, не упуская из рук завязавшейся слабой нити сношений, не следует показывать вида, что изменяется наш образ действий; ограничить-же и наши неприязненные против горцев действия будет лишь тогда время, когда приобретена уверенность, что можно достигнуть прочного результата иным путем».

______________________________

Записка № 4. От 10-го октября 1855 г. «Хотя я не имею указать на осязательные факты, свидетельствующие об успехе в порученном мне деле, тем не менее существуют некоторые благоприятные признаки, которые дозволяют надеяться, что дело это подвигается вперед.

Одним из главнейших таких признаков я считаю облегчения, допускаемые в моих сношениях с Джемал-Эддином; к [261] сношениям этих, очевидно, относятся с меньшим недоверием, и мой молодой друг имел возможность написать мне, в последнее время, несколько писем, которые очевидно не были подвергнуты цензуре. Не могу пока определить, чему следует приписать такую благоприятную перемену, благодатному ли влиянию самого Джемал-Эддина на его отца, или иной причине? во всяком случае это есть успех. До сего временя я один вел переписку; ответы же получал большею частью словесные; достоверность же их я должен был измерять степенью доверия, которое мог иметь к моим посланцам, Магомету и брату его Абдурахману. Сам Джемал-Эддин писал мне только изредка, и то только коротенькие письма, при коих прилагались списки разных предметов, о высылке которых он меня просил; и даже такие письма подвергались просмотру, наравне с получавшимися от меня. Непосредственного обмена мыслей между им и мною не существовало.

В настоящее время Джемал-Эддин избрал, и то совершенно открыто, другого посредника для сношений со мною, — Муссу — лейб-купца Шамиля. Пользуясь полномочиями, данными мне главнокомандующим, я дозволил этому лицу, в приезд его в Хасав-Юрт, закупать, под контролем воинского начальника, некоторые товары; закупки эти служили приманкой или предлогом для приездов; я надеялся, что они со временем послужат в пользу; во всяком же случае даваемое мною дозволение есть внимание, оказываемое Шамилю, который лично заинтересован в коммерческих оборотах Муссы... Этот образ действий принес уже свои плоды. Мусса сделался моим приятелем; он умеет задевать чувствительные струны в сердце своего повелителя, и сделался новым моим агентом, освобождая меня от исключительной зависимости от Магомета и его брата. Первые, довольно незначительные, торговые операции, предпринятые Муссою, вызвали, повидимому, пожелания, могущие впоследствии иметь сериозное значение, создавая постепенно то сближение между горцами и нами, которое необходимо должно предшествовать умиротворению. Если плотина, замыкающая горцев от нас, будет прорвана, то и Шамиль не будет в силе остановить потока.

Издавна известно, что с самого начала своего владычества в горах, Шамиль старался противудействовать всякому сближению между горцами и нами; средством для этого служило противудействие всякому смягчению их суровых нравов и возникновению у них потребностей более образованной жизни, удовлетворение коих необходимо поставило бы их в зависимость от нас. Для достижения [262] этой цели, он строжайше воспретил всякие с нами сношения. С своей стороны мы ответили такою-же системою запретительною. Последствием этого было все большее возбуждение взаимной неприязненности и полное отчуждение. Пока упорство горцев имели в виду победить одною лишь материальною силою, система эта могла почитаться необходимою. Шамиль хотел закалить горцев, лишая их предметов роскоши; мы-же надеялись привести их к покорности, пресекая им возможность к приобретению предметов первой потребности. Несколько попыток для смягчения суровости этой системы были делаемы, но они не увенчались успехом, преимущественно, думаю я, по той причине, что они исходили от нас, и тем самым возбуждали подозрительность Шамиля. Провидению, повидимому, благоугодно было дозволить, чтобы пленение некоторых несчастных женщин послужило исходною точкою для нового периода в наших сношениях с горцами. Не подлежит никакому сомнению, что переговоры о выкупе пленных княгинь, а в особенности проистекшее из оных возвращение Джемал-Эддина пробили брешь в стене, отделявшей нас, от горцев таинственностию и ненавистию. Хотя успехи на пути смягчения этих отношений медленны; хотя они, быть может, более чувствуются, нежели осязаются, тем не менее они не подлежат никакому сомнению; извлечь из них поливу указывало простое благоразумие. С этого времени система безусловной блокады гор теряет свое значение, и следовало бы желать, чтобы она постепенно заменялась созданием более близких сношений. Но и тут можно все дело испортить, выказывая с нашей стороны слишком много готовности в допущении такой перемены. К счастью ныне инициатива возникла с неприятельской стороны, а именно: соседнему нам наибу Ауховскому поручено было негласно узнать: дозволю-ли я установление некоторой меновой торговли; ясно было, что этого они желали и ожидали от меня как милости, предоставляя вполне мне определить способ для таких сношений. Наиб присовокуплял, что Шамиль уже дал на это свое предварительное согласие, с тем лишь условием, чтобы местом для обмена товаров было избрано исключительно Хасав-Юрт. Мне предоставляется выбор лица, которое содержало бы сообщение между Хасав-Юртом и Андиею или другими промышленными местностями в горах, каковое лицо служило бы посредником для сношений между обеими сторонами. Я ответил, что не уполномочен дать подобное дозволение; но что я готов ходатайствовать перед своим начальством для получения необходимого разрешения. Вместе с тем, однако, дабы не отбить у просителей охоту [263] к делу, которое я признавал первостепенной важности, и предвидя, что замедление в разрешении могло охладить к оному неприятеля, я принял на свою ответственность допущение некоторых небольших опытов подобных сношений, в виде исключений и частных милостей. Первая эта попытка мне представляется весьма драгоценным признаком; но она, конечно, не могла удовлетворить меня вполне; ибо торговля, ограниченная в руках одной личности, не отвечает достаточно той цели, которую я преследую.

К счастью, с того времени неприятель принял на себя сделать новый шаг; на этот раз посредником явился Джемал-Эддин. В письме, недавно мне доставленном Муссою, он уже далее развивает предположение о торговых сношениях; вот точные выражения его письма:

«Мусса был задержан здесь дурной погодой и вышло к лучшему. Давно твержу я им о выгодах торговли и успел в этом уверить. Теперь остается вашему превосходительству позволить привозить в Хасав-Юрт сбыт (товар). Наместник также не будет препятствовать: я знаю верно. Народ с нетерпением ожидает вашего разрешения».

Полагаю, что могу безошибочно считать этот предмет заслуживающим особенного внимания и могущим иметь неисчислимые последствия. Считаю долгом упомянуть и о словесном заявлении Джемал-Эддина, переданном мне Муссою; оно дает еще большую цену его письменному сообщению. Он поручил конфиденциально мне передать, что он надеется, что я разрешу эти торговые сношения; ибо видит в них средство мало по малу «задобрить старика» (т. е. его отца). Это первый раз, что подобное выражение употреблено Джемал-Эддином с тех пор, как он оставил нас; оно имеет глубокое значение, которое меня весьма обрадовало. Мусса мне это простодушно подтвердил, и он заслуживает доверия.

Весьма для меня важно, в возможно непродолжительном времени, узнать мнение главнокомандующего относительно того, как мне следует отнестись к такому предложению и какой я имею дать на оный ответ. Дозволяю себе особенно настаивать на том, что слишком большое замедление в разрешении этого вопроса могло бы охладить это выгодное расположение, и вместе с тем ослабить добровольную готовность Джемал-Эддина служить нашим интересам.

Не может, конечно, входить в мои намерения предлагать введение теперь-же новой измененной общей системы действия, основанной на свободе торговых сношений; вопрос этот слишком важный и требует всестороннего обсуждения, от которого естественно [264] не могло бы быть устранено непосредственное мое начальство; но при полной для меня невозможности дать делаемым мне предложениям официальный ход, который через преждевременное оглашение мог бы повредить успеху тех конфиденциальных сношений, которые установились между мною и Ведено, я желал бы только получить разрешение на дозволение опыта торговых сношений, основанных на меновом торге, подчиненном моему наблюдению и контролю. Само собою разумеется, что из этого торга будут изъяты все предметы жизненного потребления, а также все подходящие под название военной контрабанды. Полномочие, мне данное, послужило бы мне средством удостовериться в какой степени подобные сношения могут быть полезны и заслуживали бы развития в будущем. Ныне дело идет лишь о снисхождении, которое доказало бы Джемал-Эддину мое расположение; лишь в таком смысле я испрашиваю разрешение».

______________________________

На записку это последовало следующее письмо на имя барона А. П. Николаи, от начальника военно-походной канцелярии главнокомандующего, Константина Петровича фон-Кауфмана:

______________________________

«На письмо от 13-го октября, из Екатеринограда, его высокопревосходительство Николай Николаевич, будучи очень занят, поручил мне отвечать вам. Записка брата вашего до того интересна, что г. главнокомандующий посылает ее всю, как она есть, к г. военному министру для доклада его величеству. Прежде чем дочитал ее, Николай Николаевич собирался уже сделать резолюцию того же содержания, как это изложено бароном Леонтием Павловичем в конце его записки, а именно: «уполномочить его допустить попытки торговых сношений с горцами, на основании менового торга, под наблюдением и контролем вашего брата, и с исключением из оного всех предметов, подходящих под наименование военной контрабанды». Слова эти в точности определяют те правила, которые, по желанию г. главнокомандующего, должны быть братом вашим приняты в основание для действий в настоящем деле».

______________________________

Записка № 5. От 12-го декабря 1855 г. «По получении письма от 23-го октября, которым полковник фон-Кауфман, по приказанию г. главнокомандующего, сообщил мне, через посредство брата моего, полномочие на установление торговых сношений с горцами, согласно предпринятому мною по сему предмету ходатайству, я не замедлил воспользоваться тем благоприятным расположением, которое мне было выражено со стороны горцев. [265]

К счастью, в то самое время, когда я получил упомянутое письмо, в Хасав-Юрте пребывал Мусса, купец из Ведено, которому был дозволен мною свободный приезд. Сделавшись, таким образом, моим приятелем, и оказавшись неоднократно благонадежным моим агентом, он, как уже было мною упоминаемо в прежних моих сообщениях, пользуется большим доверием Джемал-Эддина.

Я поручил ему письмо к Джемал-Эддину, в котором сообщал сему последнему, что мною получены желанные полномочия, и что нам остается только согласиться в способах к выполнению предположенного нами. Кроме того я дал Муссе еще некоторые словесные наставления, насколько я считал возможным ему таковые доверить. Но дабы придать этому сообщению большую полноту, я послал, вместе с Муссою, находящегося при мне имеретина Николая Амтелова, человека ловкого, вполне преданного и неоднократно бывшего в Ведено, как мне случалось об этом упоминать. Он лично знаком с влиятельными лицами, окружающими Шамиля, пользуясь их благорасположением, Джемал-Эддин же знает его коротко с того времени, как он проживает в моем доме. Я снабдил Амтелова самыми конфиденциальными наставлениями, поручив ему в особенности наблюдать за впечатлением, которое будет произведено вестями, привозимыми Муссою. Независимо этого, я дал одному из знатнейших торговцев, проживающих на Кумыкской плоскости, еврею из аула Таш-Кигу, дозволение сопутствовать Муссе и Амтелову, как первому посреднику для установления торговых сношений.

Несколько дней тому назад эти три лица возвратились из Ведено, и я могу сказать, что результат их поездки вполне удовлетворителен, как первое начало.

Шамиль написал мне письмо на русском языке, очевидно сочиненное его сыном, в котором он изъявляет согласие на установление торговых сношений; он ограничивает право торговли двумя или тремя личностями из наших торговцев-евреев, которым дозволяется свободно торговать в горах; это ограничение не имеет сериозного значения в виду того, что речь идет о первой попытке, и что дозволение этим торговцам бывать в горах подразумевает разрешение такому же числу горцев бывать в Хасав-Юрте.

В этом заключается официальное, как-бы, сообщение; но чему я придаю гораздо более цены, это словесное донесение Амтелова об исполнении данного ему поручения; не могу не сказать, что человек [266] этот выказан в настоящем случае редкие такт и ловкость, которые превзошли даже мои ожидания. Более всего я придавал значения тому впечатлению, которое установление новых отношений произведет на массу населения, или, так сказать, на общественное мнение в горах. Впечатление это самое удовлетворительное. Амтелов повсюду на пути, начиная с Ауха, был принимаем с предупредительностию и с видимым удовольствием; везде его угощали; наиб местный принял его с отличием; везде на пути своем он удостоверялся, что мысль о сближении встречается сочувственно как людьми влиятельными, так и массою населения; не один голос благословлял меня, почитая, в простодушии своем, меня главным источником этой перемены в отношениях. В Ведено Амтелов нашел наилучший прием со стороны главных тамошних лиц, начиная с старца, Джемал-Эддина, воспитателя Шамиля; многие искали случая с ним беседовать и выказать ему свое сочувствие.

Какой замечательный контраст с тем приемом, который ему был сделан более года тому назад, когда он в первый раз явился в Ведено для отыскания пленных княгинь! Нельзя не придать этому большое значение; оно оправдывает наилучшие надежды. Молодой Джемал-Эддин в особенности приветливо принял моего посланца, открыто выказывая свою радость; в продолжительных, доверенных с ним разговорах он откровенно высказывал свои чувства. Разные мелкие подробности оправдывают предположение, что и сам имам был доволен происходившим.

Джемал-Эддин высказывал всю свою благодарность главнокомандующему за столь милостивое разрешение его ходатайства; сперва он даже подавал надежду, что горцам, безразлично, будет разрешено, в определенные дни, приходить в Хасав-Юрт на базар. Но затем, повидимому, Шамиль об этом раздумал, говоря, что последствием такого разрешения могло бы быть, что половина его подвластных нам покорится. Он ограничился разрешением, выше мною упомянутым.

Такое изменение вызвало на первых порах неудовольствие Джемал-Эддина; но он скоро успокоился, говоря, с веселостью, Амтелову: «это ничего не значит; я ручаюсь за то, что весьма скоро они сами будут просить меня, чтобы я исходатайствовал большую свободу сношений». К этому он доверительно прибавлял, что некоторые из влиятельнейших при его отце лиц (имена их он умолчал) просили его, чтобы он постарался о сближении с русскими; что он пока их выслушивает, воздерживаясь от ответа. Вообще у Джемал-Эддина надежды, повидимому, существуют; но, [267] прибавлял он: «пока будет продолжаться война с Турциею, глава горцев будут обращаться в ту сторону».

Из всего сказанного можно вывести то заключение, что сделан еще один шаг вперед к цели, которую мы желаем достигнуть; общее впечатление, произведенное последнею посылкою в Ведено, благорасположение, которое там выказывается, и доверие, которое оказывается мне; — а еще более положительный результат, уже достигнутый для установления сношений, подкрепляют мои надежды. Не подлежит сомнению, что остается еще много пройти пути, и что нить, которая завязывается, еще слаба; но важно то, что есть прогресс.

С удовольствием узнал я, что влияние Джемал-Эддина возрастает; отец его любит и выказывает ему большое уважение; отношение его к двум его братьям дружественное. Когда Шамиль, по пятницам, отправляется в мечеть, то первым за ним следует Джемал-Эддин, затем брат его, Кази-Магома, а после него уже остальные. Разговор между отцом и сыном уже свободно производится на лезгинском языке, а жена Джемал-Эддина учит его чеченскому наречию. Надобно желать, чтобы влияние его все росло в среде его соплеменников; ибо главную надежду на умиротворение нужно возлагать на него; я же уверен, что его благородные чувства не изменятся.

Сегодня Мусса отправился обратно в Ведено с письмом от меня, в котором я изъявляю свое согласие на открытие торговых-сношений на началах, предложенных Шамилем. Через две недели он должен вернуться, и до того три еврея-купца, которые предложили свои услуги, успеют приготовить товары, с которыми они предпримут первый свой коммерческий поход в горы. Только первый шаг труден».

______________________________

В январе 1856 года барону Леонтию Павловичу была прислана копия с следующего письма военного министра к главнокомандующему кавказскою армиею:

«М. г. Николай Николаевич, Государь Император изволил читать с особенным вниманием доставленную вашим высокопревосходительством от 26 октября № 39 записку генерал-маиора барона Николаи. На предложенную им и одобренную вами меру относительно торговых сношений с горцами его величество совершенно согласен и вполне изволит надеяться, что этот опыт, под непосредственным руководством и бдительным надзором самого барона Николаи, будет произведен столь же осторожно и благоразумно, как и все другие доселе им предпринятые попытки [268] сближения с Шамилем. С этою целью могут быть разрешены означенные торговые сношения, не как мера общая, изменяющая нашу систему действий на Кавказе, но как исключение, допускаемое в виде личного снисхождения к Шамилю за его образ действий, в последнее время, и в уважение к ходатайству сына его, Джемал-Эддина. Смотря потому, какой результат произведут эти первоначальные торговые сношения, можно будет впоследствии дать им большее развитие, сообразно общим нашим видам, которые, конечно, должны клониться к успокоению народов, упорствующих доныне в своей фанатической к нам вражде».

______________________________

По сообщении военному министру записки от 12 декабря последовало от него от 23 января 1856 г. следующее письмо к генералу Муравьеву, сообщенное в копии барону Николаи:

______________________________

«Государь император, рассмотрев с особенным удовольствием письмо вашего высокопревосходительства, от 11 января, № 5, а равно и приложенную к оному записку свиты его величества генерал-маиора барона Николаи об открытии торговых сношений с горцами и одобрив принятые им меры к упрочению сих отношений впредь, соизволил выразить надежду, что дело это будет иметь, со временем, желаемый успех и поведет к результатам, вполне удовлетворительным».

______________________________

Записка № 6. От 7 февраля 1856. «В последней моей записке от 12 декабря я упоминал, что через две недели ожидалось возвращение из Ведено купца Муссы, который имел сопровождать наших купцов-евреев, в первом их коммерческом походе в горы, и служить им вожаком.

Однако время проходило, и Мусса не появлялся; в это самое время мне пришлось отправиться в отряд, который под моим начальством имел произвести рубку леса в большой Чечне, и занятия эти задержали меня до конца генваря. По возвращении в Хасав-Юрт, я, к немалому неудовольствию, узнал, что во время моего отсутствия никто не являлся. Мне это показалось подозрительным; я ждал еще некоторое время, но безъуспешно. Невольно у меня возникло опасение: не нарушило ли какое нибудь неожиданное обстоятельство те добрые отношения, которые, начинали устанавливаться? При непрочности еще тех нитей, которые с таким трудом я успел связать, подобные опасения были тем более естественны, что подозрительность составляет отличительную черту горцев, и недоверие к нам тем легче возбуждается, что и между покорными нам туземцами есть много личностей, расположенных ко всякого рода интригам. Я допускал предположение, что моя экспедиция в [269] большую Чечню и тот вред, который по необходимости я должен был принести неприятелю, возбудили неудовольствие в Ведено и имели последствием воспрещение Муссе возвратиться к нам. Затем и самое отсутствие мое из Хасав-Юрта или другая неизвестная мне случайность, как-то поездка Джемал-Эддина к брату своему в Карату, о которой мне сделалось известным, могло приостановить наши сношения. Так или иначе я нетерпеливо желал разъяснения моих недоумений, для устранения новых затруднений, если действительно они возникли.

Для достижения этой дели, я опять обратился к своему поверенному, Николаю Амтелову, который даже предложил мне для этого свои услуги по собственному побуждению, тем более похвальному, что и самая безопасность поездки могла подлежать сомнению; я придал ему в качестве переводчика урядника Кизлярского полка Кислова, молодого человека вполне благонадежного и добропорядочного. Выбор мой остановился на нем предпочтительно перед туземцем, потому что я опытом убедился, что сии последние не вполне заслуживают доверия, и что горды недоверчиво относятся к нашим мирным единородцам своим, предпочитая иметь дело с русскими. Я предъупредил наиба Ауховского об отъезде моих посланцев, дабы он выслал им необходимый конвой.

Вчера вечером, к большому моему успокоению, посланцы мои благополучно возвратились, после недельного отсутствия, и, к немалой моей радости, я узнал от них, что мои опасения не оправдывались. Прием, сделанный Николаю Амтелову как в Ведено, так и везде на пути его следования, был более сердечен и дружелюбен, чем когда-либо; его встречали везде с непритворною радостью; можно сказать, что благоприятные признаки скорее усилились; присутствие же переводчика русского способствовало к более откровенному выражению мыслей.

Причиною приостановления сношений оказывается тяжкая болезнь Муссы; Амтелов застал его, впрочем, уже в периоде выздоровления, которое подает ему надежду скорого прибытия в Хасав-Юрт для вознаграждения потерянного времени. Нельзя, впрочем, не приписать и некоторую долю вины в происшедшем замедлении дурной погоде, которая в последнее время преобладала, вследствие которой дороги в горах до того испортились, что сделались почти непроходимыми; на Андийском перевале, кроме того, сообщение приостановлено выпавшими снежными завалами, которые задержали Джамал-Эддина у брата его, в Карата. Это обстоятельство имело [270] последствием, что Амтелов не видел, в сей раз, нашего друга, возвращения которого, впрочем, ожидали в скором времени; и так как у меня, в настоящее время, имеются разные вещи для отправления к Джамал-Эддину, то я воспользуюсь этим предлогом, чтобы вскоре опять отправить моего верного посланца.

Мусса выказал непритворную радость при виде Амтелова; ее разделили и влиятельные друзья, которых он приобрел между ближайшими к Шамилю лицами, как-то: армянин Шах-Аббас, казначей Хаджиев и другие; все они посетили его, выказывая ему большое доверие (есть однако одна личность из окружающих Шамиля, которая нам очень неприязненна; это писец Амир-Хан).

Упоминаю я о столь наглядных доказательствах расположения к моему посланцу потому в особенности, что они довольно ясно указывают на образ мыслей местного властелина. В этом отношении самое отсутствие, на сей раз, Джамал-Эддина было полезно, доказав, что не одному его присутствию нужно было приписать дружественное расположение, которое выказывалось.

В продолжении двух дней, проведенных Амтеловым в Ведено, он имел случай вести довольно частые и обстоятельные беседы с своими приятелями; от них он, между прочим, узнал, что, по возвращении Муссы из последней его поездки в Хасав-Юрт, наибы Андийский и других соседственных округов прибыли в Ведено и ходатайствовали перед Шамилем о дозволении открыть с нами торговые сношения; что имам отнесся благосклонно к этой просьбе, говоря, что разрешение такое уже дано обоюдное (им и русскими властями), и что он с своей стороны не откажется и от своего слова. Болезнь Муссы замедлила открытие этих сношений, началу коих он должен служить необходимым посредником, до того времени пока они правильно установятся и взаимная недоверчивость лиц торгующих будет устранена: наши евреи на первых порах не решатся отправиться в горы иначе, как в сопровождении Муссы. Небольшие подобные затруднения неизбежны на первых порах; но я убежден, что по единожды проложенному пути сношения постепенно упростятся, тем более, что потребность в торговых сношениях проявляется преимущественно со стороны горцев. Я убежден, что в весьма непродолжительном времени горцы оценят милостивое разрешение, данное Государем Императором, и чувство это постепенно смягчит их суровую природу, изглаживая следы многолетней ненависти.

Подобный успех, очевидно, может быть только постепенный; в [271] настоящее время доверие и расположение их имеет, так сказать, только характер личный, относясь ко мне и к моим поверенным; но мало по малу круг этот расширится. Существует в их среде как-бы бессознательное чаяние лучшей будущности; Амтелов передавал мне, что не раз на пути своем, в разговорах с влиятельными людьми, такие надежды высказывались, хотя и сдержанно, выражаясь в восклицаниях такого рода: «Бог даст, скоро все будет хорошо», или в вопросе: «долго-ли я еще останусь при настоящей должности?» и т. п.

Шах-Аббас сообщил, что в разговоре с ним, по поводу приезда Амтелова, Шамиль выразился обо мне с сочувствием и уважением. Я не решился бы упоминать о подобных подробностях, еслибы не видел в них благоприятного для порученного мне дела признака; не скрываю, что доверие, мне выказываемое, я ценю; но в особенности потому, что оно облегчает разрешение возложенной на меня задачи. Первый шаг самый трудный; с Божиею помощию остальное достигнется легче.

______________________________

В половине февраля 1856 года вступил в командование левым флангом кавказской линии генерал-лейтенант Евдокимов. Давно уже стесняясь необходимостью вести столь важное ему порученное дело помимо ведома непосредственного своего начальника, барон Леонтий Павлович Николаи, излагая это в частном письме в брату своему, испросил, этим путем, разрешение главнокомандующего поставить вновь назначенного начальника своего в известность о происходящих между им и Шамилем сношениях, и впредь представляемые им разновременно записки препровождать через посредство генерала Евдокимова; брату же своему он продолжал сообщать частные сведения в еженедельных письмах, которыми оба брата постоянно обменивались. Некоторые выдержки из таких писем могут дать понятие о дальнейшем ходе этого дела. Так в письме от 9 марта 1856 г. сообщалось:

______________________________

«Опять прошло некоторое время с тех пор, как я имел последние известия из Ведено; Мусса, которого я давно ожидаю, еще не прибыл; приписываю это дурной и изменчивой погоде, а также непроездным дорогам; притом бедняк только что оправлялся от тяжелой болезни. Как бы то ни было, я считаю необходимым придерживаться своего основного начала: терпения и постоянства; нужно выжидать, не унывать, когда являются более или менее продолжительные приостановки в сношениях, а главное отнюдь [272] не давать вида будто мы нетерпеливо желаем сближения. Быть может не нам суждено собрать плоды от брошенных нами семян; но не для себя мы и трудимся, а служим делу общему. Впрочем от времени до времени прибывают лица, хотя и менее значущие, дабы воспользоваться дозволением торговать; тем лучше! — Я поощряю это, негласно, но продолжаю давать разрешениям моим вид особой милости, мною оказываемой. Приятель мой Джамал-Эддин еще не возвратился из Караты, где гостит у брата: вероятно и его дурные дороги задерживают. Пока не получу известия о его прибытии в Ведено, я не намереваюсь отправить туда опять Амтелова. Не могу не повторить еще раз, насколько я сожалею о замедлении, которое происходит в возвращении из России пленных горцев, о которых ходатайствовал Шамиль; оно тем более прискорбно, что при всегдашнем расположении горцев к недоверчивости и при крайней трудности их убедить в неизбежности такого замедления, медленность эта ложно истолковывается».

______________________________

Между тем восточная война близилась к окончанию, и наконец окончилась Парижским трактатом; военные силы, которые были сосредоточены на турецко-азиятской границе, увеличенные немалым числом войск, присланных в подкрепление Кавказской армии из внутренних губерний, сделались свободными, и весьма естественно возникала мысль об употреблении таких значительных наличных сил для нанесения решительного удара Шамилю. Останавливаться перед слабыми начатками и пока еще весьма непрочными надеждами на мирную развязку Кавказской войны было бы крайне неосторожно, а потому и весьма понятно, что, с заключением мира с Турциею, военные действия против горцев приняли более обширные размеры, и внимание правительства преимущественно сосредоточилось на них. Мысль эту и барон Леонтий Павлович высказывал в письме из Хасав-Юрта от 30 марта 1856 года.

______________________________

«Теперь, когда заключен мир, главная задача заключается в том, чтобы обеими руками взяться за кавказский вопрос, дабы с ним покончить, пока есть время и возможность; подобный удобный для того случай может не повториться; числительность войск и средств в настоящее время почти удвоена; надобно этим воспользоваться, чтобы нанести такие удары, от которых бы горцы не оправились. Когда вспомнишь об этой в течении 56 лет открытой ране, стоившей России столько крови и денег, то, казалось бы, что следовало бы не останавливаться хотя бы и перед новой жертвой, [273] единожды принесенной, для того чтобы раз навсегда освободить здешний край от этого постоянного хронического, недуга. Стоит только захотеть; нужно приняться, дело будет сделано. Можно возразить: а что-же переговоры, начатые с Шамилем? — На это отвечу: не следует пренебрегать и этим средством: если неприятель захочет послушаться голоса разума, тем лучше; но выгода уже та, что можно теперь говорить с ним голосом более решительным; если он согласится протянуть руку, то следует ее принять, и принять откровенно, без двуличной политики; но следует требовать таких гарантий, которые обеспечили бы нам верность данного слова, а там в горах пусть себе Шамиль будет владетелем; тем лучше для нас. Я всегда высказывал убеждение, что до окончания той большой борьбы, которую вела Россия, а в особенности до окончания войны с султаном, не возможно ожидать чего либо решительного от Шамиля; он не может сделать такого положительного шага, который был бы в противуречии со всею его предшествующею деятельностью; он не был бы в силах остановить фанатического потока; ибо религиозный фанатизм есть основание природы мусульманина; искра эта может по временам тлеть под пеплом; но она никогда не погасает, пока не погаснет последняя искра жизненности. Это есть глубокое мое убеждение, которое уже ничто потрясти не может. Мы, в настоящее время, достигли критического момента; как только мир будет формально провозглашен, а в особенности когда убеждение в его действительности проникнет в умы мусульман, — ибо они долго будут упорствовать в отрицании его, — надобно будет следить за впечатлением, которое этим будет произведено; оно не разом обозначится, но скоро. В настоящую минуту повидимому барометр моих сношений с Ведено опустился; (удивляться такому явлению не следует, ибо в таком деле медленной, можно сказать, инфильтрации надобно готовиться на колебения) — я это замечаю из следующего: в последнем моем письме я упоминал о том, что мне придется послать Николая Амтелова в Ведено с вещами, о которых просил меня Джамал-Эддин в письме от 10-го марта. Обыкновенно мне, в подобных случаях, достаточно было дать знать наибу Ауховскому (тайному моему другу), чтобы он выслал несколько человек и вьючных лошадей для Амтелова, и такое требование немедленно и беспрепятственно исполнялось. На этот раз ответ замедлился, и затем наиб известил меня, что он обязан испросить разрешение из Ведено и ожидать оного. Так как он сам всегда расположен [274] мне служить, то надобно предполагать, что произошла какая нибудь перемена в Ведено. Предположение это подтверждается доставленным мне недавно моими лазутчиками сведением, что в Ведено была произведена пушечная пальба, по поводу полученного Шамилем письма от Омер-паши, из Кутаиса, которым сей последний назначал ему свидание через два месяца. Народ этой сказке поверил, по крайней мере для вида, ибо я сомневаюсь, чтобы многие действительно в нее уверовали. Любопытно было бы знать поверил ли этому сам Шамиль; сомневаюсь в этом и допускаю даже, что это письмо, быть может, старое, в котором он изменил число 4. Во всяком же случае он дал вид будто бы придает веру. Последовала общая радость, пушечные выстрелы, и приказание всем достойно готовиться к ожидаемой встрече, запасаться лошадьми, оружием и т. п. (то-же самое было уже проделываемо в 1854 г. перед нашествием в Кахетию). Любопытно проследить эту временную вспышку. Нужно, впрочем, сказать, что подобная комедия разъигривается ежегодно, весною, в то время, когда наши соседи, чеченцы, более всех утомленные войною, истощив свои запасы хлеба и сена, и не засеяв еще свои поля, выказывают наибольшее расположение к переселению в наши пределы. В это время года Шамилю труднее всего их удерживать, и поэтому он каждый раз изобретает какую нибудь эфектную штуку, дабы повлиять на воображение этого легкомысленного и легковерного народа; он держит его в таком напряженном состоянии до того времени, пока чеченцы вынуждены распахать и засеять свои поля; затем наступает время покоса, а потом и жатвы, и население этим способом опять приковывается к своим жилищам до следующего года, или по крайней мере до сбора своего урожая. Эта хитрость удается ему ежегодно, и весьма естественно, что имя султана употребляется с успехом для этой цели. Весьма вероятно, что и в настоящий раз тоже самое повторяется; такой момент очевидно самый неблагоприятный для успеха того дела, которое я преследую. <…> Довольно любопытен, однако, тот факт, что торговцы не перестают приезжать в Хасав-Юрт и закупать товары, которые увозят в горы. Настоящий момент есть, очевидно, момент какой-то неурядицы; не следует этим смущаться и надобно дать ему пройти, [275] ожидая впечатления, которое будет произведено положительным известием о заключении мира, и когда эти люди вполне убедятся, что чтимый ими Хункар 5 им изменил и что они были им обмануты. Для Шамиля это будет минута горького разочарования; но она может оказаться благодетельною для дела; если он тогда не одумается, нужно будет осенью приступить к решительным мерам. Ожидаю сегодня или завтра ответа из Ведено относительно поездки Амтелова; весьма желал бы, чтобы она могла осуществиться, дабы приобрести ключ к настоящей сумятице. Если же в приезде его будет отказано, я буду ожидать пока они опомнятся и сами будут просить, чтобы я предал забвению их минутную вспышку. Следует помнить, что с этим народом нужно обходиться как с детьми, и не терять преждевременно терпения в сношениях с ними».

В письме от 12-го апреля 1856 г. барон Леонтий Павлович извещал, что поездка Амтелова в Ведено состоялась и что она его убедила в неосновательности его подозрения, будто расположение умов у Шамиля и окружающих его изменилось; он писал: с все подвигается по немногу».

______________________________

Летом 1856 года, барон Леонтий Павлович был вызван в Тифлис главнокомандующим для словесного объяснения и затем провел несколько недель в Петровском, принимая морские ванны. Обстоятельство это, по необходимости, повлияло на правильность сношений с Шамилем. В августе того года князь А. И. Барятинский был назначен командующим кавказскою армиею и исправляющим должность наместника, на место генерала Муравьева. С приездом нового главного начальника было преступлено к осуществлению составленного им плана военных действий. Пользуясь значительным сосредоточением войск на Кавказе вследствие исходатайствованного кн. Барятинским разрешения на оставление в его распоряжении частей войск, прибывших из внутренних губерний, во время войны, решено было нанести решительный удар владычеству Шамиля в горах. Военные действия эти начались зимою с 1856 на 1857 год и окончились блистательным походом 1859 года и покорением восточного Кавказа. Очевидно, что в такое время начатые мирные переговоры отступили на задний план. При том осенью 1857 года барон Леонтий Павлович оставил Хасав-Юрт, сдав командование кабардинским полком полковнику князю Д. И. Святополку-Мирскому, и уехал в годовой отпуск. [276]

______________________________

В дополнение изложенным здесь, не лишенным исторического интереса, сведениям о сношениях наших с горцами и Шамилем, и для более наглядного доказательства насколько распространявшиеся в горах сведения о ходе восточной войны были ложные, действуя на легковерные умы горцев, и насколько трудно проникало к ним сознание об окончании войны с Турциею, считается не излишним привести некоторые выдержки из разновременно полученных бароном Л. П. Николаи от сына Шамиля, Джамал-Эддина, писем. Выдержки эти, вместе с тем, послужат к характеристике этого несчастного, но достойного всякого сочувствия и уважения юноши, так рано окончившего свое земное поприще.

______________________________

От 7 сентября 1855 г. «Еще случай написать вам несколько слов; но едва ли не последний <…>

Еслибы вы знали, Леонтий Павлович, до чего глуп этот народ: между ними распространился слух, что меня нарочно прислали сюда, чтобы их подчинить русским. По известиям здешним союзники разделились на три армии; английская на днях должна взять Варшаву; французская взяла Крым, идет в Москву; турецкая же двумя колоннами, одна взяла Александрополь, а другая идет по горам на присоединение с нами, что произойдет в Владикавказе, а оттуда совокупно двинется к Тифлису, в тыл русской армии, и таким образом всю ее заставят положить оружие. Более новостей нет...

Прощайте, прощайте, Леонтий Павлович, весь ваш Джамал-Эддин».

______________________________

В ночь с 5 на 6 октября 1855 г. «В пятницу 30 сентября, я запечатал письмо к турецкому султану. Очень хотелось приписать к нему несколько слов, что при следующем случае непременно и сделаю, чтобы он перестал морочить горцев. В мае Абдул-Меджид прислал брату, Кази-Магома, знамя с изображением (звезды над луной) и вокруг сияние; луна со звездой и сияние белая, а остальная часть знамени светлозеленая. Так как оно оказалось менее здешних значков, то обшили с трех сторон широкой красной полосой. Медаль овальной формы около 2 вершков длины и 1 1/2 ширины, серебрянная вызолоченная, на средине луна со звездой алмазной, также и ободочек с бантом. Сверх сего еще чин паши.

Отцу же обещано, по взятии Тифлиса, короля Закавказского.

В недавно полученных из Азиятской Турции письмах ничего [277] особенного нет; оттуда обещают прислать людей сведущих в горной части.

Книги, полученные мною: всемирная история Беккера в 7 частях; их, как мне кажется, должно быть больше; всеобщая история Лоренца — две части и первое отделение третьей (ее вовсе не выписывал, не ошибкой ли ко мне прислана?); география, без атласа. К грамматике Греча следует книжка с решением вопросов. Французско-русского словаря нет. Шахмат тоже нет. К математике Перевощикова следует прямолинейная тригонометрия и конические сечения. Мне бы хотелось еще иметь: политическую и военную жизнь Наполеона, сочинение Жомини с планами; математическую географию, химию, геодезию, минералогию, физику, Восемь месяцев в плену у горцев кн. Чавчавадзе и друг. В заключение: поварное искуство; микроскоп, в 100 раз увеличивающий; две табакерки с музыкой; венецианского бархату малинового, синего, зеленого по 4 аршина; последние планы Севастополя с расположением войск.

Ради Бога, Леонтий Павлович, простите и не взыщите, что так бессовестно пользуюсь вашей добротой.

У Муссы потрудитесь взять сколько будет стоить все с пересылкою.

Завтра еду к тестю; возвратившись оттуда на другой день, поеду к шутнику Хасану, и буду ночевать неподалеко от вас у Азу Ауховского. Если бы не отец, право, сам черт не удержал бы меня здесь. Душою предан вам Дж.-Эд.».

______________________________

От 4 мая 1856 г. «Как ни желают прекратить сношения мои с вами и вообще с русскими, но сама судьба препятствует тому.

Сегодня утром пришел ко мне отец и сказал, что надо послать Муссу в Хасав-Юрт, а так как ваше превосходительство дали знать Хату, чтобы он ни по какой надобности людей в укрепление не посылал, а ежели пошлет — будут там задержаны, то необходимо, чтобы я просил вас о дозволении Муссе закупить некоторые нужные вещи. Могу надеяться, Леонтий Павлович, что не откажете в этом. Покупка же, как мне кажется, собственно для меня; ибо, по окончании поста нашего, на другой день будет свадьба моя; если чего нельзя найти в укреплении, будьте так добры, пошлите его куда нибудь в другое место.

Вчера приехало несколько человек от Магомет-Амина с письмами Омер-паши; пишет, что в этом месяце он двинется на Тифлис, о мирных же переговорах нет ни слова. Приехавшие же [278] черкесы говорят, что действительно идут переговоры, но мир не заключат, если русские не согласятся оставить Закавказье и Кавказ. Судя по газетам мир уже должен быть заключен; желал бы знать условия оного. Вероятно с каждым письмом моим вы ожидаете что нибудь любопытного в описании жизни моей, но она так обыкновенна, что считаю совершенно излишним писать что нибудь о ней. В проездах же также нет ничего замечательного. Кроме лести, самохвальства и сплетни я ничего еще не видал...

<…>

______________________________

От 12 августа 1856 г. «Всегда горю нетерпением написать к вам хотя несколько слов; к несчастию полудикое племя диких наших гор есть преграда, трудно одолимая.

Вследствие письма вашего, в котором объяснили предстоящую бурю несчастным горцам, прочел отцу, чем и уверил, что мир заключен между воюющими державами, и что все внимание русских обратится на горцев. Но приходящие постоянно вздорные известия, что Омер-паша в Кутаисе, Александрополь также взят и вообще лжи за лжами ввели снова в сомнение».

______________________________

От 12-го сентября 1856 г. «Желаю с вами посоветоваться. Дело вот в чем: отец никаким образом не склоняется к миру; он говорит: «что несколько раз его обманули русские и теперь сделают тоже. Но если султан Абдул-Меджид заключил мир и предложит нам сделать тоже, тогда я не вправе буду отказаться от этого; ибо турецкий султан есть глава магометан и желание его есть свято для каждого бусурманина (sic)». Я думаю воспользоваться последним; здесь находится один гератовец, Хайрулла, который предлагает свои услуги в случае одобрения плана действий с вашей стороны. Он будет проситься у отца в Мекку, в чем ему не откажут. С ним я напишу султану о настоящем положении Дагестана, и пользу, какую он может принести этой горсти несчастных, даруя им мир. Можно действовать по этому плану или нет?

Здесь распространен слух, что Турция, Англия и Австрия объявили войну России и Франции; можно-ли этому верить?»

______________________________

В заключение и в подтверждение того недоверия, с которым Шамиль относился к действиям русских властей, подозревая их в намерении не быть верными данному обещанию, приводится два [279] письма Шамиля к барону Л. П. Николаи и письмо сего последнего к имаму.

______________________________

Перевод с арабского:

«От князя мусульман Шамиля к начальнику русских генералу барону.

Мы слышали, что вы собрали бедные семейства, которые вышли из Джара для пропитания своих семейств; это неприлично с вашей стороны. — И также мы слышали, что вы посылаете наших абреков, которые находятся у вас в руках, в Сибирь.

По этому делу вы не обманываете меня, а обманываете сами себя, и с этим вы пошлете ваших пленных в гроб; у вас есть Сибирь, а у нас гроб.

Последнее слово мое: если вы передадите всех пленных абреков, начиная от Башира, в таком случае вы получите своих пленных, и я буду ожидать от вас ответа, имеете-ли вы намерение отдать наших и взять своих, и прошу вас выбирать из двух одно: возьмете-ли ваших пленных или же оставите здесь, на что жду от вас скорого ответа.

Рамазана 8-го дня 1271 года. [10-го мая 1855 года]».

______________________________

На это письмо барон Л. П. Николаи отвечал от 15-го мая:

______________________________

«Хасав-Юрт. — Высокостепенному имаму Шамилю.

Я только что возвратился из поездки и мне ваш посланный вручил ваше письмо. Признаюсь, что оно меня очень удивило и могло бы даже оскорбить. Я очень знаю, что стыдно и очень стыдно обманывать; поэтому я до сих пор никогда не обманывал и надеюсь, что и впредь этого не будет. У нас это считается грешным, а для благородного человека унизительным. Не моя вина, если вы верите коварным языкам таких людей, которые, по ненависти или невежеству, готовы всегда нас оклеветать; они близки вам, я же далек; поэтому они остаются правыми. — Когда дело шло о размене сына вашего, Джемал-Эддина, они также пользовались тем, что, по причинам, не зависевшим от моей воли, переговоры длились, чтобы на каждом шагу внушать вам, что русские вас обманывают; однако на деле оказалось, что они лгали. Они только что успели стереть с лица стыд, и вот они опять начинают свою старую песнь; но я их презираю. Жалею только, что вы меня еще так мало знаете или так скоро изменяете ваше мнение.

Вы, имам, полновластны в ваших владениях, и я знаю, что вам только нужно сказать одно слово, чтобы пленников освободить [280] или послать в гроб. Но я подобной власти не имею; у меня есть начальники, и против закона я не могу поступить. Поэтому я не могу так скоро действовать, как вы. Я у вас просил списка пленных ваших, которых вы желаете освобождения, и по получении его сейчас послал его в Грозную и в Тифлис, и не обещал даже вам ответа к сроку: сын ваш скажет вам как далеко до тех мест, и он может вам объяснить порядки наши.

Башир же сам абрек и скрытно приходил подъучать наших мирных кумык к измене; я его давно стерег и наконец он попался; я его наказал так, как и вы, вероятно, наказали бы у вас подобный проступок.

То, что я обещал, то я сдержу,-но я никогда не обещал, что не буду впредь наказывать тех, которые будут оказываться виновными против нашего правительства.

На счет же Джарцев я удивляюсь вашему обвинению; не мною они взяты, не мною арестованы; я даже не знаю по какой причине они взяты или они выбежали; держу я их только по просьбе князя Орбельяни 6, который пишет мне, чтобы я задержал их до получения от вас ответа на счет их размена.

Вот сущая правда; не могу заставить вас мне верить; но совесть моя чиста, и какие бы ни были последствия, о которых вы упоминаете, греха не будет лежать на моей душе».

______________________________

От 8-го июля того же 1855 года барон Л. П. Николаи писал Шамилю следующее письмо:

«Высокопочтенному, высокостепенному имаму Шамилю.

С удивлением узнал я, что посланный мой, Николай, посажен был вами под арест. Я бы не поверил этому, еслибы не слышал от столь верного мне человека. Я только могу одно сказать, что я не так бы поступил с вашим посланным; впрочем вы это хорошо знаете.

Я сколько раз вас просил, чтобы вы меня предупредили, если вам неприятно, что мой посланный к вам ездит; то что я [281] делаю открыто; я ожидал, что и вы со мною так будете поступать. Если мой человек был в чем либо виновен, то вы могли меня о том уведомить; я сам бы его наказал; но так это обстоятельство остается для меня непонятным; ибо не могу думать, чтобы имам хотел изменить своему слову. — Я ожидал, что ко мне приедет Хассан и объяснит мне это дело; но до сих пор я его не видал.

Чтобы доказать, что я, с своей стороны, умею сдержать свое слово, то могу вам сообщить, что я получил от нашего главнокомандующего уведомление, что он сам написал Государю Императору и просил о высылке сюда тех пленных горцев, которые помещены в присланном вами списке. Поэтому можно полагать, что дело это сделано; надобно только дать время им прибыть, а вы знаете, что туда далеко».

______________________________

Ответ Шамиля от июля — без означения числа. Он написан по русски, и к нему приложена, в конце, печать имама; списывается дословно:

______________________________

«Ваше превосходительство.

На письмо ваше от 8-го июля ответствую, что если удостоверились вы, что человек ваш, Николай, посажен мною под арест, то это действительно, потому что был заслужен этому он собственно своею грубостью; что же касается до требуемых мною арестантов, о которых вы получили (как говорите) от главнокомандующего уведомление, то я, с крайним сожалением вас уведомляю, г. генерал, что я никак не могу дать этому веры, ибо видя неоднократных таковых предметов, которые опровергали своих слов. Поэтому повторяю сим просьбу свою и прошу о возврате арестантов, назначенных в списке, сделать распоряжение. Имам всех горских народов Шамиль».

______________________________

Когда требовалось задобрить для того, чтобы была уважена просьба, то тон письма изменялся; так в числе оставшихся бумаг находится письмо, также по русски писанное, в Дарго, с приложением печати Шамиля, следующего содержания:

______________________________

«Честнейший барон.

Осведомился я, что взятые из Ахульго — из пленных некоторые находятся в Кизляре и в укреплении Капчугай, именно жительки сел. Балахи жена Магома Гази-Чакар с двумя дочерьми, того же селения дочь Магома Алия, Зурга, находятся в Кизляре, и двое женщин, именно: мать с дочерью из сел. Бетлитлы [282] находятся в укреп. Капчугай. Почему прошу ваше превосходительство о доставлении их в Хасав-Юрт сделать свое распоряжение для вымена их за грузин, здесь находящихся.

Остаюсь имам всех горских народов. Шамиль».

(Печать имама).

6 числа месяца Магарам. Дарго.
(Года не обозначено).

Сообщ. Барон А. П. Николаи.

Комментарии

1. Письмо это, к сожалению, не отыскано.

2. Шамиль. — Бар. А. Н.

3. Магомет-Амин уже несколько лет находился на правом крыле Кавказской линии у черкесских племен для возбуждения их к совокупному против нас действию. — Бар. А. Н.

4. Известно, что Омер-паша произвел осенью. 1855 года высадку в Сухум-Кале и дошел до речки Цхенис-схале, в 50 верстах от Кутаиса, откуда должен был отступить к Редут-Кале. — Бар. А. Н.

5. Султан турецкий.

6. Князь Григорий Дмитриевич Орбельяни, ныне член государственного совета, в то время командовал в Дагестане. — Бар. А. Н.

Текст воспроизведен по изданию: Эпизод из истории Кавказской войны 1855-1857 // Русская старина, № 11. 1882

https://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1840-1860/Nikolai_A_P/text3.htm
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #31 : 18 Июня 2022, 05:38:56 »
ВЕСТНИК ИНСТИТУТА ИАЭ. 2012. No 2. С. 36 – 50.
Ю.У. Дадаев
ИМАМ ШАМИЛЬ: КНИГА В ЕГО ЖИЗНИ
Выдающийся полководец, руководитель народов Дагестана, Чечни и Северного Кавказа в
борьбе за свободу и независимость в первой половине XIX в., создатель уникального
многонационального и многоконфессионального государства, талантливый реформатор,
государственный деятель, ученый и искусный дипломат имам Шамиль был известен во всем мире
еще при жизни.
Имя имама Шамиля и сегодня пользуется всемирной известностью. Продолжается изучение
его наследия, которое вызывает огромный интерес ученых: историков, филологов, политологов,
других специалистов не только на Кавказе и в России, но и в странах Азии, Америки, Европы,
Африки. За последние 150 лет о нем написано и издано достаточно много исторической,
художественной и документальной литературы, тысячи книг на разных языках более чем в 160
странах мира. Но не все сегодня знают, какую роль играли в жизни Шамиля книги, как он бережно
и трепетно относился к ним с детства и до самой кончины.
Отношение Шамиля к книге и сейчас остается для всех людей примером, образцом того, как
нужно относиться к этому удивительному изобретению человечества, чудесному лекарству души,
обширнейшему кладу мудрости, неисчерпаемой сокровищнице ценных знаний и человеческой
мысли.
В данной статье освещается тема личности имама Шамиля как глубочайшего ценителя
знаний и мудрости, заключенных в произведениях ученых. Его забота о книгах, почитание их
берут свое начало с того момента, как он научился читать. Во все времена, во всех случаях жизни,
в ходе ожесточенных боев в горах Дагестана и лесах Чечни, когда ему приходилось выбирать
между книгой и смертью, имам ставил и ценил книгу выше, чем собственную жизнь. Будучи в
почетном плену в Санкт-Петербурге, Москве, Калуге, Киеве, а потом, в последние годы жизни,
находясь в Египте, Турции, Медине (Саудовская Аравия), Шамиль искренне радовался книжным
богатствам России и этих государств. Он не расставался с книгой нигде, даже в последние минуты
жизни. Он ушел в вечный мир с книгой в руках.
Книги были неотъемлемой частью жизни великого имама, для него они составляли самое
главное богатство в жизни, давая душевное удовлетворение и ответы на многие сложные вопросы.
Об этом ярко свидетельствует разговор имама с А. Руновским 8 мая 1860 г. в Калуге. Пристав
Шамиля полковник А. Руновский отмечал в своем дневнике: «Сегодня, прогуливаясь с Шамилем в
саду, я между прочим заметил, что теперь в нашем доме сделалось как будто пусто и что это
произошло вследствие отъезда многих хороших людей. Шамиль улыбнулся и очень спокойно
ответил: «А хоть бы они все уехали. Для меня это решительно все равно, если будут со мною мои
жены и мои книги (подчеркнуто мною. – Авт.), то как бы пустынно не было то место, где я буду
жить, – оно для меня никогда не будет пусто» (Дневник полковника Руновского, 1866. С. 1431–
1432).
В годы жизни Шамиля – в конце XVIII и середине XIX вв. – в Дагестане книжная культура
была широко развита на арабском языке и языках народов Дагестана. Она хронологически
охватывает период с XI по 30-е гг. XX в. и представлена огромным количеством рукописных и
печатных книг, характеризующих высокий уровень духовной культуры всех народов Дагестана.
Во времена Шамиля здесь существовало большое количество богатых, разнообразных по составу
книжных коллекций, работали специальные школы по переписыванию и тиражированию
рукописных книг, выполнявших роль современных типографий и издательств.
Наши сведения об отношении Шамиля к книжной культуре основана на воспоминаниях
очевидцев, знавших и видевших имама Шамиля, встречавшихся с ним неоднократно, видевших
своими глазами его в боевых сражениях и в быту, семейном кругу, в общении с самыми разными
людьми, в разных жизненных ситуациях. Это прежде всего исторические сочинения, дневники
Мухаммед-Тахира аль-Карахи («Блеск дагестанских сабель в некоторых Шамилевских битвах»),
Гаджи-Али Чохского («Сказание очевидца о Шамиле»), Дневник и Записки о Шамиле Аполлона
Руновского (АКАК. Т. 12), труды Мирзы Александра Казем-Бека («Мюридизм и Шамиль»),
Гасана-Эфенди Алкадари («Асари Дагестан»), Абдурахмана из Казикумуха («Книга
воспоминаний»), а также сочинения Чичаговой, Дрансье и многих других российских и
иностранных авторов. Нами привлечены и сочинения дагестанских авторов XIX–XX вв.,
писавших о Шамиле, воспоминания дагестанцев и чеченцев, еще не переведенные на русский
язык, сведения из Рукописного фонда ИИАЭ ДНЦ РАН, полевые материалы, собранные автором
в Дагестане и Чечне за последние 30 лет.
Упоминаемый выше полковник А. Руновский писал: «Утром 5 января на дворе занимаемого
Шамилем дома явилась почтовая тройка с багажом, состоящим из нескольких огромных тюков,
обшитых персидскими коврами. Это была библиотека Шамиля, о потере которой он получил
ложное сведение, погрузившее его почти в такую же печаль, какую наводила на него
неизвестность об участи его семейства. Зато и радость его была велика. Но она казалось
ничтожною в сравнении с чувством, вызванным словами ямщика, что он ехал только двумя
станциями впереди всего поезда» (Руновский А., 1989. С. 76). Получить свою библиотеку,
которую он собирал с детства, будучи в почетном плену в Калуге, тем более благодаря стараниям
и благородству своих бывших врагов, с которыми он воевал еще полгода назад, имам Шамиль
считал чудом. Его радости не было границ.
Из множества подарков, полученных Шамилем за всю свою жизнь, самыми дорогими для
него были книги. По поручению А. Барятинского в Дагестане были найдены некоторые книги из
богатой библиотеки Шамиля, разграбленной дагестанцами во время подъема на гору Гуниб в
июле 1859 г., и отосланы в Калугу.
Среди книг его библиотеки, не оказалось книги, в которой была подробно изложена вся
жизнь Шамиля. Она была написана им самим, сыном Гази-Магомедом и некоторыми близкими
имаму учеными. Как пишет известный исследователь жизни Шамиля, автор книги «Имам
Шамиль», переизданной в серии ЖЗЛ несколько раз, Шапи Казиев, «судьба этой книги осталась
неизвестной» (Казиев Ш., 2003. С. 315).
Шамиль одинаково, с душевной теплотой относился ко всем книгам, где бы, в какой бы
стране они ни были написаны. Его интересовало буквально все, любые знания, любая
информация, которая содержалась в книгах. Для него все книги, на каком бы языке они ни были
изданы, были одинаково интересны. Будучи высокообразованным человеком, кроме своего
родного аварского, он знал еще семь языков: арабский, турецкий, кумыкский, чеченский, лакский,
даргинский, лезгинский.
В своем дневнике в 1860 г. А. Руновский писал: «Во время посещения нами архимандрита,
ректора семинарии и семинарской библиотеки Шамиль увидел евангелие на арабском языке,
«Инджил». Выпросив его на некоторое время, он закупорился в своих комнатах и принялся
читать, обложившись при этом кучею и собственных правоверных книг. Через несколько дней
Шамиль прочел евангелие и сказал:
– Коп яхши! Тут много хорошего написано, только многого вы не исполняете ... Тут также
написано: «надо давать милостыню непременно правой рукой, так, чтобы левая этого не видела».
Я этого не знал. Это, должно быть, очень хорошо ... Чох яхши! Вала яхши! прибавил он в
заключение» (Руновский А., 1989. С. 59).
Имам Шамиль твердо придерживался правила, что за знаниями надо идти по всему свету. У
любого народа, у представителей всех религий есть огромное духовное богатство, и эти знания
должны быть доступны всем ищущим. Он стремился узнать как можно больше не только об
Исламе, но и о других религиях, о других мирах и других странах.
Эти накопленные широчайшие знания, мудрость давали имаму Шамилю возможность трезво
взглянуть на происходящие события, дать верную им оценку и принять единственно возможное в
тех исторических условиях решение. В беседе 16 марта 1860 г. с А. Руновским имам Шамиль
говорил о своем желании закончить войну гораздо раньше 1859 г.: «Это желание Шамиля
усиливалось общею неурядицею внутри края, грабительством и вероломством наибов и, что в
особенности казалось ему прискорбным, явным старанием горцев уклониться при малейшей
возможности от точного исполнения строгих постановлений, введенных Шамилем ...». Далее
пристав писал: «Шамиль начал смотреть на свое звание как на бремя невыносимое. И вот почему
он давно хотел прекратить войну. Вследствие этого и имамское звание опротивело ему столь
сильно, что теперешний плен, особенно при условиях, которыми окружало его монаршее
милосердие, кажется Шамилю в сравнении с опостылевшею властью настоящем раем. Если бы
окончил войну десять лет назад, – сказал он в заключение, – я бы ничего другого не желал и не
просил, как только позволения ехать в Мекку или жить так, как я теперь живу. Могу ли я после
этого жалеть о власти, когда она была для меня ничем иным, как каторгой» (Дневник полковника
Руновского, 1866. С. 1420).
Для имама Шамиля власть, а тем более богатство не были целью и желанием его жизни.
Начиная с детства, юношеских лет и за всю свою взрослую жизнь до самой смерти Шамиль ни
разу не совершил какого-либо поступка или действия ради достижения власти или богатства.
Главным своим богатством он считал книги, а возможность сидеть над книгами часами, проникать
в таинственный, величайший мир книжных сокровищ, в бескрайний мир знаний было для него
вершиной власти, человеческого счастья и удовольствия. Его отношение к книге, книжному
богатству – это и сегодня пример для всех людей, как надо ценить, любить и беречь книгу,
которая для Шамиля – это бесценные сокровища, которым нет цены.
И более убедительно звучит запись в дневнике А. Руновского: «Что касается вопроса о потере
богатства, то Шамиль разрешил его очень скоро.
– Ты видишь мою жизнь, – сказал он мне, – я довольствуюсь малым и могу довольствоваться
еще меньшим, я буду доволен и тогда, если у меня ничего не будет. Дети мои должны добывать
себе хлеб сами, так же как и я его добывал; для них это будет гораздо легче, нежели это было для
меня, потому что я оставлю им такое наследство, какого не получил сам, они, дети Шамиля ...Он
самодовольно улыбнулся. – Одно, чего я могу желать, продолжал он, – это возвращение всех
моих книг (подчеркнуто мною. – Авт.). Одно, что заставляет меня жалеть, что я не богат, это
невозможность доставить моим женам и дочерям удовольствие покупкою тех безделиц, которые
им нравятся. Мне же ничего не нужно. Конец мой близок, а в могилу с собою я ничего не возьму»
(Дневник полковника Руновского А., 1866. С. 1420).
А. Руновский приводит список 48 книг Шамиля, которые остались в Дагестане и которые он
хотел бы найти и вернуть себе при содействии наместника Кавказа А. Барятинского. Вот этот
список:
1) Шейх-Заде, 2 тома;
2) Джалял, 3 тома (в Исламском мире есть два Джаляла): Джалял Аль-Дин Аль-Махалли и
Джалял Аль-Дин Аль-Суюти. Оба написали книги по фикху. Их общий труд называется Тафсир
Аль-Джалялайн (Толкование двух Джалялов);
3) Аль-Иткан Фи Улюм аль-Куран (Совершенствование Коранической науки);
4) Аттар-гиб Ва Ттархиб, 2 т. (Привлечение и предостережение);
5) Аль-Футухат аль-Ваххабийя (Ваххабитские откровения), комментарии на 40 преданий;
6) Ашраф аль-Васаэл фи фахм аль-масаэл (Наичестейшие средства понимания проблем),
сочинение ибн Хаджар Аль-Хаисами;
7) Аль-Фатави аль-Хадисийя (Фатва в хадисах);
8 ) Рияд аль-Рияхин (Рай цветов);
9) Авариф аль-Маареф (Постижение знаний);
10) Аль-Тарика аль-Мухаммадийа (Магометанский путь);
11) Бидаят аль-Хидая (Начало праведного пути), сочинение Аль-Газали, комментарии на
Аль-Тарика аль-Мухаммадииа, сочинения Хадими, последний том;
12) Мафатих аль-Джинан (Ключи от рая), комментарии на шариат;
13) Асна аль-Маталеб фи силят аль-Акареб (Благочестивые требования по отношению к
родственникам);
14) Табакат аль-Авалин (Поколения предшественников), 2 т.;
15) Нашр аль-Махасен (Распространение богоугодных дел), сочинение Яхия;
16) Аль-Бахр аль-Мауред фи аль-Мавазин Ва аль-укуд (Великий источник равновесия и
согласия);
17) Латаэф аль-Маани (Чудесные откровения);
18) Аль-Мавахиб аль-Динийа (Дары веры), 1-й т.;
19) Джавамэ аль-Шафа фи Кухуф аль-Мустафа (Исцеляющие таинства в местах уединения
Пророка);
20) Аль-Манахел аль-Маккийа (Мекканские источники);
21) Фасл аль-Литаф (Глава о благонравных);
22) аль-Шарх аль-Муджа фи аль-Тыб (Краткие медицинские толкования);
23) Васаэл аль-Лабиб (Сочинение для ищущих знания), сочинение имама Рава;
24) Уддат аль-Хисн аль-Хасын (Средства укрепления духа);
25) Хысн аль-Маани (Лучшие толкования);
26) Шарх аль-Альфийа (Разъяснение тысячи смыслов);
27) Джумман фи Ахбар аль-Заман (Собрание исторических событий);
28) Хидаят аль-Мурад (Путь к исполнению желаний);
29) Джалал аль-Дин аль-Махалли Асна аль-Маталиб (Благочестивые требования),
комментарии на Раудат аль-Талибин (Сад ищущих);
30) Джаррах, последний том;
31) Минхадж аль-Талибин (Руководство для ищущих знания);
32) комментарии на Футух аль-Ваххабийа (Ваххабитские откровения);
33) Джавахер аль-Куран (Сокровища Корана);
34) Мурр аль-Уюн фи Сират аль-Набий аль-Мамун (Трудности следования по пути
Пророка);
35) Раафат аль-Умма фи Ихтиляф аль-Аят (Благотворное влияние священных аятов на
Исламскую умму);
36) Маджамеэ аль-Анхор (Слияние течений) (Казиев Ш., 1997. С. 201). (Список приведен в
редакции Ф. Бедерхана).
Н.А. Тагирова проанализировала этот список и дала комментарии к каждой книге. Как
отмечает исследователь, среди упомянутых 48 названий представлены сочинения по
мусульманскому праву, Кораническим наукам, догматике, суфизму, грамматике арабского языка,
философии, логике, ритуалу, а также присутствуют, хотя и в небольшом количестве, труды по
истории и жанру биографий, художественной литературе и несколько трудов по медицине. Почти
все они – широко распространенные на всем мусульманском Востоке сочинения арабских авторов.
Имеется упоминание и об оригинальных сочинениях, бывших в распоряжении Шамиля. (Тагирова
Н.А., 1994. С. 147– 149).
Общее содержание коллекции в основном соответствует характеристике, данной академиком
И.Ю. Крачковским арабским рукописям, поступившим с Кавказского фронта, где наблюдается
перевес религиозных дисциплин (Коран, экзегес, священная история, хадисы, догматика, суфизм,
молитвы, фикх) (Крачковский И., 1960. Т. VI. С. 386).
В Шамиле с детства проявились удивительная, неутолимая страсть к чтению и огромная
любовь к книгам. Известный дагестанский историк Р.М. Магомедов писал: «Одним из любимых
его занятий было чтение самых разнообразных книг. Окончив медресе, Шамиль и его друг Гази-
Магомед ходили по аулам, разыскивая ученых кадиев и мулл. Они обучались у всех известных
тогда ученых Дагестана. Успешно закончив курс грамматики, логики, риторики и арабского языка,
Шамиль в 20-летнем возрасте приступил к изучению философии и законоведению. Молодого
Шамиля особенно пленяли рассказы о жизни и подвигах древних героев Греции и Рима. Учился
Шамиль в тяжелых условиях, почти впроголодь» (Магомедов Р., 1940. С. 5–6).

В XVI–XVIII вв. и в эпоху Шамиля в Дагестан книги поступали в значительном количестве из Египта, Сирии, Турции, Ирана и других стран. Бурно шел процесс образования и расширения фонда общественных и личных библиотек в первой половине XIX в. в государстве Шамиля. Во многих мечетях находились общественные библиотеки, расширению и обновлению их фондов постоянное внимание уделяли имам Шамиль и его соратники. Общественные библиотеки джамаатов насчитывали в своих фондах сотни книг и рукописей.

Характеризуя Шамиля в молодости, Гасан-Эфенди Алкадари писал: «Этот эфенди в течение
четырнадцати лет закончил усвоение знаний и мусульманских наук, обучаясь у бывших в
Дагестане в его эпоху ученых, и в полной мере стал авторитетным ученым» (Гасан-Эфенди
Алкадари. 1994. С. 117).

Шамиль еще в молодом возрасте начал собирать свою библиотеку. На заработанные деньги
покупал книги и некоторые заказывал переписчикам, ходил по аулам Дагестана в поисках новых
рукописей и сочинений. С удовольствием начал штудировать отдельные из них. Со временем у
Шамиля в родном селении Гимры образовалась небольшая библиотека, которой пользовались
сверстники, односельчане и друзья. Шамиль очень дорожил и гордился своей книжной
коллекцией, так как мечтал стать ученым. После того, как он стал имамом в 1834 г., библиотека
кочевала вместе с ним, неся значительные «походные потери». Так было, когда он переселился из
Гимров в Ашильту в 1835 г. Библиотека была с ним, когда в 1839 г. в течение трех месяцев он
сражался на Ахульго, когда в 1840 г. он основал свою первую столицу в ауле Дарго в Чечне,
уничтоженную пожаром, а библиотека была перевезена во вторую столицу Дарго-Ведено в 1845
г., и в 1859 г., когда его государство шло к своему концу и Шамиль решил дать последний бой на
Гунибском плато. Библиотека была перевезена из Дагестана в Калугу, к месту его почетной
ссылки. Она также была с ним в Киеве, во время посещения Турции, Египта и Саудовской Аравии.
Вот как Мухаммед-Тахир аль-Карахи описывает самый трагический, последний день перед
падением Ахульго под мощным артиллерийским обстрелом и штурмом царских войск 22 августа
1839 г., когда «люди на Ахульго перестали уже блокировать проходы, собираться и затем
выходить на сражения. Шамиль же прекратил отдавать приказы, устанавливать запреты, так как
они не приносили пользы осажденным. В тот последний день, когда горцы еще явились на
сражение, Шамиль устремился в центр его. Он решил про себя не возвращаться назад ... Ночью
те, кто находился на Ахульго – мужчины, женщины и дети, спустились в одно узкое место,
расположенное в самой нижней части этой горы. Они тащили друг друга, наступая друг другу на
ноги и ударяясь друг о друга. Вслед за ним Шамиль отправил туда же своего сына Гази-
Мухаммада и свою семью» (Мухаммед Тахир аль-Карахи. 1990. Ч. I. С. 77).
Далее автор сочинения отмечал: «Сам же Шамиль возымел тогда намерение стать мучеником
за веру на Ахульго и «приказал своему слуге Салиху убить прямо в конюшне своего коня, чтобы
враг не завладел им». (Мухаммед Тахир аль-Карахи. 1990. Ч. 1. С. 77).
Мухаммед-Тахир аль-Карахи оставил нам очень интересное сообщение относительно одной
книги из библиотеки Шамиля, которое позволило нам в конце 80-х гг. прошлого века собрать
интересный полевой материал в горах Дагестана.
Вот сообщение автора знаменитой хроники: «Шамиль в боевом снаряжении вышел тем
временем из своего дома. Книги же и прочие свои мирские предметы он оставил там. Шамиль при
этом хлопнул рукой по книге «Инсан ал-уюн», которая была написана рукой известного ученого
Саида Араканского, и воскликнул: «В руки какого же врага ты попадешь?» Своей
блистательной мощью Всевышний Аллах через некоторое время возвратил эту книгу в руки
Шамиля, в собственное его владение. Хвала Ему – мудрому устроителю» (Мухаммед Тахир
аль-Карахи. 1990. Ч. 1. С. 78).
В ходе экспедиций по историческим местам, где проходили сражения горцев с царскими
войсками, бывая в разных аулах Дагестана и Чечни, я интересовался у старожилов о том, как их
предки берегли и хранили свои книги, рукописи, другие драгоценности. Будучи в с. Гимры в 1994
г. вместе с известным востоковедом Т.М. Айтберовым, я записал в своем дневнике интересные
сведения, услышанные от ныне покойного Абдурахмана Абакарова, местного краеведа, создателя
в своем доме музея первого имама Гази-Мухаммеда, его прямого потомка. Тогда я записал его
рассказ о том, что библиотека Шамиля на Ахульго, в том числе книга Саида Араканского «Инсан
ал-уюн», не была утеряна, а сохранилась благодаря храбрости молодого мюрида, односельчанина
имама Али из Гимров. Когда утром 22 августа царские штыки засверкали на вершинах Ахульго,
Али вместе с Юнусом из Чиркаты, мальчишкой лет 10-ти, собрал все оставшиеся книги и спрятал
их в скалистой пещере на западной стороне Ахульго, над речкой Ашильтинка. Али погиб при
выходе из Ахульго, а Юнус, тяжело раненный, спасся и добрался до хутора севернее
разрушенного аула Чирката, на левом берегу реки Андийское Койсу. Старик из Чиркаты Абдулла,
хозяин хутора, спрятал Юнуса у себя от русских солдат, преследовавших участников битвы на
Ахульго. Мальчик и рассказал Абдулле о спрятанных книгах, и они через несколько месяцев
вернулись к имаму Шамилю в Чечню, а Юнус из Чиркаты стал храбрым мюридом, командиром
сотни наиба Хаджи-Мурада из Хунзаха и погиб во время знаменитого похода Хаджи-Мурада в
Табасаран, – закончил свой рассказ Абдурахман Абакаров (Из полевого дневника автора за 1994
г.).
Известно, какое огромное внимание Шамиль уделял развитию образования и науки в
имамате. Его реформы по обеспечению всеобщего начального образования, созданию льготных
условий для ученых и всех, кто задействован в образовательном процессе, и сегодня вызывают
всеобщее восхищение специалистов во всем мире. Проводя эти реформы, Шамиль старался еще
больше повысить роль книги в жизни каждого горца, каждого гражданина государства,
независимо от этнического происхождения и вероисповедания.
В этом благородном деле трудно переоценить роль библиотеки, книжных коллекций.
Благодаря Шамилю и его соратникам имамат стал настоящей маленькой библиотечной державой.
В нем насчитывалось более ста личных и примечетских (вакуфных) библиотек. Многие ученые в
богоугодных целях добровольно жертвовали свои труды в пользу мечети. Вакуфные библиотеки, в
отличие от частных, были широко доступны для тех, кто хотел работать над книгами и
рукописями (Рамазанов Х.Х., 2004. С. 205).
В библиотеках обоих типов находились рукописи, книги, связанные с религией и различными
отраслями знаний. В мечетских и частных коллекциях в том или ином количестве были рукописи
по грамматике арабского языка, риторике, мусульманскому праву, философии, догматике,
суфизму, поэзии, лексикографии, математике, астрономии, медицине, истории. Потребность
грамотных людей в книгах удовлетворялась рукописями местного происхождения или
поступавшими из мусульманских стран. В имамате, как и в Дагестане в целом, изготовлялись
рукописные книги с использованием бумаги местного, кустарного производства. Технология ее
производства была весьма сложной. Чернила тоже готовили кустарным способом.
Книжные коллекции, насчитывающие сотни и тысячи томов, имели крупные алимы,
муршиды, имамы и почти все наибы. Абдурахман-хаджи имел богатую библиотеку, где
находились рукописные сочинения крупных мыслителей Дагестана и восточных стран. Большие
личные библиотеки были у наибов Кебед-Мухаммада, Мухаммад-Амина, Доного-Мухаммада из
аула Гоцоб, Абакар-Дибира из Аргвани, Амирхана из Чиркея, Галбаца из Караты, Идриса из
Эндирея, Атабая из Чечни, Абакар-хаджи из Акуша, Даниял-бека, который в 1852 г. просил
Хаджи-Юсупа передать деньги Хаджи-Ибрагиму, чтобы тот купил в Стамбуле книги и переслал
их с доверенным лицом (Рамазанов Х.Х., 2004. С. 205).
О библиотеках имамов Гази-Магомеда, Гамзат-бека, учителя и наставника Шамиля
Джамалутдина Казикумухского нет никаких сведений. Известно, что Мухаммед Ярагский вывез
из родного аула Вини-Яраг в Табасаран вместе с семьей и библиотеку. А что было дальше,
неизвестно. К сожалению, заслуживающих доверия данных о его библиотеке нет. Пока ничего не
известно о документах, собранных Казанфаром Зульфукаровым и проливающих свет на жизнь и
деятельность Мухаммеда Ярагского (Рамазанов Х.Х., 2004. С. 43). Библиотека Саида Араканского
была конфискована в 1834 г. вторым имамом Гамзат-беком, дальнейшая ее судьба неизвестна.
Часть этой библиотеки была в наши дни у известного дагестанского востоковеда М.Г.
Нурмагомедова из аула Аракани.
По словам Мухаммед-Тахира аль-Карахи, еще до сражения на Ахульго, в 1837 г., книги
Шамиля «чуть не попали в руки русских, но были спасены при помощи находчивости
благочестивого Мухаммада из Ашильты» (Мухаммед-Тахир аль-Карахи. 1990. Ч. I. С. 77).
Мухаммед-Тахир аль-Карахи отмечал в 1869 г., будучи в Стамбуле: «В один из дней к
Шамилю пришел ученый из египтян и говорил с ним в отношении убийств. Шамиль ему ответил:
«Истинно, мы совершали это в соответствии с тем, что (написано) в книгах шариата». Тогда этот
ученый сказал: «Если это было так, то добро тебе». Затем Шамиль и приказал подать книги. Их
принесли в мешке, который несли два человека (подчеркнуто мною. – Авт.). Шамиль показал
ему в них доказательство, оправдывающее то, что он совершил. Этот ученый был удовлетворен и
признал (достоинство) Шамиля» (Мухаммед-Тахир аль-Карахи. 1990. Ч. II. С. 118).
В доме Шамиля в Ведено был специальный кабинет, все четыре стены которого занимали
стеллажи с книгами. В свободное время он работал в кабинете, который являлся и библиотекой.
Без сомнения, этот пример исключительный, вряд ли среди известных полководцев мира был
такой, который, как Шамиль, ведя тяжелую войну, штудировал книги и рукописи, т.е. занимался
исследовательской деятельностью.
В 1859 г. при отступлении из Ведено к Гунибу книги везли на 17 лошадях. Вместе с вещами
они подверглись нападению грабителей. Часть книг оказалась у кунака казначея Шамиля в
Карахе, который впоследствии вернул сыну имама Гази-Мухаммеду лишь небольшую часть книг.
После пленения все имущество Шамиля уместилось в пяти переметных сумах, проверка которых
вызвала всеобщее удивление, потому что они были в основном наполнены книгами.
Об этом же факте имеется интересное свидетельство историка А.П. Зиссермана: «... при
выходе Шамиля из Гуниба в числе вещей, принадлежащих ему, оказалось пять сумок с книгами.
Они были доставлены в Шуру и разобраны комиссией из трех переводчиков. По содержанию
книги, как было видно из надписей, принадлежавшие старшему сыну Шамиля, разделялись на
четыре отдела: священные, грамматические, юридические и хадисы» (Зиссерман А.П., 1890. Т. 2.
С. 296).
О душевном состоянии Шамиля при посещении в Петербурге дома профессора Казем-Бека
последний писал: «Два раза меня поразил его (Шамиля) глубокий вздох. Первый раз у меня, когда
при обзоре моей восточной библиотеки он вспомнил, что у него была большая библиотека,
которую совершенно разграбили его мюриды. Второй раз – у него, когда он описал смерть своего
старшего сына Джамалутдина от боли в груди и кашля» (Мирза Александр Казем-Бек. 1861. С.
227).
Им был составлен каталог разыскиваемых книг, рукописей.
Казем-Бека более всего поражала в Шамиле любовь к разговору о науках, доступных
дагестанским ученым. Шамиль со своим сыном расспрашивал его об ученых арабистах, их
сочинениях, о том, какими книгами руководствуется он в преподавании восточных дисциплин.
Уезжая из Петербурга в Калугу, Шамиль попросил у ученого на время 15 сочинений из его
библиотеки – «взять их с собой в Калугу, чтобы они служили мне там утешением» (Мирза
Александр Казем Бек. 1861. С. 231). Казем-Бек выслал Шамилю не только книги, но и несколько
других редких восточных рукописей, за которые Шамиль выразил ему искреннюю благодарность.
В знак своего уважения к земляку ученый подарил ему несколько книг, в том числе свою работу
«Мухтасаруль-викаят» (Краткое изложение основ мусульманского законоведения), за которые
Шамиль вновь выразил свою признательность в письме из Стамбула.
О безграничной любви к книгам, неуемной читательской энергии имама свидетельствуют его
многочисленные встречи, беседы с учеными не только в период войны, но и после пленения в
ссылке, с представителями русской интеллигенции, дворянства, многими образованными людьми
России и за рубежом. Как известно, 26 сентября 1859 г. Шамиль прибыл в Санкт-Петербург, где
ему показывали достопримечательности города: Невский проспект, 1-й кадетский корпус, где
воспитывался его сын Джамалутдин, театр, Эрмитаж, Кронштадт и т.д.
Сохранились сведения о впечатлениях имама Шамиля от посещения Императорской
публичной библиотеки: «Из кадетского корпуса Шамиль отправился в Императорскую публичную
библиотеку, где был встречен директором, бароном М.А. Корфом. Императорская публичная
библиотека вызвала у Шамиля нескрываемый восторг. Имам с восторгом и восхищением долго
осматривал богатейшие собрания, ходил из зала в зал, поражаясь обилию книжных сокровищ,
осторожно брал в руки древние манускрипты, среди которых были Кораны и другие книги на
арабском языке» (Записки художника Тима..., 1859). В библиотеке осталось несколько автографов
Шамиля, один из которых гласил: «Смиренный Шамиль вошел в эту палату 15-го дня месяца раби
ал-ула 1276 года Хиджры (1 октября 1859 г.)». Здесь же сделал приписку и его сын: «Смиренный
Гази-Мухаммед, сын его, был с ним в это время» (Казиев Ш., 2003. С. 296). Когда ему было
указано на Остромирово Евангелие как на древнейшую русскую рукопись, он просил, чтобы ему
открыли книгу, и рассматривал ее с особым вниманием. Директор вручил ему в дар богато
украшенный ал-Коран, один из многих буклетов библиотеки. Шамиль чрезвычайно был тронут
этим подарком, несколько раз прикладывался к книге и говорил, что прежде, когда он был богат, у
него было много ал-Коранов.
В отделении иностранных писателей о России Шамилю показано было 22 сочинения о нем,
изданных в разное время на русском, польском, французском, немецком, английском,
итальянском, голландском, шведском, венгерском и латышском языках. Это, очевидно, польстило
его самолюбию, и он долго рассматривал свой портрет с автографом, помещенный в одном
английском издании.
При прощании директор спросил: что ему более всего понравилось в библиотеке? «Осмотр
мой, – отвечал Шамиль, – был слишком быстр, чтобы я мог сказать, что здесь всего
примечательнее, но более всего меня поразила возможность собрать в одном месте столько
источников знания, а более всего я благодарен за необыкновенное радушие и ласку, с которыми
был принят» (Записки художника Тима.., 1859).
Если верить этой версии, в Киеве библиотека Шамиля, куда ее перевезли из Калуги,
насчитывала свыше 1000 томов. К слову, Шамиль с симпатией относился к украинскому народу,
называл Киев «Храмом православного мира».
Книги, рукописи библиотеки Шамиля обнаружены в ряде стран Востока, Европы и Америки.
Основная часть книг, видимо, находится в Турции, Саудовской Аравии и других странах, где
проживали сыновья, внуки, правнуки и последующие потомки имама, а также в России, Грузии,
Дагестане и в Чеченской Республике.
В библиотеке Шамиля были сочинения по грамматике арабского языка, логике, риторике,
юриспруденции, этике, поэзии восточных авторов, суфизму, хадисам, жизнеописанию пророка
Мухаммада, рассказы о его вознесении, трактат о родителях пророка, труды дагестанских авторов,
в частности, Магомеда Ярагского, Саида Араканского, Джамалутдина Казикумухского,
Абдурахмана Согратлинского и многих других. Среди его книг несколько сочинений,
переписанных молодым Шамилем еще в 1823 г.
Сегодня книги из библиотеки имама Шамиля еще не собраны в одном месте. Часть из них
находится в России, т.е. в Дагестане, Чечне, другая часть – в библиотеке Принстонского
университета США, отдельные книги – в Турции, Сирии, Иордании, Израиле, Венгрии и Франции
и в частных коллекциях дагестанцев и чеченцев.
Более подробно хочется сказать об уникальной коллекции книг Шамиля, находящейся в
библиотеке Принстонского университета США (штат Нью-Джерси). В обнаружении,
исследовании и описании более 100 арабских рукописей, принадлежавших ранее имаму Шамилю,
огромную работу проделали за последние 20 лет известные немецкие ученые – Исламовед Клеменс
Сидорко, исследователи-востоковеды Михаил Кемплер и Анке фон Кюгельген, а также известные
дагестанские востоковеды А.Р. Шихсаидов и его дочь Н.А. Тагирова.
Как пишет Наталия Амриевна, «пока не совсем ясно, каким образом эти рукописи попали в
США. Известно только, что книги были куплены меценатом университета Принстона Робертом
Герретом у коллекционера Аб-рахама Яхуда, Исламоведа из старой семьи багдадских евреев,
который по окончании учебы в Европе много путешествовал (1920–1940 гг.) по Востоку и собирал
старые рукописи. Как предполагает Клеменс Сидорко, Яхуда, возможно, купил рукописи у
потомков Шамиля, которые жили в Стамбуле, т.к. в коллекции есть и книги, принадлежавшие
Мухаммаду-Камилю, сыну Шамиля (Шихсаидова Н.А. (Тагирова Н.А.), 1999. С. 32).
Как подчеркивают исследователи, в коллекции книг имама Шамиля находятся сочинения по
мусульманскому праву, грамматике арабского языка, риторике, логике, тафсиру, догматике,
суфизму, хадисам, этике, поэзии, а также значительное число трудов известных дагестанских
ученых, учителей самого имама Шамиля – Саида Араканского, Абдурахмана Согратлинского,
Джамалутдина Казикумухского и др.
Давая анализ книг Шамиля, Н.А. Тагирова подчеркивает, что «даже беглое знакомство со
списком коллекции позволяет составить представление о круге интересов Шамиля – яркой
личности, ученого и крупного политического деятеля» (Шихсаидова Н.А. (Тагирова Н.А.), 1999. С.
32). Среди книг, Шамиля обнаруженных в фондах Принстонского университета, 22 сочинения
посвящены грамматике арабского языка, примерно столько же книг (21) раскрывают важнейшие
стороны и особенности мусульманской юриспруденции, авторами которых являются известные
арабские ученые.
Н.А. Тагирова также обратила внимание на то, «какое огромное значение Шамиль придавал
вопросам мусульманского права, практике шариата в своем государстве ... В условиях народно-
освободительной борьбы 20–50-х годов прошлого века проблемы взаимоотношения шариата и
обычно-правовых норм, утверждения шариата, оперативного решения вопросов земельного,
наследственного и семейного права имели первостепенное значение» (Шихсаидова Н.А. (Тагирова
Н.А.), 1999. С. 32).
Книжная коллекция Шамиля содержит ряд очень известных в то время сочинений
шафиитской правовой школы. Это, прежде всего, «Минхаджат-талибин», которое
перерабатывалось и комментировалось множество раз. Шамиль был обладателем еще нескольких
комментариев и глосс, среди которых сочинения ал-Ибади (ум. в 1586 г.), Закарийа ал-Ансари (ум.
в 1520 г.), известного шафиитского законоведа из Египта, занимавшего пост верховного судьи,
Нураддина ас-Самхуди (ум. в 1506 г.), шафиитского правоведа из Египта, – всего 10 комментариев
и субкомментариев на упомянутое знаменитое сочинение ан-Навани. Все вместе они составляют
разветвленное генеалогическое древо.
Наличие столь значительного числа комментариев и глосс на известный труд ан-Навани в
библиотеке говорит само за себя. Шамиль, видимо, хорошо знал этого автора и пользовался его
трудами в повседневной практике.
Как справедливо отмечает далее автор: «В библиотеке Шамиля мы встречаем сочинение по
праву и другого знаменитого ученого – Джамаладдина ас-Суйути. Все эти сочинения уже имели в
Дагестане свою историю – многие из них были хорошо известны, изучались в местных медресе,
начиная с XV–XVI вв., переписка и изучение этих трактатов интенсивно продолжались и в
последующем» (Шихсаидова Н.А. (Тагирова Н.А.), 1999. С. 33).
Среди сочинений, принадлежащих Шамилю и хранящихся в библиотеке Принстонского
университета, особое место занимают труды видных восточных ученых по логике, догматике.
Мусульманская догматика представлена сочинением Мухаммада ибн Мансура ал-Худхуди (XVII
в.), которое является комментарием на труд арабского богослова маликитского толка ас-Сануси
(ум. в 1490 г.). На Востоке это сочинение было принято в качестве учебного пособия в знаменитом
университете «ал-Азхар» и в медресе.
Помимо теоретического богословия, раздел догматики включает труды по основам веры
(усулад-дин) и теории единобожия (таухид). В библиотеке Шамиля имеется сочинение Бурхан ад-
Дина ал-Лакани (ум. в 1631 г.), египетского ученого, профессора университета «ал-Азхар» в
Каире, и эсхаталогический труд автора дагестанского происхождения ал-Баркушади ад-Дагестани
(сочинение написано в 1700 г., а рукопись является автографом) (Шихсаидова Н.А. (Тагирова
Н.А.), 1999. С. 33).
Н.А. Тагирова также указывает, что «среди рукописей, широко распространенных в
мусульманских странах, видное место занимали этикодогматические трактаты. Особенностью
этой категории рукописей в коллекции является то, что в их числе много сочинений дагестанских
авторов. Судя по рукописям, Шамиль был хорошо знаком с творчеством трех выдающихся,
энциклопедически образованных дагестанских ученых – Саида Араканского (ум. в 1834 г.),
Муртазали Урадинского (из Гидатля, ум. в 1865 г.), Абдурахмана Согратлинского (ум. в 1882 г.).
Абдурахман из Согратля – известный ученый, поэт, суфий, сподвижник Шамиля, автор
суфийского трактата «ал-Машраб ан-Накшбандийа» и супракомментариев на известное сочинение
по искусству диспута «Адаб ал-бахс» ал-Иджи (ум. в 1355 г.) и др. Среди сочинений Муртазали
Урадинского известны субкомментарии на различные популярные трактаты арабских авторов,
комментарии в области мусульманского права, а также сочинение «Мургам» (по теории имамата и
джихада)» (Шихсаидова Н.А. (Тагирова Н.А.), 1999. С. 33).
В числе произведений художественной литературы Н.А. Тагирова отмечает поэму самого
знаменитого поэта Мамлюкской эпохи ал-Бусури (XIII в.) «ал-Касида ал-Мударийа» (сочинение,
переписанное сыном Шамиля Мухаммадом- Камилем) и два комментария на его другое, не менее
известное сочинение «ал-Касида ал-хамзийа», посвященное восхвалению достоинств Пророка»
(Шихсаидова Н.А. (Тагирова Н.А.), 1999. С. 33).
Следует отметить, что Н.А. Тагирова провела исследовательскую работу огромной важности
и тем самым оказала бесценную научную и информационную услугу не только востоковедам, но и
всем исследователям-кавказоведам.
Многие книги из библиотеки имама Шамиля еще не обнаружены и до конца не описаны.
Перечень книг Шамиля, находящихся в библиотеке Принстонского университета, и список,
оставленный нам приставом Шамиля А. Руновским в своем дневнике, представляют собой
самостоятельные части некогда целого, крупнейшего книжного собрания на Кавказе,
принадлежащего имаму Шамилю.
Этот факт, как и многие другие, еще раз убедительно подтверждают то немаловажное
обстоятельство, что в государстве Шамиля огромное внимание уделялось не только развитию
книжного дела, но и всей науке и образованию в целом. Это было уникальное государство,
которое, защищая свободу и независимость от колонизаторов, в условиях тяжелой, изнурительной
войны находило время, средства и способы развивать образование, науку, заботиться об издании и
распространении книг. Такой пример в мировой истории трудно найти.
Вот почему очень важно досконально изучить историю и содержание этой библиотеки,
выяснить, где, в каком состоянии находятся эти уникальные книги, и, безусловно, постараться
собрать их в одном месте.
Еще до эпохи Шамиля широкое распространение в Дагестане получила практика
переписывания и художественного оформления книг. В условиях отсутствия типографий
тиражированием рукописных трудов занимались профессиональные переписчики. Они
отличались не только большим талантом, огромным трудолюбием, но и терпением, должной
выручкой, красивым почерком, хорошим знанием арабского языка.
Во многих дагестанских селениях – Акуше, Аргвани, Ахтах, Кубачи, Карахе, Кумухе,
Хунзахе, Согратле, Цийша, Алмаке, Чиркее, Эндирее, Костеке, Аракани, Миатли, Мегебе,
Ботлихе, Цудахаре, Чохе, Рутуле, Шиназе, Хварши и других – были школы переписывания и
оформления книг. Известными переписчиками книг в Дагестане были Муртазали из Урады, Муса-
хаджи из Усиши, Дауд сын Али из Акуши, Курбан из Аргвани, Султан сын Ибрагима из Миатли,
Мухаммад из Чоха, Мухаммад сын Мухаммада аль-Гинди, Мухаммад сын Али из Мекеги,
НурМухаммад сын Нахил-Мухаммада из Килятля, Курбан-хаджи из Куппы, Исмаил из Тукиты,
Мухаммад-Тахир аль-Карахи, Мухаммад сын Хасана, сын Исмаила из Кумуха, Мухаммад-Амин
аль-Акташи, Давуд ан-Нукуш аль-Карахи, Абдулвахаб из Акнады (Рамазанов Х.Х., 2004. С. 205) и
другие.
Как отмечает выдающийся дагестанский ученый А.Р. Шихсаидов: «Переписка рукописей
было обычным делом, она производилась индивидуально, часто дома, для собственных нужд или
по заказу, на продажу. Однако значительная часть рукописей копировалась в медресе. В
Дагестане не было специальных мастерских для копирования, художественного оформления,
изготовления переплета или бумаги» (Шихсаидов А.Р., 2011. С. 14). Многие из этих функций
получили бурное развитие в стенах медресе в XVII–XVIII вв. и в первой половине XIX в. в
государстве Шамиля особенно.
В государстве Шамиля переписывание рукописей, книг считалось почетным делом. Шамиль
велел создать все условия для переписчиков, освобождал их от воинской и других повинностей и
все время в тяжелых условиях военного времени оберегал и защищал их от всяческих
притеснений со стороны кого бы то ни было.
Любовь к книгам, страсть к чтению порождает в каждом человеке стремление все больше и
больше познать окружающий мир, сущность и истину человеческих ценностей, формируют в нем
дух свободы, самостоятельности, независимости. Этот именно дух свободы, жажда познаний,
формируемые с детства, стали для Шамиля главными принципами жизни и сохранились в нем до
самой смерти.
Шамиль использовал каждую свободную минуту для чтения, этому учил всех близких, это он
завещал нам потомкам.
В записи от 30 сентября 1860 г. А. Руновский отметил в своем дневнике: «В доме Шамиля все
здоровы, поправляется и Омар, о безнадежном состоянии которого домашний доктор Шамиля
заявлял в прошедшем месяце (Омар был сыном воспитательницы детей Шамиля. – Авт.). Сам
Шамиль предался затворничеству больше, чем когда-нибудь ожесточеннее, с которым он в
последнее время начал читать свои книги по словам его домашних, не имеет примера во всей
прежней его жизни. Чтобы не лишиться этого наслаждения ни на одну минуту, он устроился в
своем кабинете таким образом, что отстранил всякую необходимость не только вставать, но и
приподняться на своем ложе для того, чтобы переменить книгу, или взять ту, которая нужна для
справок.
Настроение свое он объяснил таким образом «в наших книгах написано, что человеческий век
определен Богом в шестьдесят лет: свыше шестидесяти лет живут весьма немногие люди. Пророк
Магомет жил шестьдесят лет, Гази-Магомет (Кази-Мулла) умер раньше этого возраста. Мне тоже
остается жить не долго; поэтому я должен теперь думать как можно больше о том, что будет со
мною после смерти, в книгах написано об этом в полной подробности, а кроме того, в них так
много есть еще хорошего, чем больше я их читаю, тем больше читать хочется» (подчеркнуто
мною. – Авт.) (Дневник полковника Руновского, 1866. С. 1458). В своем завещании потомкам
имам Шамиль подчеркивал: «Свободная жизнь всех народов и защита достоинства свободного
человека в нашем понимании были освещены Исламом и традициями нашей горской жизни» (См.:
Дадаев Ю., 1997. С. 233). Имаму Шамилю принадлежат и такие яркие слова, адресованные своим
потомкам, в том числе и нам, живущим в XXI в., и тем, кто примет у нас эстафету в конце этого и
начале XXII в. Имам Шамиль часто говорил и не уставал повторять: «Пусть золото и богатство вас
не манят: побольше любите ущелья гор, любите свободу, как мать родную, боритесь за нее,
защищайте ее, без нее для горцев нет жизни» (См.: Дадаев Ю., 1997. С. 11).
У имама Шамиля было особое отношение к книге. Работа с книгой, штудирование отдельных
положений и целых книг приносили ему огромную радость и удовольствие. Он с охотой принимал
книги в качестве подарка, часто просил катибов (переписчиков) переписать для него ту или иную
книгу. Имам Шамиль говорил: «Хорошая книга – это верный и преданный друг, мудрый учитель и
наставник, добрый и знающий все собеседник» (Полевой материал автора за 1994 г.). Ему же
принадлежит крылатое выражение: «Среди книг, как и среди людей, можно попасть в хорошее и
дурное общество» (Полевой материал автора за 1997 г.). В каждую свободную минуту Шамиль
брал в руки книгу. Обращаясь к молодежи, ко всем гражданам своего многонационального
государства независимо от веры и национальности Шамиль приводил цитаты из Корана: «Разве
сравняются те, которые знают, и те, которые не знают»; «Учиться – долг каждого человека, в том
числе мусульманина и мусульманки»; «И ищите знания от колыбели до могилы» и страстно
призывал всех всегда стремиться к знаниям, любить и ценить книгу.
Горцы берегли книги как самое дорогое и ценное наследие. Их хранили в самых надежных
местах, за ними ухаживали трепетно и нежно, так, чтобы обеспечить им долгую жизнь, и
передавали из поколения в поколение. До Шамиля, а при нем особенно и после него было принято
оставлять завещание, наставление беречь и хранить книги во все времена.
Особую заботу уделяли в государстве Шамиля библиотекам, зная, что они сыграют свою роль
в будущем для горцев. Жизнь подтвердила это. Как писал известный ученый и просветитель Али
Каяев: «Дагестанские ученые, даже известные как обладатели большого количества ценных
научных книг, в целях получения информации первым делом посещали общественные библиотеки
и пользовались ими. Так, например, один из самых крупных ученых всего Дагестана Абубакар-
эфенди из Аймаки по причине недостатка книг испытал затруднение при написании ученых
трудов. По этой причине он с большим удовлетворением принял просьбу джамаата Акуша.


прибыть к ним в качестве преподавателя медресе. Это дало ему возможность закончить свое
сочинение под названием «Добродетели любимца Всевышнего» («Фада,ил ал-хабиб»),
посвященное истории пророка Мухаммеда «с.а.в.», пользуясь многими редкими книгами из
акушинской библиотеки. В Акуше и Усише существует такой обычай: книги тех ученых людей,
которые умерли и не имели наследников, а иногда и тех, которые имели наследников, большей
частью передавали в библиотеки в качестве вакфа. Так, книги знаменитого ученого Дауда-эфенди
Усишинского были переданы в вакф в усишинскую мечеть» (Каяев А., 1917).
При приближении врагов к аулу книги укрывали так же, как и женщин, детей, стариков, в
самых надежных местах. Для книг готовили специальные ниши, тайники в стенах домов и
мечетей, прятали внутри стен и несущих балок, столбов жилых домов, завернув в кожу, сложив в
медные котлы, зарывали в землю в садах, лесах и пещерах. С началом Кавказской войны, видя,
что царские войска беспощадно разрушают до основания и сжигают аулы, горцы начали прятать
книги за селом, в ущельях, пещерах, уносить их подальше от аулов, укрепленных крепостей. Так
было при сражении горцев под руководством первого имама Гази-Мухаммеда в октябре 1832 г. в
ауле Гимры. Так же поступили защитники аула Телетль под руководством Шамиля и известного
наиба Кебед-Мухаммада в 1837 г., отважные защитники под руководством наиба Идриса в 1847 г.,
жители аула Салта во главе с наибом Омар-Дибиром в августе 1847 г., участники обороны аула
Чох в 1849 г. под руководством наиба Шамиля Муса-хаджи.
В августе 1996 г. в ходе очередной экспедиции в с. Чирката, которое находится на левом
берегу реки Андийское Койсу, напротив Ахульго, я записал интересный рассказ со слов местного
краеведа, автора книги «Рассказы об Ахульго» Курбанхаджи Шихмирзаева. Летом 1839 г. жители
села поднялись вместе с Шамилем на Ахульго, чтобы бороться против наступающих царских
войск. Чиркатинцы, прежде чем подняться на Ахульго, часть мечетских и частных коллекций книг
сложили в медные кастрюли и зарыли в землю. После падения Ахульго большинство жителей
погибло в бою, свидетелей того, как и где были спрятаны книги, не осталось в живых. Через сто
лет, т.е. перед началом Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., когда проводили воду из
реки для полива садов, люди нашли книги, спрятанные еще в 1839 г. При соприкосновении с
воздухом они рассыпались, превратившись в пыль. В горах Дагестана мне рассказывали о десятке
случаев, когда книги хранились в пещерах и других местах, куда проникал воздух и не было влаги,
и они оставались в сохранности.
Начиная с 1840-х гг., не забывая о том, что царские войска сжигают и до основания
разрушают жилые дома, чеченцы научились прятать женщин, детей, стариков и книги в лесах,
подальше от мест сражений. В специальных кожаных мешках, медных кастрюлях их зарывали в
землю в недоступных ущельях, горных пещерах. Так было во время отражения чеченцами
карательных экспедиций царских войск под командованием генерала П.Х. Граббе летом 1842 г.,
при разгроме в чеченских лесах горцами царских войск под командованием генерала графа М.С.
Воронцова в 1845 г. В этом сражении горцы заранее вывезли из столицы Дарго мечетскую,
шамилевскую библиотеки и книжные коллекции наибов в укромные места, пустив войска
Воронцова в заранее подготовленную для них ловушку.
Так же спасали книги дагестанцы и после пленения имама Шамиля во второй половине XIX
в. и в начале XX в., когда началось вытеснение из обихода горцев арабской и арабоязычной
письменности на языках народов Дагестана. В народных песнях, в устной народной поэзии
дагестанцев и чеченцев, посвященных Кавказской войне, сохранились сотни примеров,
свидетельствующих об отношении горцев к книгам как к своим самым дорогим и близким –
женщинам, детям и старикам. Это уникальный феномен кавказцев, их уровень высокой духовной
нравственности и моральной чистоты, показатель истинных горских ценностей.
Приведу один пример. В горской народной песне, сохранившейся благодаря стараниям
известного краеведа, историка, участника Великой Отечественной войны 1941–1945гг. из с.
Аргвани Гумбетовского района Шигабудина Сайгидинова, есть такие строки:
БухIаниги щиб, ле, Аргъвани росу,
Лъабкъого багьадур цо къоялъ чIвараб.
ЧIунтаниги щиб, ле, кIудияб мажгит,
МухIамадаминил тIухьдул лъолареб (Полевой материал автора за 1995 г.).
Ничего, что сожгли село Аргвани,
В котором шестьдесят героев убиты (погибли) за день.
Ничего, что в руинах наша большая мечеть,
В которой нет места книгам Мухамад-Амина (Подстрочный перевод с аварского автора).

Так было при сражении с врагами во все времена, особенно в эпоху Шамиля, на всей
территории Дагестана и Чечни. Шамиль наставлял в сражениях своих наибов: «Берегите женщин
и детей, стариков и книги!». Он же любил говорить: «Книга – это не только прошлое, настоящее,
также будущее каждого села, общины, каждого народа и его страны» (Полевой материал автора за
1985–2012 гг.).
Имам Шамиль говорил: «Всякое знание полезно, а потому полезно и знание иноземных
языков, хотя бы они были даже христианские» (Дневник полковника Руновского, 1866. С. 1414).
Этому он учил всех в своем государстве, в том числе и собственных детей. Учил он беречь и
любить книгу каждого гражданина государства. Построив церковь для христиан в столице Дарго,
он открыл при церкви школу для русских детей, обеспечил ее учебными пособиями, книгами на
русском языке, обязал русских офицеров, перешедших на сторону горцев, обучать русской
грамоте своих соплеменников, безграмотных солдат, казаков и их детей. Создал все необходимые
условия для отправления православными религиозных обрядов и повышения грамотности,
зарождения у них истинной любви к книге.
Его старший сын Джамалутдин, отданный в аманаты в августе 1839 г. на Ахульго царскому
правительству и вернувшийся к Шамилю через 15 лет и «умирающий, можно сказать от жажды к
чтению, имел у себя очень много русских книг (более 300 томов), частично завезенных им из
России, а частью взятых вместо денег за освобождение одного пленного грузина, которого
Шамиль отдал ему в рабство и которого он не замедлил отпустить» (Дневник полковника
Руновского, 1866. С. 1414).
Необходимо силами государственных органов, общественно-политических организаций
федерального и республиканского уровня, местных органов власти в интересах будущих
поколений собрать в одном месте все книги из библиотеки Шамиля, разбросанные по всему миру
(США, Турция, Иран, Израиль, Египет, Иордания, Франция, Армения, Азербайджан, Венгрия,
Грузия, Сирия, Германия, Украина, Россия, Саудовская Аравия и т.д.), создать музей имама
Шамиля с библиотекой, читальным залом и собрать там все, что написано и издано о Шамиле в
XIX – XXI вв.


БИБЛИОГРАФИЯ
Гасан-Эфенди Алкадари, 1994. Асари Дагестан. Махачкала.
Дадаев Ю., 1997. По тропам шамилевских сражений. Махачкала.
Дадаев. Ю.У., 2006. Государство Шамиля. Махачкала.
Дадаев. Ю.У., 2009. Наибы и мудиры Шамиля. Махачкала.
Дневник полковника Руновского, 1866 / Под редакцией А. Берже // АКАК. Т. XII. Тифлис.
Записки художника Тима. Шамиль в Санкт-Петербурге // Русский художественный листок.
1859. No. 31. СПб.
Зиссерман А.П., 1890. Фельдмаршал кн. А.И. Барятинский. М. Т. 2.
Казиев Ш., 1997. Шамиль. Иллюстрированная энциклопедия. М.
Казиев Ш., 2003. Имам Шамиль. М.
Каяев А., 1917. Библиотеки в Дагестане // «Джирадату Дагъистан». No 23.
Крачковский И., 1960. Арабские рукописи, поступившие в Азиатский музей Российской
академии наук с Кавказского фронта // Избранные сочинения. М., Т. VI.
Магомедов Р., 1940. Шамиль. Махачкала.
Мирза Александр Казем-Бек, 1861. Мюридизм и Шамиль Санкт-Петербург.
Мухаммед Тахир аль-Карахи. 1990. Ч. I–II. Блеск дагестанских сабель в некоторых
Шамилевских битвах. Махачкала,
Полевой материал автора за 1985–2012 гг.
Рамазанов Х.Х., 2004. Эпоха Шамиля. Махачкала.
Руновский А., 1989. Записи о Шамиле. Махачкала.
Тагирова Н.А., 1994. Библиотека Шамиля // Народно-освободительное движение горцев
Дагестана и Чечни в 30–50-х годах XIX в. Материалы Всесоюзной научной конференции 20– 22
июня 1989 г. Махачкала.
Шихсаидов А.Р., 2011. Рукописная коллекция Хаджи Ибрагима из Урады. Дагестанский
востоковедческий сборник. Вып. 2. Махачкала.
Шихсаидова Н.А. (Тагирова Н.А.), 1999 г. Библиотека Шамиля // Ахульго. No 23.
« Последнее редактирование: 18 Июня 2022, 06:16:54 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #32 : 10 Июля 2022, 16:35:08 »
ВЗЯТИЕ ИМАМОМ ШАМИЛЕМ КАЗАКУМУХА И ОСТАВЛЕНИЕ ЕГО В 1842 году

Акты, собранные Кавказской археографической комиссией, том 9. Издан в 1884. Стр. 7-8:

В это самое время [апреле 1842] вспыхнуло восстание в Казикумухе, подготовленное интригами некоторых членов ханской фамилии, не замедливших торжественно пригласить Шамиля, который не заставил себя долго ждать. Овладев 20-го марта Кумухом и взяв в плен управляющего Самурским округом полк. Снаксарёва и нескольких других русских офицеров, он отправил чеченцем следующую прокламацию**:

** Документ этот был представлен ген. Грабе гр. Клейнмихелю при рапорте, от 14 мая 1842 года, № 70.

"С упованием на Бога, раб Шамиль к храброму чеченскому народу. Мир и благословение Божье с ним. Амин!

[стр. 8]
 
Поздравляю вас с событием, которое Проведение допустило мне совершить в Казикумухе.

Город Казикумух - мать всех селений - я взял с помощью Божьей, без большого труда. 500 пленных, неверных и наших отступников, казна ханская и несметные сокровища, самые драгоценные, составляют трофеи моей победы.

Всё Казикумухское ханство и ближайшие общества до самого Дербента покорились моей власти без сопротивления.

Акушинцы вошли со мною в соглашение и пригласили своего кадия с почётными старшинами с покорною и повинной головою для переговоров. Словом, кампания эта переполнена столькими чудными событиями, что правоверные имеют повод радоваться. а неверные должны терзаться в досаде.

От Казикумухских владений я взял 35 аманатов. Всё здесь сказано так же верно, как язык, на котором вы говорите.


Приложена печать Шамиля.

Между тем, командир князя Варшавского полка полк. Заливкин, в половине апреля поспешил занять путь от Нижнего Самура до Казикумуха, растянув свой небольшой отряд на всём пространстве от Ричи до Куруха. Ошибка эта не ускользнула от вновь назначенного Шамилем в Казикумухе наиба Хаджи-Яхьи,  решившего истребить наш отряд по частям, и в этих видах с скопищем из 4 тыч. чел. занявшего окрестные Ричинские высоты. Но артиллерия кап. кн. Орбелиани, стоявшая в Ричах с двумя ротами при одном единороге, храбро отразил горцев, которые, прекратив нападение, возвратились в Казикумух. Тотчас после Ричинского дела для успокоения взволнованно ханства двинулся с берегов Самура, во главе 4 батальонов князь Аргутинский.

Взяв у мятежников сел. Шуарклю, а затем и самый Кумух, причём Хаджи-Яхья бежал в горы, и разбив Шамиля под Кюлюли и вторично под Кумухом, он назначил возвратившегося из Тефлиса Абдур-Рахман-бека ханом под руководством Умми Гюльсум-бике, чем и водворил спокойствие в ханстве.


========================================


ПОРАЖЕНИЕ ГРАББЕ В ИЧКЕРИИ И УСИЛЕНИЕ "ГЕНИАЛЬНОГО ВЛАДЫКИ ГОР" ШАМИЛЯ

Акты, собранные Кавказской археографической комиссией, том 9. Издан в 1884. Стр. 8-10:
 
Не столь удачны были наши действия на севере Андийского храбта. Ген. Граббе, сосредоточив у Гензель-аула отряд в 12 1/4 батальонов, при 16 орудиях, и 350 линейных казаков, двинулся 30 мая вверх по Аксаю. Горцы, встретили нас, за отсутствием Шамиля, под предводительством Шуайб-муллы. Продолжая углубление в ичкерийские леса и потерпев значительную убыль в людях, ген. Граббе решил отступить. 2 июня отряд предпринял обратное движение. День этот был самый ужасный, горцы дрались отчаянно.

Потеря наших состояла из: убитых: 2 штаб-офицера. 7 обер-офицеров и 480 нижних чинов; раненых: шт.- и  обер-офицеров 57 и нижних чинов 1239.

После этой злополучной для нас экспедиции Шумел снова хотел напасть [стр. 9] на Аварию, что и заставила генерала Граббе перенести действие в глубь Дагестана, сосредоточив с этой целью при Темир-хан-шуре отряд из 11 1/2 батальонов, при 20 орудиях и 300 казаков и конной милиции. Он 24 июня прибыл к Цатаныху, а на следующий день к Шали, которые занял 28-го, а 29-го возвратился в Цатаных.

Таким образом, несмотря на громадность средств, главная цель предположений на 1842 год не была достигнута. Влияние же Шамиля, напротив, всё усиливалось. Словом, плоды наших лучших экспедиций за время с 1832 по 1842 год были потеряны.
...
[стр. 10]

Неудачи, испытанные нами в 1842 году, как бы лишили нас прежней обычной энергией. С другой стороны, значение Шамиля, благодаря последним его успехам, вместе с нравственным влиянием на разнопплеменное и разнохарактерное население Чечни и Дагестана, сплочённое его железною волею в одну массу, видимо и значительно усиливалась. При таких обстоятельствах борьба наша с горцами требовала несравненно более сил, чем те, которыми мы думали удерживать край от восстания, и которые были разбросаны на огромном пространстве, среди недоступной местности, без дорог и всяких средств к существованию; более знания края и его населения, а главное, военного таланта в главнокомандующем, которого не доставало у слабохарактерного Нейдгардта, в борьбе с гениальным владыкой гор, каким в действительности был Шамиль.
« Последнее редактирование: 10 Июля 2022, 17:32:53 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #33 : 11 Июля 2022, 04:02:17 »
Граббе: Шамиль - "необыкновенная причина" преобразования чеченцев

271. Обзор военных действий на левом фланге Кавказской линии в 1841 году. — Составлено ген. Граббе. (АКАК. Т. 9. С. 269)

Положение дел в Чечне до открытия военных действий

В продолжении зимы с 1840 по 1841 год восстание Чечни приняло вид совершенно новый. Ни целый год войны, ни понесенные потери, пи разорение лучших аулов не заставили чеченцев покориться. Между тем, основываясь на всех опытах прежних примеров, можно было, если не надеяться на всеобщую покорность, то по-крайней мере ожидать, что продолжительность войны охладит первый пыл возмущения, произведёт между чеченцами раздоры что некоторая часть их, ища спокойствия, будет склонна к покорности, и что, как то бывало прежде, отдельных деревни войдут с нами в сношения, и таким образом единство между ними нарушится и, при содействии нашего орудия, обыкновенный порядок вещей скоро снова восстановится. Но события не подтвердили опыты. Чеченцы показали себя не тем непостоянным и переменчивым народом, каким они были доселе, не только не приобрели мы нигде между ними отдельной покорности, но еще, напротив того, все действия их получили какую-то общность и единство, а предприятия их – несравненно большие против прежнего размер и силу.

Такое неожиданное и такое важное изменение в характере целого племени не могло произойти без причины необыкновенной, и эта необыкновенная причина есть Шамиль.

Из главы мятежа, каким он являлся нам весною и летом 1840 года, Шамиль начинает уже делаться теперь властителем чеченцев. Он уже присвоил себе право требовать от них сопротивления нам как долге, и всякое намерение покориться наказывал как измену,—и приобрёл уже средства силою поддерживать эти требования. Окруженный многочисленною воинственною партиею, вспомогущесвуемый несколькими отважными преданных ему людьми, он уже мог по воле своей управлять чеченцами, и если иногда и встречал сопротивление, то был уже довольно силен, чтобы подавлять его.

Эти обстоятельства, порождая новый порядок вещей и изменяя отношение к нам чеченцев, должны были изменить и действия наши против них. Надлежало для сих действий определить постоянную систему, которая, не смотря из все случайности, вела бы нас постепенно, хотя и медленно, но неминуемо, к покорению Чечни и покорность её основала бы прочно и твердо.

Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #34 : 18 Июля 2022, 01:14:39 »
Взглянешь невзначай на эти рыжие оборванные фигуры, прыгающие кругом нас, пронизывающие нас своими хищными и любопытными глазами,— и почудится, что это, окружила нас стая каких-нибудь проворных чекалок, облизывающихся на наше добро, кровожадных и трусливых, пропитанных вонью пожираемой ими падали…
...
И Максиме, и Павле, оба в 1878 году прошли Дагестан через Дидо и Капучи в отряде князя Георгия Джоржадзе, с оружием в руках и, конечно, не в первый раз. Недаром у них на груди [519] болтается по нескольку Георгиев, золотых и серебряных.

Как только увидели мы среди котловины гор живописное озеро Хупро, кажется, единственное в Дагестане, и дальше, на обрывистой голой горе, мрачные силуэты аула Хупро, вырезавшиеся на жарком синем небе,— так и осадили нашего лихого Максиме воспоминания о скверных днях, пережитых им на этих пустынных высотах.

— Плохой тут народ, разбойник на разбойнике! безнадежно махнул он рукою, словно говоря сам с собою, хотя ехал около меня...

— А что? разве попадался к ним когда? спросил я...

— Вот! да они было всех нас тут покончили, когда война турецкая была; и Георгия князя, и Кико, что вот в Телаве вас принимал, и нас всех... Мошенник народ! Обманули нас, как малых ребят! Пришли мы под Хупро с отрядом; отряд небольшой, милиция больше; стали вон там на горе, что за лесом, видите макушку зеленую; разбили палатки. Приказал князь явиться старшинам дидойским, наказать хотел их за то, что баранту отняли у тушин, пастухов перерезали... Пришли тише воды, кланяются, прощенья просят, говорят — не мы резали, не мы отгоняли, мы, говорят, верны белому Падишаху, обещали на завтра молока принести солдатам, сыру, баранины...

Князь и поверь им, отпустил... Сварили кашу, полегли спать. А ночь претемная. Караульные-то и засни, думают — кто тронет. А они, подлецы, вскарабкались не хуже кошек вон по тем скалам, где и днем-то на веревках не поднимешься, перерезали караульным горла, постолкали их в пропасть, да и проползли к нам в палатки... Все котлы наши [520] унесли. Проснулся кто-то, поднял тревогу, из ружья ударил, вскочили мы,— спросонья ничего не видать... Палим зря друг в друга из ружей, со стороны свои за лезгин кажутся... Сколько народу своего сами перебили... А они засели в лесу, по деревьям да за камнями их-то не достанешь, а они в кучку нашу на ружейный огонь и сыплят пулями без промаху. Страсть сколько положили... Сорок человек убитых и пораненных к утру насчитали. Стало светать, тут только они подались, потому их видать стало; тут уж князь и нашим отступать приказал.

— Тех-то, я думаю, никого не осталось, заметил я:— после усмирения, наверное сослали куда-нибудь в Россию или расстреляли...

— Какое сослали! опять махнул рукою Максиме.— Они все те же самые... Может, 4, 5 человек и попались, которых начальство заметило... Да что тут говорить,— вон, видите, старик, что в шапке рваной с наибом разговаривает... Я этого подлеца своими глазами видел, как он из леса в нас палил... Я его давно знаю еще с старых походов, он у них первый запевала на все... И как это ему все с рук сходит, Господь знает!... Другой без вины попадается, а он вон всему делу затейщик, а цел... Я тогда сказывал про него князю... Не знаю, забыл разве...

Я невольно оглянулся на этого низенького сутуловатого старика с волчьим выражением лица, с клочьями седоватой щетинистой бороды; он словно почуял, что речь идет о нем, и злобным взглядом своим, искаженным еще больше притворно-заискивающею улыбкою, подозрительно косился теперь на нас...

— Все они хороши, все так и смотрят, как бы горло тебе перекусить!..— продолжал между тем [521] философствовать Максиме, бесцеремонно разглядывая шедших около него дидойцев и нисколько, по-видимому, не избегая, чтобы они поняли его...— Только и ласковы, когда палка в руках... А их бы сила взяла, задали бы они...

Максиме чувствовал себя в несомненном обладаньи тою силою и тою палкою, которая сдерживает дидойцев, и ехал поэтому среди них, презрительно посматривая на всю их оборванную толпу, как торжествующий победитель среди живых трофеев своей победы...

— Вот и этот был, вон тот длинный, рыжеволосый! Тоже знакомец! вдруг вскрикнул Максиме, будто напал на неожиданно-приятную находку... Он указывал мне пальцем, чуть не в упор, в лицо шедшего неподалеку дидойца.

Тот, по-видимому, понял, о чем говорили мы, потому что мотнул отрицательно головою и, оскалив насмешливо зубы, отвернулся в сторону...

Е. Л. Марков – «Очерки Кавказа. Картины кавказской жизни, природы и истории». СПб. - Москва – 1887. Стр.  518-521


============================================



============================================




Никогда не мог Дагестан составить из себя одно сплошное царство, один крепкий союз; никогда не имел он одного языка. Его издревле называют «гора языков».

Племена его многочисленнее, чем племена любого большого государства. Каждая гора заселена особенным племенем, каждая деревня говорит особенным наречием, непонятным для других.

Аварцы ненавидят кумыхов, дидойцы — капучей, андийцы — табасаранцев. В каждой общине свой обычай, свои законы на все, непохожая на других одежда, чуждые другим празднества.

Даже одна и та же река называется десятью различными именами, протекая десять соседних ущелий.

Никто не хочет знать ничего общего: ни общих законов, ни общих интересов, ни общего имени...

Название лезгин, которым мы обозначаем жителей Дагестана, чуждо самим дагестанцам. Они в своих собственных устах — цези, цунта, анцух, беджа, кумых, но вовсе не лезгины.

Е. Л. Марков – «Очерки Кавказа. Картины кавказской жизни, природы и истории». СПб. - Москва – 1887. Стр.  592



===========================================


Чуждый Дагестану, пришлый элемент Исламизма, правда, внес в него некоторые слабые искры сознания своего единства по вере.

Но самым могучим и беспощадным борцам Ислама, каков был, напр., Шамиль, стоило мучительных трудов воплотить, хотя временно, во что-либо реальное и практическое эту слабо тлеющую в Дагестане идею религиозного единства своего.

Не смотря на свою железную волю и на свой гений народного устроительства, Шамиль пал в конце концов жертвою непосильной борьбы с духом обособления и розни, веками укоренившейся в племенах Дагестана, непобежденной даже Исламом... Одна за другою покинули его на произвол судьбы горские общины, негодовавшие на его деспотизм единовластителя, на подавление им разнородных местных обычаев, или народных адатов, однообразными предписаниями шариата; грозный владыка Дагестана был взят русскими войсками в последнем убежище своем Гунибе, защищаемый всего только несколькими сотнями лично преданных ему мюридов.

Е. Л. Марков – «Очерки Кавказа. Картины кавказской жизни, природы и истории». СПб. - Москва – 1887. Стр.  593

« Последнее редактирование: 21 Июля 2022, 00:25:59 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #35 : 21 Июля 2022, 00:02:00 »
Хаджи-Мурад Доного: «Для одних Шамиль — предмет панегириков, для других — нелицеприятных пасквилей»
00:00, 27.12.2020

На Кавказе последние несколько месяцев идет полемика между чеченским оппозиционным блогером Тумсо Абдрахмановым и дагестанцами. Причиной конфликта стала роль имама Шамиля в Кавказской войне. Герой имам Шамиль или не герой и отменяют ли его заслуги переговоры после Гуниба — это дело оценочных суждений, которые каждый определяет для себя сам. Но, прежде всего нужно разобраться с тем, что на самом деле происходило в то время между имамом Шамилем, его наибами (заместителями) и русской армией. Колумнист «Реального времени» Карим Гайнуллин побеседовал на эту тему с доктором исторических наук, специалистом по Кавказской войне Хаджи-Мурадом Доного.

«Народно-освободительная борьба горских народов велась под знаменем Ислама»

— Хаджи-Мурад эфенди, советская историография видела в Шамиле героя национально-освободительного движения. В то же время царская историография считала его предводителем секты мюридизма. Было ли такое движение — мюридизм? И чем отличается мюридизм от предыдущих локальных восстаний горских феодалов?

— Понятие «мюридизм», возникшее в российской имперской историографии, перекочевавшее в советскую и постсоветскую, сегодня не популярно у исследователей истории Кавказской войны. В идеологической поддержке военных мероприятий самодержавия утверждался тезис о приверженности горцев к «мюридизму» — доктрине, которая, по мнению имперского историка Р.А. Фадеева, служила «показателем основной страсти и главного облика Исламизма с ненавистью к неверным».

В этом контексте давно уже назрела необходимость поставить точку в определении легитимности понятия «кавказский мюридизм». В одних случаях оно употреблялось для обозначения движения некоторых народов Кавказа, в других — представлялась в виде особой идеологии. Концепт «мюридизма» вместе с производными от него формулировками нередко включает в себя практически все черты и направления борьбы горских народов. В связи с чем необходимо помнить, что вооруженные действия всех трех имамов (Гази-Мухаммад, Гамзат и Шамиль) или «борьба за веру» определялись не только антиимперским и антифеодальным характером. Нередко борьба разворачивалась против общин и представителей мусульманской элиты, не признававших власть имамата. Ясно одно — народно-освободительная борьба горских народов велась под знаменем Ислама.

До войны горцев под началом трех имамов также были попытки ведения военных действий против империи. Например, так называемое ханское восстание в Дагестане (1819 г.), где идейным вдохновителем вступал известный алим Саид Араканский. Однако идея Араканского объявить джихад под руководством аварского хана имела мало общего с более поздней борьбой трех имамов, возникшей в полунезависимых союзах сельских обществ Дагестана, которые были непримиримым и давним противником династии местной мусульманской элиты. Еще ранее с переменным успехом действовал Сурхай-хан II Гази-Кумухский, необходимо назвать и деятельность чеченского шейха Мансура. Это мы говорим о событиях в основном на территории Дагестана и Чечни, тогда как на Северо-Западном Кавказе против российской экспансии много лет вели борьбу черкесы.
Фотопортрет Шамиля работы Г. Деньера, 1859 год. Источник: wikipedia.org
«Чем крупнее историческая личность, тем она многограннее для восприятия»

— Кто такой имам Шамиль для истории Кавказа? Почему его личность до сих пор вызывает споры?

— Споры обычно начинают те, кто не совсем ясно имеет представление о событиях тех времен. В 1834 году Шамиля избирают имамом Дагестана. Через несколько лет, в 1840 году, Шамиль был избран и имамом Чечни. Начиналась Великая Кавказская эпопея. На протяжении многих лет она была предметом пристального внимания ученых, писателей, поэтов. Множество документов, извлеченных из архивохранилищ и частных собраний, стали показателями героической борьбы народов Кавказа во главе с их лидером Шамилем, серьезных преобразований в горском обществе.

Жизнь Шамиля можно разделить на две части. Первая, в которой он предстал как воин и государственный деятель, завершилась в августе 1859 года. Она осталась в истории как трагическая и героическая эпоха, олицетворением которой был он — имам Шамиль.

Вторая, начавшаяся с Гуниба и закончившаяся в Аравии, есть исключительно его личная жизнь, наполненная размышлениями о прожитом, думами о будущем своего народа, семьи и потерях близких; «дипломатическими» отношениями с петербургским кабинетом и главной целью — совершить хадж и покинуть Россию. В этой части Шамиль принадлежал себе, но имя его уже давно стало достоянием мировой истории.

Для одних Шамиль — предмет сладостных панегириков, для других — нелицеприятных пасквилей. Чем крупнее историческая личность, тем она многограннее для восприятия, труднообъяснима из-за деяний, не вписывающихся в обычные этические сентенции. Смысл личности, достойной зваться исторической, в том, что «она повторяется в каждом новом поколении, но участвует в его жизнебытии не как гость издалека, а как непосредственный учитель жизни».

В любом случае, достоинства и слабости этой яркой личности можно измерить только всемирно-историческими весами. Имам Шамиль — самая известная и масштабная личность в истории Кавказа.

— Гуниб шокирует: всего 400 мюридов сопротивлялись 10-тысячному русскому войску с пушками. Как проходила осада аула?

— Гора Гуниб была полностью блокирована царскими войска­ми. «Войско» Шамиля на Гуни­бе состояло из чуть более 300 чело­век, в том числе женщин и детей, с четырьмя пушками. Как же могло за­кончиться это противостояние? Надеялся ли имам на благополучный исход? Возможно. Ведь были случаи в его боевой жизни и посложнее (например, на Ахульго в 1839 г.). И только груз прожитых лет своей тя­жестью напоминал о том, что война уже длится четверть века, что народ устал воевать, что сеять и убирать урожай уже некому, что мужское население заметно убавилось и пр. Вырублены леса, сожжены аулы и сады, а 25 лет — это целая молодая жизнь. Мальчики, родившиеся в начале войны, в 13 лет становив­шиеся воинами, погибали совсем юными. И вот Гуниб. Он входит в историю Кавказской войны как очередное (которое уже по счету!) сражение, но пока еще никто не знает, последнее ли.

Гора Гуниб считалась труд­нодоступной, но слишком ма­лые силы горцев не могли пол­ностью ее контролировать. Исторические летописи свидетельствуют, что после обоюдного артобстре­ла и не приведших ни к чему переговоров, в ночь на 25 ав­густа около 100 апшеронцев-охотников, используя лапти, крючья, веревки, полезли по крутому склону наверх, пока не наткнулись на сторожевой пост горцев.

Расчет со сторожевым постом был недолгим и жестоким, только три уцелевших горца успели вскочить в караульную башню. Расстреляв все свои заряды, они с обнаженными кинжалами выпрыгнули из башни и бросились на солдат, рубя на­право и налево. Это были мулла и два мальчика — 13 и 17 лет.

«Проколотые насквозь, вертясь, как на вертеле, на трехгранном острие штыков, они все еще про­должали колоть и убивать, и много русских голов положили кругом, пока не испустили свой отчаянный дух», — так писал русский летописец.

Сторожевой пост, взятый апшеронским батальоном, был самый дальний от Гунибского аула, и никто не мог подать ему помощь. Другие батальоны в это время тоже лезли со всех сторон на приступ.

Взобравшись на плато, войска двинулись по направлению к селению Гуниб, куда начали отходить защитники вместе с Шамилем. По пути следования к последнему оплоту имама произошел жестокий кровавый бой. Он был последним.

Предлагаю ознакомиться с интересным фрагментом из истории Апшеронского полка: «...Они (апшеронцы) стояли лицом к лицу с горстью неприятеля, за­севшего в завалах... Мюриды бросают винтовки, выхватывают шашки, кинжалы... и охотники уже в завалах, уже сцепились, схватились не только оружием, но и просто голыми руками со своими врагами. В несколько секунд десять горских трупов уже валялось на земле, озлоб­ленно дерутся остальные горцы, в особенности трое из них. Как фурии, как бешеные кошки, кидаются они в лицо солдатам. Физиономии их искривлены, су­хие пальцы хватают лезвие под­ставленного им штыка, и в то же время левая рука заносит кин­жал над солдатом, одежда их в беспорядке, волосы открыты, рассыпались по плечам, груди обнажены... Но что же это та­кое? Неужели это не сон?! Перед охотниками, представляя из себя оживотворенных ведьм, восста­ют в неистовом виде, вооружен­ные с ног до головы, отбиваю­щиеся и нападающие, как гиены, три женщины. Одна за другой повисли эти несчастные на шты­ках апшеронцев и отброшены в сторону, падают еще двое...»

На этом завершилась последняя кровавая сцена из гунибской эпопеи. Впереди вновь переговоры Шамиля с князем Барятинским и завершение боевых действий на Северо-Восточном Кавказе.
Т. Горшельт. Пленный Шамиль перед главнокомандующим князем А. И. Барятинским. 1863 год. Дагестанский музей изобразительных искусств, Махачкала. Источник: wikipedia.org
«Женщин отдали в прислуги солдатам, офицерам, казакам, некоторых выдали замуж»

— Ведь Гунибу предшествовали события при Ахульго. Историки говорят, что именно картина этой битвы сподвигла наибов просить Шамиля выйти на мирные переговоры. Что произошло там такого, что заставило воинов Шамиля пойти на этот шаг?

— Тогда, в 1839 году, на Ахульго на самом деле происходили страшные дела — как сама битва, так и последствия. Победители разрушили Ахульго до основания, пленных горцев выслали на 10 лет в российские крепости, мальчиков отправили в Россию, где поместили их в батальоны военных кантонистов, в принудительном порядке крестили, и дети уже с новыми именами растворились на просторах Российской империи. Женщин отдали в прислуги солдатам, офицерам, казакам, некоторых выдали замуж, очень многие умерли от ран и болезней. Впоследствии Шамиль старался обменивать пленных солдат на пленников Ахульго при малейшей возможности. Да, примерно такая же ситуация могла стать и после взятия Гуниба, мы же знаем, как поступают победители, взявшие с боем крепость или город.

В гунибском деле без обмана не обошлось. Когда окруженным в селении защитникам предложили переговоры, они желали просить имама выйти к Барятинскому, выяснить какие будут условия. Однако никто из них не посмел просить об этом Шамиля, тогда обратились к его сыну Гази-Мухаммаду, который и передал просьбу мюридов. Имам не верил в переговоры и только ввиду настойчивости горцев, надеявшихся как-нибудь выйти из трудной ситуации, пошел навстречу их просьбам. К тому же прибывший на окраину Гуниба полковник Лазарев уговорил имама выйти к наместнику на переговоры, обещая при этом, что затем все вернутся на свои места для окончательного решения вопроса. Но выйдя к Барятинскому, Шамиль оказался в западне, назад в Гуниб его не пустили. Увы, его опасения оправдались. Выманив имама на переговоры, командование задержало его, объявив Шамилю, что теперь он должен будет ехать в Санкт-Петербург.

Дело в том, что по сей день мы в плену российских источников, описывающих сцену сдачи Шамиля, с позиции победителей, тогда как существуют и местные — свидетельства участников этого события.

Один из них, Ибрагим из Гимры, впоследствии так описывал последние минуты имама перед его выходом на переговоры к князю А.И. Барятинскому: «…Прибытие имама к главнокомандующему было, прежде всего, следствием многочисленных и настойчивых просьб как внутри селения, так и за его пределами — с условием возвращения его обратно после того, как имам встретится с главнокомандующим. Но русские не сдержали своего обещания и, не допускали к Шамилю его асхабов».

Одержимые оппоненты с упрощенным и примитивным взглядом на Шамиля с удивительной настойчивостью стремятся внушить, что имам обязан был погибнуть на Гунибе, что было бы, кстати, для него проще всего. Но имам и в эти драматические мгновения думал о своем народе, его дальнейшей судьбе и принял решение: уступить миру, отдав себя в жертву. Да и кто же определяет — когда человеку покидать бренный мир! За всю свою боевую жизнь Шамиль много раз оказывался на грани гибели, на его теле было 19 ран, но конец его жизни все не наступал. Не умер он и в Калуге, где умирали члены его семьи, и только в Лучезарной Медине этот миг настал, там он скончался и был похоронен на кладбище «Джаннат ал-Бакия», где нашли свой приют члены семьи пророка Мухаммада (ﷺ), члены его семьи и другие лучшие люди его окружения. Вот такая жизнь была у имама!
Имам Шамиль с сыновьями. Фотопортрет работы А. С. Роинова. Источник: wikipedia.org

— Как выглядел имамат после Шамиля? Какие регионы продолжили борьбу и как долго она продолжалась?

— С окончанием военных действий на Северо-Восточном Кавказе имамат ушел в прошлое, наступило некоторое затишье. Своей борьбой Шамиль и его последователи добились от империи признания и сохранения своих традиционных форм исторического бытия:

    джамаатского самоуправления,
    адатского и шариатского права,
    исходных форм делопроизводства на арабском языке,
    традиционных форм начального образования,
    свободы исповедания Ислама,
    свободы от воинской повинности,
    почти символического размера казенного налога (во много раз меньше того, что платили крестьяне «имперской» национальности).

Этим самым имперская власть признала необходимость считаться со своеобразием страны, с особенностями, традициями и историческим наследием ее народов. Были ли еще такие народы, включенные в состав империи «мирным» путем, и приобретенные подобные права?

Тем не менее волнения, вспышки и небольшие восстания продолжались как на территории Чечни, так и Дагестана. На Западном Кавказе продолжались военные действия, закончившиеся в 1864 году, что повлекло за собой трагедию черкесского народа. Последнее крупное восстание на Кавказе произошло в 1877 году, оно было жестоко подавлено российскими властями.
Карим Гайнуллин

https://realnoevremya.ru/articles/198516-na-kavkaze-razgorelis-novye-spory-o-lichnosti-imama-shamilya
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #36 : 09 Ноября 2022, 19:50:58 »
«Все дербентские шииты отличались особой преданностью правительству. В 1831 году во время блокады Кази Муллы, они участвовали в защите города и крепости наравне с войсками; в 1851 году во время вторжения неприятеля в Табасарань, не только исправно сторожили окресности города, но и с полным усердием высылали от себя всадников в приграничные части Дербентского уезда; одним словом, при всяком случае, являют себя усердными слугами правительства».

Е.Козубский. "История города Дербента".
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #37 : 13 Ноября 2022, 06:58:05 »
Зиссерман о штурме Ведено

Арнольд Львович фон Зиссерман. "Очерк последних военных действий на Восточном Кавказе" // Современник, № 7. 1860, стр. 19, 20-23:

[стр. 19]
Итак, небольшой передовой отряд, ставший в виду Веденя, рекогносцировав местность, приступил прежде всего к устройству своего лагеря, в роде укрепленного; затем обратился к тяжкой работе прокладывать назад дорогу. Одна боковая колонна, направленная по высотам без дорог, обошла Ведень и частью стала на командующей высоте, частью заняла аул Харачой, в тылу Веденя. Между тем главные силы неприятеля, под начальством Казы-Магомы, составили гарнизон Веденя; часть под предводительством Даниэля Бека, занимала Хулхулауское ущелье, по которому боялись выступления нашего, которое повлекло бы за собою отложение остатков непокорного чеченского населения; мелкие партии рассыпались на пути наших сообщений, а сам Шамиль с лучшею конницею стал на высотах, с севера окружающих веденскую долину, и открыл оттуда по лагерю пушечную пальбу. Этим расположением он, между прочим, прикрывал путь к Ичкерии, которую весьма опасался потерять. Но не долго оставался он здесь. Жизнь в лагере, обстреливаемом ядрами, мешавшими работам, не могла понравиться нам, и поэтому два батальона были посланы сбить неприятеля с высоты.

Штурм крутой горы, невзирая на глубокий снег и местами топкую, глинистую грязь и на град выстрелов, был произведен блистательно. Неприятель, не видя возможности остановить движение батальонов, к которым стали подходить резервы, побоялся за свою артиллерию и отступил. Высоты были заняты несколькими ротами, расположенными в засеках, и спокойствие лагеря восстановлено. Шамиль уехал в Гуниб, поручив наибам выселить остатки чеченского населения в горы; но жители дали знать об этом в отряд, к ним была послана колонна и они вышли к нам.

[стр. 20]

Оставалось только взять это укрепление, в котором Шамиль оставил сына с 6000 горцев, никак не в надежде, что укрепление будет отстояно, а просто для поддержания своего нравственного влияния и некоторой бодрости и надежды в горцах. Сдать без обороны Ведень, после того, как сын его в присутствии всего народа клялся умереть на развалинах его, было бы неловко.
Невзирая на страшное, неслыханное ненастье, продолжавшееся с упорным постоянством два месяца, работы подвигались. Среди векового дремучего леса, обнажалась широкая, сажень в 60, просека; по дороге появились мосты, гати и множество различных сооружений, способствующих свободному сообщению. По всему ущелью тянулись балаганы и землянки рабочих батальонов. К 2 числу марта можно было наконец по этой дороге доставить к Веденю орудия, мортиры, снаряды и прочее. В виду неприятельского укрепления появилось наше, окончательно убедившее горцев, что мы не намерены уходить оттуда.

Почти два месяца проведенных гарнизоном Веденя в бездействии, при увеличивавшемся недостатке припасов, при тесноте, усиливавшейся непогодой, в ежеминутном ожидании штурма, сильно поколебали его бодрость и первоначальный пыл, выражавшейся в клятвах пасть под развалинами укрепления; песни стали умолкать, уныние видимо стало проникать в редуты и окопы Веденя, уныние, усиливаемое каждодневными известиями о покорности всех окрестных чеченцев, о проложенных просеках, обеспечивающих движение русских войск и проч. К тому же, в лагерь беспрестанно прибывали новые войска, присоединился Кумыкский отряд, а в Ичкерии появился из Дагестана особый отряд, приступивший к истреблению разбросанных там в лесах неприятельских аулов и рубки просек к центру Ичкерии. Неприятельские партии то появлялись в тылу нашем и затеивали перестрелки с рабочими, то пытались прервать наши прямые [стр. 21] сообщения с Аргунским ущельем; но все это кончалось без особых последствий.

Когда таким образом все было подготовлено, надежды на успех и незначительность потерь обеспечены, преступлено было к решительным осадным действиям, предшествующим штурму. Заложили несколько редутов, повели траншеи, устроили батареи для мортир и других орудий, одним словом, делали все то, что обыкновенно делается в подобных случаях.

После несколько-дневной обоюдной канонады, в течение которой гарнизон не показывал однако ни малейшего признака ослабления, 1-го апреля была открыта общая со всех батарей бомбардировка по укреплению, производившая в течение всего дня, судя по беспрерывной суматохе, опустошительные действия; а в 6 час. вечера начался штурм ближайшего неприятельского редута, защищаемого андийцами и названного поэтому «Андийским». Неприятель встретил колонну залпом уже под самым бруствером редута; но это не остановило наших молодцов и они мгновенно ворвались внутрь; устрашенный гарнизон бросился бежать к следующему редуту; а через некоторое время, не надеясь удержаться и в остальных укреплениях, горцы начали общее отступление, сопровождаемое пламенем подожженных ими зданий, разрывом бомб и гранат, раскатами всех возможных выстрелов, стонами, криками и вообще теми звуками, которые слишком знакомы людям, видевшим всяких родов штурмы и сражения, и которые передать небывалым — нет возможности. Казы-Магома, заметив, что лучшая часть гарнизона бросила самый крепкий из редутов, а русские войска заняли его и все ближе подвигаются к аулу, стал на крыше шамилевского дома и объявил, что умрет здесь... Наибы схватили его насильно под руки и увели, а дом подожгли со всех углов.

Наступившая ночь не позволяла преследовать отступавшего в горы неприятеля; мы впрочем не считали нужным стараться его настигать и вступать в бой, как для избежания совершенно напрасной потери, так и потому более еще, что неприятель был никто другой, как жители обществ, которым после падения Веденя не оставалось другого выхода, как покориться. Из-за чего же кровавые меры и напрасное озлобление, могущее только усилить ненависть? — Эти соображения были отчасти причиной, что не было употреблено более действительных мер теснее обложить Ведень и совершенно отрезать гарнизону возможность отступления: это могло бы вызвать только отчаянную защиту и опять лишние жертвы. [стр. 22] Пример этому мы видели в 1847 году, при взятии Салты, где, после двух кровавых штурмов, мы едва овладели аулом, благодаря бегству гарнизона по оставленной ему дорожке...

Подобное соображение может показаться весьма странным читателю, особенно военному. Как? Есть возможность тесно обложить осаждаемую крепость, отрезать гарнизону пути отступления и этим осаждающие не пользуются? Наконец, гарнизон оставляет крепость, войска врываются туда на его плечах и не производится самое деятельное, настойчивое преследование? Между тем, это было совершенно основательно, совершенно благоразумно. В том-то и дело, что между войною европейскою (правильною) и войною кавказскою почти ничего общего нет. Уже в прежних статьях старался я указывать на громадную разницу между войной обыкновенной и войной здесь, которая кроме того делится еще на войну в Чечне, войну в Дагестане, на Лезгинской линии, на правом крыле, имеющие каждая множество своих особенных оттенков, условий и правил. Все это происходит от бесконечного разнообразия местности, климата, нашего положения, от характера и образа жизни враждебных племен и т.д. Мы имеем дело не с армией, а с целым народонаселением, взросшим с оружием в руках, чрезвычайно развитым не только в тактическом, но нередко и в стратегическом отношении. Армию может стеснять в ее действиях затруднительность сообщений, недостаток запасов, болезни, нерешительность или бездарность начальников и множество других причин, а нашего противника подобные случаи не касаются: он у себя дома; днем дерется, ночью придет в свою саклю, поест, почистит, исправит оружие, отдохнет и на заре опять в лесу или за завалом, на родной почве, защитником своей семьи и очага. Следовательно, здесь не представляется и возможности действовать на одну из тех слабых сторон, которые представляются у регулярной армии. Здесь поражение неприятеля, его отступление, даже поспешное бегство, есть не более как временный успех, весьма часто без всяких результатов. Сегодня рассеянный в одном месте, неприятель соберется завтра в другом; и увлекитесь только вчерашним успехом да пройдите в какой-нибудь частый перелесок, в овраг, из которого гололедица или невылазная глинистая грязь не выпускает вашу артиллерию и обоз несколько часов, — так этот, по вашему мы мнению, разбитый, расстроенный неприятель покажет себя. Каких-нибудь 50 человек, не больше, вдвойне отплатят за поражение... Таких примеров было множество и, надеюсь, они известны всем нашим старым сослуживцам. [стр. 23]

Вообще война эта была до такой степени разнообразна, что чуть не каждое дело, — каждое движение, каждая осада, представляли совершенно новые уроки, новые непредвиденные обстоятельства, если не для тактических, то для административных соображений, игравших здесь всегда важную роль. Примерами противоположностей можно бы наполнить целые книги.

После этого, можно надеяться, приведенное нами выше соображение, по поводу ненастойчивого преследования веденского гарнизона, не покажется уже так странным и читатель решится допустить существование причин, по которым могли мы желать не слишком кровавого отступления защитников столицы Шамиля.
______

2 апреля, весеннее солнце осветило живописную Веденскую долину, как бы поверженную в глубокий сон, после двух месяцев беспрерывного грохота выстрелов. Картина была поразительная... Ведень дымился; солдаты шныряли между развалинами, в надежде на добычу; по долине рассыпались лошади, туман поднимался на горы, открывая все окрестности, вступавшие отныне в новую эру...
« Последнее редактирование: 13 Ноября 2022, 07:05:09 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #38 : 19 Ноября 2022, 02:23:19 »
Ю.У. Дадаев
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СОВЕТ (ДИВАН-ХАНЭ) В СИСТЕМЕ
ОРГАНОВ УПРАВЛЕНИЯ И ВЛАСТИ ГОСУДАРСТВА ШАМИЛЯ


Шамиль, значительно расширив границы своего государства, подчинив почти всю Чечню и значительную часть Нагорного Дагестана в конце 1840 г. и в начале 1841 г., приступил к созданию и совершенствованию органов государственного управления. С учетом стратегических задач впервые создаваемого централизованного государст- ва народов Северо-Восточного Кавказа Шамиль организует под своим руководством и высшие органы государственного управления и власти на относительно демократических началах.

Если общеимаматские съезды были высшим законодательным и представительным органом, определявшим цели, задачи государства Шамиля, стратегические пути разви- тия, формы и методы их достижения, и они созывались по мере необходимости, ежегодно или через два-три года с участием делегатов от всех наибств, общин, джамаатов, крупных сел, то государственный совет объективно выступал в роли законодательного, исполни- тельного и судебного органа съезда по всем вопросам. В его компетенцию входили все вопросы государственной власти, это был коллегиальный орган. Прежде всего, в этом высшем органе государственной власти были объединены законодательные, исполни- тельные, военные, судебные и иные функции, вопросы управления. Государственный со- вет руководствовался решениями общегосударственных съездов и осуществлял на терри- тории имамата организацию власти и управление всеми государственными делами. Он избирался на демократических принципах, был коллегиальным органом государственно- го управления (советом) власти на территории имамата. По своим функциям и структуре он отвечал, прежде всего, специфическим задачам сражающегося за свободу и отстаивающего социально-политическую и экономическую независимость своих граждан и был построен на военно-административных принципах.

В этом органе были впервые на практике воедино соединены военные, духовные, политические, социальные, экономические и все остальные гражданские функции государственного управления и организации власти в центре и на местах.

С первых дней существования Государственный совет был высшим законодательным, исполнительным и судебным органом во главе с Шамилем, который был одновре- менно высшим духовным лицом. В тех крайне сложных условиях это был первый кол- лективный, относительно демократический орган государственной власти централизо- ванного многонационального государства на территории Северного Кавказа. Создавая Государственный совет, Шамиль сделал невиданный до сих пор на этой территории про- грессивный и демократический шаг в развитии государственности народов Дагестана и Чечни, всего Северного Кавказа. Социальная, экономическая, политическая и демократи- ческая сущность созданного им органа государственной власти намного опережала, а по некоторым позициям даже превосходила существовавшие формы государственного управления ханско-феодальных владений, вольных обществ Дагестана, Чечни и других регионов Кавказа и также крепостной России и государств Азии и Ближнего Востока.

Сконструированная и осуществленная Шамилем на практике система государствен- ного управления в тех специфических условиях как никогда ранее отвечала социальным и политическим потребностям развития народов Северного Кавказа, в определенной сте- пени соответствовала их жизненным интересам и нуждам. Она помогала мобилизовать народные массы на борьбу против царских колонизаторов, на защиту своей свободы и независимости. Анализ реформ, проведенных Шамилем, показывает, что это был не только крупный политический эксперимент, но и первый опыт за всю историю развития и становления государственности у народов Северного Кавказа, да и Российской империи и Кавказа в целом.

Во главе Государственного совета стоял Шамиль, который был избран имамом на съезде народов Дагестана и Чечни. В его руках была сосредоточена вся военная, админи- стративная, гражданская и духовная власть, которую он старался по мере возможности осуществлять коллективно и демократично на всей территории имамата как по горизон- тали, так и по вертикали, в строгом подчинении и отчетности центральной власти, т.е. Государственному совету, всех органов на местах.

Французский дипломат Кастильон, работавший консулом в Тифлисе в 40-е гг. XIXв., в письме министру иностранных дел Гизо писал, что Шамиль как глава Государственно- го совета, руководитель нового государства на Кавказе воплощал в себе военное и духов- ное руководство. «Нам придется различать, – писал он, – две личности, объединенные сейчас в Шамиле, которые оказывают друг другу взаимную поддержку в двойной цели, которую они перед собой ставят. С одной стороны, это политический вождь, диктатор, которому событиями была предоставлена безграничная власть при демократическом строе, основанном на принципе абсолютного равенства (подчеркнуто нами. – Авт.), в то же время – это религиозный вождь, которому звание великого имама, верховного гла- вы правоверных придает священный характер. Имея это двойное звание, единственный судья в вопросе принесения жертв, требуемых войной против неверных, он распоряжает- ся имуществом и жизнью населения. Его власть твердо организована» (Кастильон, 1936. С. 118).

Анализ многочисленных арабоязычных документов внутриимаматского происхож- дения, выявленных за последние двадцать лет и введенных в научный оборот, еще более подтверждают и расширяют выводы Кастильона о военном, организаторском и реформа- торском таланте Шамиля и, в целом, о сущности этого государства. Идея создания Госу- дарственного совета (диван-ханэ) принадлежала Шамилю, а его учителя и соратники Джамалудин Кази-Кумухский, Загалав из Хварши, Абдурахман-Хаджи Согратлинский, Ахбердил Мухаммед Хунзахский, Шуаиб, Центороевский, Юнус Чиркеевский и другие полностью поддерживали имама, активно участвовали в разработке закона (положения) о Государственном совете. К сожалению, положение о диван-хане (Государственном сове- те) исследователям до сих пор не удалось обнаружить. По оценкам одних историков, Го- сударственный совет был создан в 1841 году (Магомедов Р.М., 1991. С. 9; Бушуев С.К., 1939. С. 107–120; Покровский Н.И., 2000. С. 348; Даниялов Г-А., 1996. С.78–79; Абдурах- ман из Газикумуха, 1997; Рамазанов А.Х., 1996. С. 15; Шапи Казиев, 2001. С. 130), а по утверждению других – в 1842 г. или даже в 1843 г. (Гаммер М., 1998. С. 306 и сл.). Анализ исторических документов показывает, что Государственный совет (диван- ханэ) не был случайно возникшим или одномоментно учрежденным органом власти. Его создание и становление тесно связано со всеми процессами, происходившими в государ- стве имамат с самого начала возникновения национально-освободительной и антиколо- ниальной борьбы народов Северного Кавказа против царских колонизаторов. Первые ро- стки появления этого совета мы видим уже на начальном этапе возникновения и станов- ления государства имамат. При имамах Газимагомеде и Гамзатбеке были созданы народ- ные собрания и советы из числа ученых, известных предводителей вооруженных отря- дов, представителей различных территорий и обществ Северо-Восточного Кавказа. Эти советы и собрания на первоначальном этапе были призваны выполнять функции государственных органов управления.

Впервые упоминания о совете мы находим у самого Шамиля (Дневник Руновского. С. 1417) и также у Мухаммад-Тахира аль-Карахи (Мухаммад Тахир аль-Карахи, 1991. С. 64–65). Но этот совет или народные собрания не имели специального положения, в них не было четко выделенных государственных структур и управленческих органов, их со- став еще не утверждался общегосударственным съездом. Мы не располагаем данными о том, как действовали советы при первых двух имамах, каков был порядок их работы, кто персонально входил в их состав кроме имамов и их близких сподвижников. Работал ли  этот орган постоянно или собирался от случая к случаю? Или он функционировал по ме- ре необходимости? Известно, что более конкретные данные о функциях совета появля- ются при третьем имаме. Это происходит с того периода, когда с 1834 г. советом начина- ет руководить сам Шамиль и его состав был учрежден после тщательного изучения эко- номического, политического и военного положения в Дагестане и Чечне с участием вид- ных ученых, предводителей джамаатов, регионов, сельских общин, наибов и других из- вестных лиц. Если первые организационные шаги по созданию совета были сделаны имамами Газимагомедом и Гамзатбеком, то при Шамиле уже четко начинают проявлять- ся на практике рабочие контуры этого органа управления.

По нашему мнению, членами этого совета могли быть, учитывая военно- политическую ситуации того времени (с 1834 г. до 1837 г.), кроме Шамиля, Ташав-Хаджи Эндиреевский, Кебед-Мухаммад Телетлинский, Ахбердил Мухаммад Хунзахский, Газияв Андийский, Загалав из Хварши, ученый Сурхай из Коло, Юнус из Чиркея, Батырхан из Гимры, ученый Алибек из Хунзаха, Султанбек из Дылыма, Абдурахман Карахский, Саид из Игали и другие, которые вместе с Шамилем устанавливали на территории имамата но- вую систему управления и власти на основе шариата и руководили народными массами и различными обществами по отражению колониального натиска царских войск в Нагорном Дагестане и Чечне.

Может быть, в состав совета входили и другие известные ученые и наибы, предво- дители вооруженных отрядов. К этому времени в составе Имамата было свыше двадцати наибств, отдельные из них сформировались на конкретной территории в виде админист- ративных и военных органов управления и власти. Поиск новых архивных документов на русском, арабском и языках народов Дагестана и Чечни, несомненно, представляет для исследователей, кавказоведов определенный научный интерес, и, на наш взгляд, это по- может раскрыть еще неизвестные стороны этого уникального государственного механизма. Уже на этом начальном этапе, как видно из многих источников русского и дагестан- ского происхождения, в состав отдельных наибств входили целые сельские общины и джамааты, они имели четко определенные границы, свою территорию и органы управле- ния. Другие наибства объединяли два-три или несколько аулов и обладали меньшей тер- риторией и небольшим количеством населения, чем первые. Были случаи, когда крупный аул имел своего наиба. Поэтому утверждать, входили ли в состав совета все наибы и ка- ких территорий, очень трудно. Думаю, что наибы крупных наибств входили в состав Го- сударственного совета.

В пользу того, что основы Государственного совета, обеспечивавшего управление государством Шамиля в период наивысшего расцвета и до его падения, были заложены еще до 1840-х гг., говорит и тот факт, что Шамиль и его друг первый имам Газимагомед еще в самом начале освободительной борьбы в своих воззваниях и практических дейст- виях направляли своих сторонников и народные массы к формированию на местах новых демократических, общенародных, совещательных органов власти и управления. Первые советы ученых, народные собрания, совещания представителей самых разных обществ, джамаатов, общин были созданы при первом имаме Газимагомеде, свое дальнейшее ор- ганизационно-техническое развитие они получили при втором имаме Гамзатбеке. Ша- миль предпринял тщательно продуманные действия по совершенствованию и развитию территориальных органов управления, которые начали формировать его предшественни- ки. Ему удалось то, что до сих пор в течение всей истории не мог сделать никто на Кав- казе, в том числе в Дагестане и Чечне. Шамиль и Газимагомед еще в юности обрели в этом убежденность в медресе своего учителя знаменитого ученого Саида из Аракани, в котором обучались многие будущие яркие личности, ученые, предводители горских об- ществ, полководцы и другие сподвижники Шамиля. Саид Араканский был талантливым и всесторонне развитым ученым, известным в Дагестане, Чечне, на всем Северо- Восточном Кавказе. В то время (в начале XIX в.) ему не было равных в Дагестане, и он пользовался огромным авторитетом среди всех народов Кавказа, ученых, предводителей разных регионов, а также в феодально-ханских владениях. Он был не только известным ученым-ара-бистом, но одновременно разделял светские взгляды самых различных социальных слоев населения, был противником всякой войны, сторонником царской колони- альной администрации, местных ханов и феодалов. Он не одобрял прогрессивные взгля- ды своих учеников по изменению существующего положения народов Северного Кавка- за, с каждым годом все более теснимых царскими властями. Известный арабист Маго- медрасул Мугумаев отмечал: «Некоторые книги из своей богатейшей библиотеки Саид Араканский скрывал от своих учеников. Однако труд Исламского мыслителя Ибну Тей- мийата «Сиясат шаргIият фи ИслагIи и рагIи ва рагIият» («Политика шариата о создании и улучшении государства») Газимагомед тайно переписал и внимательно изучил вместе с Шамилем. Имам ясно представлял себе трудности, связанные с созданием объединенного государства горцев. Его предшественникам не удалось осуществить эту грандиозную задачу, однако они успели заложить основы будущей государственности» (Шамиль. Ил- люстрированная энциклопедия. 1997. С. 50).

Государственный совет получил свое развитие и окончательное оформление в пери- од наивысшего подъема национально-освободительного движения, т.е. с середины 1840-х годов. Он превращается из периодически действующего органа государственной власти в постоянно действующий, более расширенный и представительный, законодательный и исполнительный орган государственной власти и управления.

Шамиль «сливает в один народ племена Дагестана и Чечни», – писал в 1841 г. Пру- шановский (Цит. по: Покровский Н.И., 2000. С. 346).

Возросшие масштабы Имамата, сложность стоящих перед государством военных, экономических, политических и социальных задач, естественно, требовали и создание соответствующих органов государственного управления и власти. Одним из важнейших практических шагов Шамиля реформаторского содержания, имевших ключевое значение в создании органов управления имамата, было не только утверждение, но и последова- тельное совершенствование и расширение функций, структуры и механизма работы этого нового органа власти. Реформаторский талант Шамиля проявляется в том, что на общего- сударственном съезде в Дарго в сентябре 1841 г. по его инициативе учреждается персо- нальный состав Государственного совета (диван-ханэ) на постоянной основе с конкрет- ными функциями и задачами.

Этой точки зрения придерживается Н.И.Покровский, который отмечал: «26 сентября 1841 г. в Дарго имам собрал большой съезд наибов и представителей от различных об- ществ. О постановлениях этого съезда, как, впрочем, и вообще о таких съездах, мы знаем очень немногое.

Известно только одно: съезд установил некоторые из мюридистских толкований ша- риата. Возможно, что на этом же совещании имам провел учреждил постоянный орган управления создавшимся чечено-дагестанским государством – диван-ханэ» (Шамиль и Чечня. 1859. С. 136).

Создание Государственного совета в официальных царских источниках отмечается так: «Для решения важнейших дел, относящихся к главному управлению страной, Ша- миль учредил в 1841 г. верховный совет, состоящий из лиц, пользующихся его доверен- ностью, из заслуженных наибов и старших лиц духовного звания» (Шамиль и Чечня. 1859. С. 136).

Учреждение Государственного совета в 1841 г. признают известные дагестанские историки-кавказоведы Р.М. Магомедов, Г.-А.Д. Даниялов, В.Г. Гаджиев, Х.Х. Рамазанов, А.Р. Шихсаидов и др.

  В Государственный совет входили высокообразованные опытные личности, про- явившие себя как талантливые организаторы народных масс, вооруженных отрядов, пользовавшиеся высоким уважением и авторитетом среди людей по своим моральным и человеческим качествам. В состав Государственного совета в сентябре 1841 г. было из- брано 32 человека, среди которых были известные ученые, наибы, муфтии и другие. Его состав изменялся в зависимости от внутренней и внешней обстановки, результатов воен- ных сражений. Вместо погибших или умерших в состав совета включали новых, и каждую кандидатуру Шамиль всесторонне обсуждал с постоянными членами Государствен- ного совета. Известны и постоянные члены: Магомед Эфенди Казикумухский, Раджа- биль Магомед Чиркеевский, Яхья-Гаджи, Джамалутдин Казикумухский (тесть имама), Ахбердил-Магомед, Юнус Чиркеевский, Шуаб-Мулла Центороевский, Джаватхан из Дарго, Хаджи-Дибир Каранайский, наиб Ауха Идрис Эфенди Эндиреевский и др.

Государственный совет, опираясь на данные документальных источников, сущест- вовал с сентября 1841 г. до августа 1859 г. В течение 19 лет состав совета изменялся по- стоянно, вместо выбывших по разным причинам вводили новых членов. В составе совета, учрежденного общегосударственным съездом в столице государства Дарго в 1841 г., вме- сте с Шамилем видное место принадлежало, по нашему мнению, и Ахвердилу Мухамме- ду, считавшимся вторым человеком после Шамиля, вернее заместителем имама, а также мудирам Шуаб-Мулле, Джавадхану из Дарго, наибу Ташев-Хаджи Эндиреевскому. Дан- ные источников внутриимаматского содержания дают основания утверждать, что к 1842 г. членами Диван-хана были такие известные личности, как крупный ученый и наставник имама Абдурахман-Хаджи Согратлинский, видные ученые – соратники Шамиля Саид и Инхо, Амирхан из Чиркея, Загалав из Хварши, Уллубий-мулла Ауховский и другие. От- сутствие в составе совета Кебед-Магомеда из Телетля, который был соратником Шамиля еще в 1837 г., объясняется тем, что в конце 30-х гг. он отошел от Шамиля. К началу 1841г. Кебед-Магомед присоединился к Шамилю, был назначен наибом над несколькими аулами Телетлинского общества, но еще не пользовался полным доверием у имама. Но со временем он станет мудиром, членом Государственного совета. Не был членом Государ- ственного совета и известный наиб из Хунзаха Хаджимурад. Он только в конце 1840 г. перешел на сторону Шамиля, и у имама было много оснований не доверять ему. Будущее показало, что Шамиль был прав. Отсутствие в составе Государственного совета Галбац Дибира можно объяснить тем, что он скомпрометировал себя участием в андийском вы- ступлении. Членами Государственного совета были и другие известные ученые, наибы из Нагорного Дагестана, Чечни, представители самых различных народов, в том числе из- вестные мухаджиры с разных обществ Северо-Западного Кавказа. Однако историкам до сих пор не удалось обнаружить документы, характеризующие полный состав постоянных членов Государственного совета, начавшего работать в 1841 г. Данные, приводимые Аб- дурахманом из Казикумуха относительно состава Государственного совета и постоянных его членов, относятся к концу 50-х гг. XIX в., когда многих первых соратников Шамиля уже не было в живых. Были убиты мудиры, близкие соратники имама – Ахвердил Му- хаммед (1843 г.), Шуаиб-мулла (1844 г.), Джаватхан из Дарго (1842 г.), Уллубий из Ауха (нет данных с 1843 г.), Хаджибек из Дылыма (1845 г.), Гитин из Дануха (1845 г.), Ташев- Хаджи Эндиреевский (нет данных с 1843 г.), Хаджимурад (предал Шамиля 1851 г.), а других Шамиль снял с должностей и вывел из состава Государственного совета. Необхо- димо отметить, что, несмотря на большие потери и сменяемость членов, Государственный совет не переставал функционировать и продолжал работать в качестве главного инструмента государственного управления в центре и на местах

Дальнейшая деятельность Шамиля и его соратников показала, что создание Госу- дарственного совета было совершенно необходимым и явилось реформаторским шагом, направленным, прежде всего, на совершенствование государственного механизма Има- мата. Именно с создания обновленного Государственного совета в 1841 г. начинается полномасштабное становление и расцвет государства имамат. При рассмотрении воен- ных и гражданских вопросов голос Шамиля был вполне самостоятелен, все же прочие дела решались в совете коллегиально, то есть большинством голосов.

Абдурахман, современник Шамиля, в своих записках четко определил функции и порядок работы Государственного совета, он указал даже, как работал Госсовет по дням в течение недели. «Занятия в главном Совете имама были распределены следующим обра- зом: понедельник, вторник, среда и четверг – посвящались, главным образом, общим во- просам управления, причем в понедельник и вторник обсуждались дела обществ, бли- жайших к резиденции имама, как-то: Чечни, Ичкерии, Анди и др., а в среду и четверг дела более отдаленных обществ Дагестана, которыми управляли мудиры Газимагомед и Даниял-бек. В эти же дни рассматривались письменные донесения наибов и выслушива- лись устные доклады их, если они по вызову имама являлись лично. По обсуждающимся вопросам совет не только принимал решения, но и указывал сейчас же, кем и как это ре- шение должно быть исполнено.

Суббота и воскресенье были предназначены для приема отдельных посетителей и для разбора их жалоб и претензий, пятница назначалась исключительно для молитв и от- дохновения. О порядке распределения занятий в совете все население государства опо- вещалось через летучую почту» (Абдурахман, 1862).

Для характеристики первых шагов Государственного совета еще раз обратимся к воспоминаниям Абдурахмана. По словам Абдурахмана из Газикумуха, «...делами края имам занимался на общем собрании членов своего совета ежедневно, кроме пятницы. В экстренных случаях он собирал свой совет несколько раз в день. Постоянными членами Исламского совета были следующие лица: «1. Мухаммед-эфенди Казикумухский (кор. Эфенди); 2. Раджабиль Магомед Чиркеевский; 3. Яхья Хаджио, артиллерист; 4. Джама- лутдин, тесть имама; 5. Хаджио Дибир Каранайский; 6. Митлик Муртазали, начальник муридов – телохранителей имама. Во время совещаний решения имама не встречали воз- ражений только в тех делах, которые касались собственно жалоб по притеснениям и во- обще на неправильные действия наибов. Здесь голос его был вполне самостоятелен. Все прочие дела частных людей между собой решались в совете по шариату, и решения эти, определяемые одним из присутствующих, исправляющим должность кадия, утвержда- лись прочими членами совета и имамом. Что же касается управления страною вообще, то все дела по этой части решались присутствующими с общего согласия, и голос имама не имел здесь особенного значения: имам излагал только сущность дела и высказывал свое мнение. Члены же совета могли одобрить или опровергнуть его. Настойчивость имама могла иметь место в отношении только военных предприятий. Впрочем, нередко случа- лось, что и в других делах он видел необходимость поступать вопреки не всегда дально- видным мнениям своих советников (Абдурахман, 1862. С. 9–12).

В конце 40-х гг. XIX в. членами Государственного совета стали также заместитель имама Абакар-кади из Аргвани, ученый и наиб Лачинилав из Хариколо, Мухаммадмирза Анзоров – кабардинец, мудир и мухтасиб Имамата, известный мухаджир Аслан-кади Цу- дахарский, мудир Большой Чечни Талгик, известный ученый, министр финансов, мудир Хаджияв из Орота и другие.

На заседаниях Государственного совета мнение Шамиля имело доминирующее зна- чение, что свидетельствует о его высоком авторитете. Однако случаи навязывания Ша- милем своего мнения были чрезвычайно редкими, в основном по военным вопросам (Ра- мазанов Х.Х., 2004. С. 169). По одному из свидетельств, «Шамиль создал в 1843 г. артил- лерию, несмотря на сопротивление высшего совета (диван-ханэ), который, сильно проти- вясь этому нововведению, говорил: все, что идет от неверных, не принесет нам добра, но который кончил тем, что уступил» (Цит. по: Покровский Н.И., 2000. С. 351).

Государственный совет как высший орган коллективного руководства государством глубоко вникал в положение дел в стране, создавал специальные комиссии для изучения состояния дел в той или иной отрасли, в конкретных наибствах, мудирствах, в целом на территории имамата. Так, в 1850 г. Государственный совет обратился к населению с воз- званием, в котором подробно говорилось о злоупотреблениях и произвольных действиях наибов, нарушении ими норм шариата и предписаний Шамиля (Движение горцев Северо- Восточного Кавказа ... 1959. С. 601–602). С целью наглядно проиллюстрировать роль и место Государственного совета приведем данный архивный документ полностью. «Обращение Государственного совета (диван-ханэ) к населению имамата.

1. Имам приказал штрафовать лиц, осмелившихся оскорблять словом или действием (прикосновением) чужих жен, также лиц, которые не выходили на фронт, лиц, занимаю- щихся кражами, и чтобы имущество, взысканное в качестве штрафа, передавалось бы в распоряжение общества. Однако наибы в этом ослушались.

Наибы и муфтии натравливают сотников на общество и отдельных лиц. Они их пугают тайными и открытыми действиями. Поэтому вся политика (сиясат) перешла в их руки. Разве это не считается в религии большой бедой, что нужно предотвратить.

2. Имам приказал все дела вести по шариату. Они (наибы) нарушали шариат очень часто, оправдываясь тем, что это лично исходит от имама.

3. Имам приказал всем тем, кто может работать, выступить на войну, не различая наибов, алимов, а также командиров.

Такое выступление имам сделал обязательным. Они (наибы и верхушка) и этому ос- лушались. Тайно давали взятки и поступали так, как они желают.

4. Имам приказал у тех богатых людей, которые стары и больны и не могут высту- пить на войну, взимать два рубля, а с бедных – полтинник. Они (наибы и старшины) не исполняли и этот приказ. У богатых они взыскивали не более полтинника, взыскивали и с богатых и с бедных одинаково, а также и с тех, которые могли выйти на войну.

5. В общественном имуществе есть доля тех, которые находятся на войне, и доля тех, которые должны отправиться на войну, но они (т.е. наибы, муфтии, кадии, старши- ны) им эту долю не давали, невзирая на то, какие бы бедные они ни были. Наоборот, под предлогом разных штрафов отбирали имущество у них. Это является обложение людей налогом, которого фактически нет и не может быть в имаматстве.

6. Имам запретил наибам заставлять людей собирать и таскать для личного пользо- вания дрова и сено, а также не вводить повинность и по очереди выставлять лично для наиба ослов и лошадей, также не налагать на сельское население то, что для него являет- ся тяжелым. Но эти явления распространены в аулах округов. Занимаются этими делами, согласно наставлению наибов, сотники. Этим самым они ослушались имама и нарушили шариат.

7. Они заставляют некоторых людей служить лично им так же, как это делали ханы. Они этих людей освобождают от общественных дел за то, что обслуживают их лично. 8. Зла много. От злодеяний, которых совершали они, я чист. Я не враждебен по от- ношению к населению. Я не участник тех, которые совершают насилие».

В 1848 г. Государственный совет выступил инициатором совершенствования и введения нового государственного порядка в имамате.

Благодаря стараниям известного кавказоведа Т.М. Айтберова, издавшего часть мате- риалов личного архива М. Нурмагомедова из с. Аракани Унцукульского района, мы име- ем «Список членов специальной группы ученых», которые принимали непосредственное участие в принятии Постановления о введении нового государственного порядка в има- мате Дагестана, Чечни и Черкесии» (Айтберов Т.М., 1999. С. 105–106). В связи с исклю- чительной важностью для раскрытия внутреннего механизма формирования и функцио- нирования всех органов управления и организации власти в центре и на местах и значи- мости лиц, игравших важную роль в этом государстве, приводим документ полностью: «Постановление – карар о введении этого нового и причем благословенного [госу- дарственного] порядка – низама основывается на материалах [только что] проведенного заседания мажлиса особой группы, состоящей из замечательных (хасса) ученых Дагеста- на. В состав названной группы ученых входили: 1) Хаджи Абдурахман; 2) Хаджи Дибир; 3) Галбац (ГъалбацI); 4) Халид; 5) Юсуф; 6) Мухаммад: 7) Газияв (Гъазияв); 8)Мухаматилав (МухIамматIилав); 9) Мухаммадамин; 10)Муса; 11)Курбанали; 12) Лачи- нилав; 13) Аслан; 14) Шамхал; 15) Хадис; 16) Хасан; 17) Дибир – сын Хаджиява; 18) Му- хаммад; 19) Давудхаджияв; 20) Мухаммад Большой из Муни; 21) Дибир – сын Инквачи- лава; 22) Мухаммад – сын Хедилава; 23) Дибир Буцринский (Буцра); 24) Хаджи Усман; 25) Алихаджияв; 26) Хаджияв; 27) КебедМухаммад».

К сожалению, в документе кроме имен нет других данных, характеризующих лично- сти, занимавшие такое исключительное место в государстве Шамиля. Ведь им было до- верено разработать комплекс мер по реформированию государства, введению нового по- рядка в нем. Анализ многочисленных архивных документов и опубликованных источни- ков позволил автору выявить некоторые сведения о них.

1. Абдурахман-Хаджи из Согратля – крупнейший ученый, поэт, член Государственного совета, наставник Шамиля. Одно время он был наибом, мухтасибом имамата.

2. Хаджи Дибир – установить данные о его личности не удалось.

3. Галбац – крупный ученый по мусульманскому праву, наиб, мудир, мухтасиб.

4. Халид – ученый законовед, филолог, одно время был наибом Шамиля (Мухаммад Тахир аль Карахи, 1991. С. 36; Сто писем Шамиля, 1997. С. 78, 80, 84, 254).

5. Юсуф – крупный ученый-энциклопедист, просветитель, родом из с. Дылым Салатавского общества, ученик Саида Араканского, соратник первого имама Газимагомеда, основатель медресе в Дылыме. Он принимал активное участие в военных действиях под предводительством Салатавских наибов, в том числе наиба Гебека из Дылыма. Об этом имеются сведения в одном из документов, содержащих данные о наступлении с царских войск в Салаватии в конце августа 1857 г. В документе отмечается: «Потеря неприятеля значительна: в числе тяжело раненных находится Гебек, бывший прежде наибом в Сала- тавии, а в числе убитых – Юсуф Дылымовский, весьма почетный человек» (Движение горцев...С. 666). По другой версии, видимо, более близкой к истине, Юсуф-Хаджи – че- ченец, известный сподвижник Шамиля, наиб Малой Чечни. В 1844 г. он был назначен наибом закубанцам (Движение горцев... 1959. С. 666). Юсуф-Хаджи был родом из аула Новые Алды, в юности получил хорошее образование в Египте и Турции, служил офице- ром в турецкой армии. Он был прекрасным инженером, строил крепости и укрепления в Имамате, составил карту территории Имамата, которая была издана Линевичем 1872 г. (Хожаев Д., 1998. С. 240–248).

6. Мухаммад из Ингушетии (Абдурахман из Газикумуха, 1997. С. 79) известный ученый-арабист, специалист по мусульманскому праву. Свободно владел более 10 языками народов Северного Кавказа.

7. Газияв – выходец из Анди, крупный ученый-законовед и просветитель, один из первых сподвижников Шамиля, был наибом над андийцами.

8. Мухаматилав – так в имамате называли известного ученого, автора хроники «Блеск дагестанских сабель в некоторых шамилевских битвах» Мухаммед Тахира аль-Карахи.

9. Мухаммадамин – посланник-наиб, потом мудир Шамиля в Северо-Западном Кавказе с 1848 г., известный ученый из аула Гонода, который наизусть знал Коран.

10. Муса – известный своей отвагой и храбростью наиб Шамиля из с. Балаханы нынешнего Унцукульского района, ученый и реформатор имамата. Он был одним из восьми сподвижников, поселившихся с Шамилем в Чечне в 1839 г. после падения крепости Ахульго. Участник многих военных операций горцев против царской армии в Дагестане и Чечне.

11. Курбанали был родом из с. Хварши нынешнего Цумадинского района. Крупный ученый-законовед, основатель медресе в с. Хварши, предводитель горцев, наставник Шамиля, он принимал активное участие в работе съезда народов Дагестана в 1834 г., когда избирали имамом Шамиля. Загалав (так называли его в горах. – Авт.) выступил на съезде с большой речью и наставлениями для Шамиля.

Курбанали имел среди народов Дагестана и Чечни большой авторитет как ученый и просветитель. Среди его учеников в имамате было более 50 наибов, кадиев и ученых. Он вместе с Шамилем принимал активное участие в крупных сражениях. После кровопро- литного сражения за аул Аргвани (Гумбетовский район. – Авт.) в начале июня 1839 г., где погибло более 500 мюридов, свыше 2000 царских солдат и офицеров, Шамилю и Курба- нали чудом удалось спастись. Об этом Мухаммед Тахир писал: «Шамиль спасся оттуда, не претерпев какого-либо ущерба. Спасся также и ученый Курбанали Хваршинский. Он, правда, чуть не падал от усталости, а его бурка была продырявлена в пяти местах» (Хроника. Ч. I. С. 68). Был и другой Курбанали из с. Ашильта нынешнего Унцукульского рай- она, в судьбе которого Шамиль принимал активное участие еще при битве за Ахульго, где юноша Курбанали сражался геройски). Потом он стал крупным ученым-законоведом, философом (Абдурахман из Газикумуха, 1997. С. 80). Однако нам не удалось точно установить, какой из них входил в эту группу ученых, но предположительно, это был Курбанали старший из Хварши, т.к. к этому времени Курбанали из Ашильта было всего 22 года, и основные его научные успехи относятся ко второй половине XIX в.

12. Лачинилав – из с. Хариколо нынешнего Хунзахского района, крупный ученый-законовед, филолог. Он одно время был наибом и муфтием в Чечне, является автором алфавитов аварского и чеченского языков, созданных на основе арабской графики. Лачинилав первым перевел Коран на аварский язык.

13. Аслан – крупный ученый в области Исламского права, мухаджир из Цудахара. Одно время был кадием Цудахарского общества, наибом Шамиля, с 1844 г. переселился в Имамат и был близким соратником Шамиля, исполняя обязанности мухтасиба Имамата.

14. Шамхал – родом из аула Аргвани Гумбетовского наибства. Шамиль принимал активное участие в жизни Шамхала, когда тот был еще юношей (Фасих Бадерхан, 1992. С. 26–27).

К концу войны он был крупным ученым, наибом Ауха. Шамхал был женат на Хадижат, дочери Абакар-Дибира – заместителя (мазуна) имама Шамиля, мудира (Абдурахман из Газикумуха, 1997. С. 79, 201).

15. Хадис – родом из аула Чирката, ученый, друг и кунак имама. Известны письма Шамиля Хадису и его письма Шамилю (Сто писем Шамиля. 1977. С. 96, 100, 106–108, 142, 168, 180; Движение горцев... 1959. С. 589).

16. Хасан – известный ученый из с. Кудали нынешнего Гунибского района. Оставался верным Шамилю до последних дней, был вместе с ним в осажденном в Гунибе в 1859г. (Абдурахман из Газикумуха, 1997. С. 168).

17. Дибир – сын Хаджиява – обнаружить данные о нем не удалось.

18. Мухаммад – по нашему мнению, это был Мухаммад из с. Гортколо нынешнего Хунзахского района. Он считался крупным правоведом, был муфтием Аварского мудирства, кадием Хунзаха, затем муфтием Анди (Абдурахман из Газикумуха, 1997. С. 87).

19. Давудхаджияв из Цилитмы (Абдурахман из Газикумуха, 1997. С. 79) – найти подробные сведения о нем не удалось.

20. Мухаммад Большой из с. Муни ныне Ботлихского района. Учитель и наставник Газимагомеда сына Шамиля. Он славился энциклопедическими знаниями, считался та- лантливым ученым и мудрым наставником. Его учениками были многие сверстник Гази- магомеда, которые потом стали наибами, учеными и известными деятелями в Дагестане, Чечне и за пределами Кавказа.

21. Дибир – сын Инквачилава из с. Геничутль Хунзахского района. Наиб Шамиля, участвовал в переговорах с Барятинским о сдаче Шамиля (Абдурахман из Газикумуха, 1997. С. 67–68, 224, 225). В качестве наиба Дибир со своим войском вместе с Абакаром из Аргвани был послан Шамилем к сыну Газимухамеду в феврале 1858 г. в качестве подкрепления для защиты столицы Ведено (АКАК. Т. XII. С. 1073, 155 и др.).

22. Мухаммад – сын Хедилава – в тот период в имамате было несколько известных ученых и наибов с именем Мухаммад, однако данные о сыне Хедилава Мухаммаде обна- ружить не удалось.

23. Дибир Буцринский – исходя из имеющихся данных, им мог быть Далгат из Буц- ра, который известен как ученый-законовед, муфтий столицы имамата Ведено (Абдурах- ман из Газикумуха, 1997. С. 87).

24. Хаджи Усман – наиб Шамиля из Жалка. Абдурахман писал: «Имам его любил за усердие при несении военной службы. Когда в Чечне дела были расшатаны (часть че- ченцев подчинилась русским, часть оставалась верной Шамилю), а Шамиль с войском стоял лагерем в Ичкерийском лесу, этот наиб пришел к нему с сотней с лишним осёдлан- ных лошадей, захваченных при истреблении донских казаков. Шамиль подарил ему свою шашку в знак любви и уважения к нему.

Когда Шамиль покинул Чечню и перешел в Дагестан, Хаджи Усман со своей семьей отправился с ним, но когда Шамиль поднимался на гору Гуниб, он вернул наиба с дороги к себе на родину, стыдясь за его большую семью и малых детей» (Абдурахман из Газикумуха, 1997. С. 74–75). По другой версии, им мог быть Усман из Ириба, который с 30-х годов упоминается в документах в качестве кадия, муфтия, наиба Тлейсеруха (Образцы арабоязычных писем..., 2002. С. 228).

25. Алихаджияв – муталим (учитель) мухаджир из аула Аргвани нынешнего Гумбетовского района (Абдурахман из Газикумуха, 1997. С. 95).

26. Хаджияв – родом из с. Орота нынешнего Хунзахского района. Известный ученый, наиб, мудир, мухтасиб имамата, казначей Шамиля.

27. КебедМухаммад из Телетля, известный ученый, кадий, наиб, мудир, мухтасиб имамата. О нем много сказано во всех источниках (Дадаев Ю.У., 2009. С. 515–516). Проанализированные источники показывают, что в Государственном совете с 1841 г. начинается полномасштабный процесс создания специальных структур и управлений, налаживается вертикальная исполнительная власть – от руководителя Государственного совета до среднего звена – в лице наибов и муфтиев. Таким же образом обеспечивается власть и управление от среднего до низшего звена, т.е. до сотников, кадиев, дибиров и старшин на местах. Весь этот механизм работал на военно-административных принци- пах, также формируются органы управления по отраслям и территориям, что обеспечи- вало создание и функционирование вертикальной и горизонтальной военно-гражданской системы управления и органов власти.

Государственный совет (диван-ханэ), прежде всего, являлся коллективным органом руководства государством. Шамиль был предводителем правоверных (амируал-муъмин), главой законодательной и исполнительной власти, а члены Государственного совета ис- полняли функции его заместителей. Заслуга Шамиля заключается в том, что в этих усло- виях (война, жесткая блокада, низкий уровень развития произво-дительных сил Дагеста- на и Чечни) удалось четко разделить и разграничить государственную власть на испол- нительную, законодательную и судебную. Он добился этого на всех уровнях управления, начиная от высших органов до самых низших. Четкое разделение всех ветвей власти на всех уровнях с широким использованием и учетом местных особенностей – в этом на- глядно проявился реформаторский талант Шамиля и его соратников. Анализ источников показывает, что Шамиль был главой законодательной власти, а члены Государственного совета выступали в качестве законодателей, готовили предложения по тем или иным во- просам, возглавляли комиссии по выработке отдельных нормативных актов, статей, ни- замов, правительственных постановлений и новых законов. Вопросы на рассмотрение Государственного совета многократного готовили специально созданные комиссии из числа авторитетных ученых и специалистов, честных и порядочных людей.

Комиссии создавались Государственным советом для детального изучения сложных вопросов внутренней жизни имамата, для объективного изучения и разрешения кон- фликтных ситуаций, возникших между должностными лицами или отдельными общест- вами и также для решения сугубо гражданских вопросов социально-экономического и политико-правового характера. Такие комиссии готовили предложения по дальнейшему реформированию и развитию образования, науки, обеспечению защиты прав сирот, жен- щин, стариков, русских перебежчиков, мухаджиров и других. Так, Шамиль проявил из- вестный интерес к аварской, чеченской письменности. По его предложению Государст- венным советом была создана специальная Комиссия, в которую вошли видные ученые, в том числе известный ученый-филолог, соратник и друг Шамиля Лачинилав из Хариколо и Али из Кульзеба, Абдурахман – Хаджи из Согратля, Таймасхан-Дибир из Чиркея, Кур- банали из Ашильта, ученый-филолог, знаток морфологии Хаджиали из Унцукуля и дру- гие. Для внесения необходимых уточнений в алфавит аварского языка, который был соз- дан еще в XVIII в. видным дагестанским ученым и просветителем из Хунзаха Дибир ка- ди, «комиссия установила постоянный знак (букву) для обозначения аварского литера- турного ЛЪ:Л и три точки наверху» (Саидов М., 1976. С. 125).

Государственным советом была образована специальная комиссия из видных чечен- ских ученых, кадиев во главе с Лачинилавом, которая создала и усовершенствовала алфа- вит чеченского языка на основе арабской графики (Хожаев Д., 1998. С. 144).

Известно также, что Государственным советом создавались специальные комиссии по разработке отдельных низамов о принципах и порядке строительства вооруженных сил имамата, о правах и обязанностях имама – т.е. руководителя государства, о мудирст- вах и мудирах, о порядке охраны границ государства, порядке сбора налогов и об услови- ях исполнения воинской повинности. К сожалению, до сих пор обнаружить эти докумен- ты в государственных и личных архивах не удалось. По статусу своего места в государ- стве имам выступал в качестве верховного судьи, а члены Государственного совета вме- сте с муфтиями и кадиями на местах осуществляли правосудие, обеспечивали на терри- тории государства законность и порядок в соответствии с нормами шариата. В Государ- ственном совете был главный кадий или муфтий, который готовил проекты решений по тому или иному вопросу и выносил их на утверждение Государственного совета. Он вы- ступал в качестве коллегии верховного суда или президиума верховного суда, также в качестве конституционного суда, Шамиль считался верховным судьей. Это было проры- вом в развитии судпроизводства и демократии для того времени и значительным шагом в развитии и создании правосудия в государственном устройстве имамата.

Государственный совет во главе с Шамилем был коллективным и демократическим органом власти и управления. С первых дней существования имамата все вопросы реша- лись путем голосования, и не всегда мнение Шамиля находило поддержку у членов сове- та. О демократичности и прогрессивности введенного Шамилем государственного управ- ления говорит тот факт, что члены совета имели вместе с Шамилем одинаковые права. Существовало специальное уложение о правах великого имама и его ближайших сотруд- ников, (Шамиль, 1997. С. 55), но оно не обнаружено до сих пор.

Анализ исторических документов показывает, что Государственный совет не был за- стывшим, окаменевшим навсегда органом управления. Он динамично развивался с каж- дым годом, расширял свои функции, контролировал все больший круг разных вопросов, в его составе происходили существенные изменения как персонального, так и качественно- го содержания.

Если при создании в составе Госсовета имелась одна или в лучшем случае две-три структуры, то к концу 40-х годов, в период наивысшего подъема Имамата, Государствен- ный совет имел четко выраженную структуру органов управления, и каждое управление выполняло свои определенные функции, отвечало перед Госсоветом за конкретную от- расль и сферу деятельности на территории всего государства. Если в начале 40-х гг. в структуре органов управления имамата имелись 2–3 управления исполнительной власти, то в период расцвета имамата (50-е гг. XIX в.) в Государственном совете существовало 9 управлений, отвечающих за конкретные направления исполнительной власти в центре и на местах.

В период наивысшего подъема в составе Государственного совета были следующие управления:

1. Административное управление. Вся территория имамата состояла из мудирств, которые возглавляли мудиры. Они, в свою очередь делились на наибства во главе с наи- бами. В состав каждого мудирства входили 4–5, а в – редких случаях – больше или меньше наибств. Каждое наибство являлось составной частью мудирства в территори- альном, административном и военном отношении, а каждый наиб считался заместителем мудира. Наиб имел одного или двух-трех заместителей, которые назывались мазунами, они командовали сотнями (500, 300, 200, 100). Мазунам, сотникам, подчинялись одно, два и несколько селений, где были избранные и назначенные наибом старшины, они, в свою очередь, руководили сельскими общинами.

 2. Шариатское управление. Некоторые источники называют его правовым, его воз- главлял главный муфтий имамата. Ему подчинялись муфтии в муфтиях и наибствах, им, в свою очередь, были подотчетны кадии, дибиры, муллы в селах и сельских общинах.

3. Управление вооруженными силами и производством вооружения и боеприпасов. Руководство им осуществлял главнокомандующий, т.е. имам Шамиль, у которого заместителями были мудиры в чине генералов. Главнокомандующему подчинялись командир полка муртазеков, командующие артиллерией и кавалерией, руководитель разведки и контрразведки. Мудирам подчинялись наибы, а они, в свою очередь, имели в своем подчинении мазунов, пятисотников, сотников и т.д. В зависимости от состояния государства, военных успехов и численности вооруженных сил и размеров самого госу- дарства менялось количество мудиров, наибов, пятисотников, сотников. До учреждения и после упразднения должности мудиров (1852 г.) наибы прямо подчинялись главнокомандующему вооруженными силами и Государственному совету, во главе имамом Шамилем. В составе управления вооруженными силами были структуры и ответственные за производство оружия и боеприпасов. Большинство из них (оружейные заводы, заводы по производству пушек, боеприпасов, предприятия и села, занимавшиеся добычей и постав- кой сырья для пороховых заводов), разведка и контрразведка, артиллерия находились в прямом подчинении имама Шамиля.


4. Управление (байтулмалом), или экономическое управление.
Это управление осуществляло контроль за рациональным использованием государственной собственности (земля, лес, водные ресурсы, полезные ископаемые, конфискованное имущество), контролировало сбор и распределение налогов, обеспечивало надзор за пополнением и расходованием казны. Особой заботой этого органа было материальное и финансовое обеспечение вооруженных сил, военных и социально-политических мероприятий, прово- димых в государстве Шамиля, оказание помощи и поддержки особо нуждающимся.

5. Управление по науке и учебным заведениям занималось постановкой в госу- дарстве работы при мечетских школах, медресе, организацией всеобщего начального об- разования, заботилось об ученых и учителях в государстве.

6. Управление по делам христиан, покровительству им и веротерпимости (церкви, скиты, костёлы, синагоги) оказывало всемерную помощь гражданам имамата, пропо- ведующим христианскую, католическую, иудейскую и другие веры. Оно занималась соз- данием условий для жизни перешедших на сторону горцев русскоязычных солдат и офицеров, мирного гражданского населения иной веры, мухаджиров и пленных. В имамате было несколько поселений иноверцев, действующих церквей, костёлов и синагог, по- строенных с помощью горцев и за счет средств байтулмала.

7. Контрольное управление или служба мухтасибов. Оно осуществляло контроль- ные функции за должностными лицами (мудиры, наибы, муфтии, кадии, муллы, сотники, старшины) по всем вопросам деятельности государства в центре и на местах. Мухтасибы считались своего рода службой прокурорского надзора, инспекторского и финансового контроля. Они контролировали и инспектировали политическое и социально-правовое положение в каждом конкретном мудирстве, наибстве на местах и в центральном аппара- те имамата.

8. Управление связи и информации состояло из летучей почты при Госсовете, из ответственных должностных лиц в мудирствах и наибствах и селениях. Канцелярия Гос- совета во главе с ученым Амирханом из Чиркея призвана была обеспечить при любых мирных и военных условиях четкое функционирование летучей почты.

9. Управление законодательства. Под руководством имама Шамиля совместно с муфтиями столицы, мудирств, учеными разрабатывало низамы и другие нормативно- правовые акты, которые рассматривались и утверждались на заседаниях Государственно- го совета или на общеимаматских съездах. До обсуждения на Госсовете это управление оказывало содействие и помощь специальным комиссиям, созданным для подготовки предложений по важнейшим вопросам функционирования системы управления государ- ства Имамат.

Государственный совет, возникший как коллегиальный орган власти и управления по существу и выполняемым функциям, был высшим законодательным, исполнительным и судебным органом в государстве Шамиля и оставался таким до его падения и пленения Шамиля в 1859 г. Он сыграл важную роль в осуществлении уникальных по своему ха- рактеру и содержанию военно-политических, административно-правовых и социально- экономических реформ в этом государстве.
« Последнее редактирование: 19 Ноября 2022, 19:00:37 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #39 : 22 Ноября 2022, 19:28:09 »
Вообще 1843 год был для нас одним из несчастнейших годов на Кавказе: с 27 августа по 22 декабря у нас было убито и ранено 76 штаб- и обер-офицеров и до 2500 нижних чинов; кроме того, мы потеряли 35 орудий, 2150 ружей, до 14 000 зарядов, из которых до 6000 досталось неприятелю, 350 000 патронов, 50 пудов пороху, 180 палаток, 360 вьючных лошадей, большое количество провианта и пр. Наконец, Шамилем разрушено до основания двенадцать укрепленных пунктов.

Н. А. Добролюбов. "О значении наших последних подвигов на Кавказе". Собрание сочинений в девяти томах. Том пятый. Статьи и рецензии (июль-декабрь 1859)
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #40 : 23 Ноября 2022, 05:17:45 »
Окольничий Н.А. Перечень последних военных событий в Дагестане. 1843 г.// Военный сборник, № 2. 1859; стр. 344-345:

В это время проживал в Араканах знаменитый по понятиям горцев ученый, по имени Саит-эффенди, бывший впоследствии любимцем А. П. Ермолова; к нему решился отправиться Кази-Мулла, чтобы окончить свое образование. С первого же раза, Саит оттолкнул от себя нового ученика, и действительно, добродушный, откровенный Саит и который притом был не прочь от некоторых удовольствий жизни, запрещаемых Кораном, разумеется не мог понравиться человеку, [345] подобному Кази-мулле. Однако, скрытный юноша сумел затаить первое неприятное впечатление и со свойственным ему усердием принялся за науку; но нередко беседы их оканчивались продолжительными спорами и Саит, думая найти в Кази-мулле послушного ученика, встретил в нем человека, уже твердо составившего себе разные убеждения и в котором недостаток научного образования был с избытком пополнен строгим размышлением; многие из идей Кази-муллы были так оригинальны и новы, что они казались Саиту сумасбродством. Последствием таких отношений между учителем и учеником, как и легко отгадать, была ссора, и Кази-Мулла принужден был покинуть Араканы. Этим собственно и оканчивается научное образование будущего проповедника джихада (Джихад — война против неверных.). С прибытием в Гимры, Кази-Мулла уже не берет более уроков, потому что достиг той степени знания, когда сам мог поучать.


О ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ КАДИЯ САИДА АРАКАНСКОГО С ИМАМАМИ ГАЗИ-МУХАММАДОМ И ГАМЗАТ-БЕКОМ

[опубликовано 1 Июля 2010]

Касумов Сергей, Гичибекова Ражабат

Не все ученые приняли сторону трех имамов – Гази-Мухаммада, Гамзат-Бека и Шамиля. Несогласие с трактовкой проповедуемых ими идей, нежелание участвовать в военных событиях против сильного врага – вот некоторые причины пассивности отдельных ученых. Хотя известно немало имен алимов (ученых), принявших непосредственное участие в народно-освободительной борьбе горцев Северного Кавказа в 20-50 гг. XIX века.

Нередко бывало и так, что местные владетели и российское командование, стремясь расколоть движение горцев, привлекали на свою сторону отдельных влиятельных представителей духовенства, которые выступали против восставших горцев и их руководителей. Заметной фигурой этого направления был Саид (1764-1834) из аула Аракани, знаменитый ученый и педагог.

Саид был ученым большой эрудиции, среди его учеников были будущие имамы Гази-Мухаммад, Гамзат-Бек и Шамиль и др. известные лица.

Между тем, Саид Араканский принимал деятельное участие в «ханском восстании» 1819 г., призывая дагестанцев к газавату [Гаммер М. Шамиль. Мусульманское сопротивление царизму. Завоевание Чечни и Дагестана. – М., 1998. – С. 84], но после смерти Гасан-хана Мехтулинского и Султан-Ахмед-хана Аварского (организаторов восстания) разуверился в возможности сопротивления царизму и примирился с правлением русских.
Что побудило известного алима впоследствии выступать против имамов, сторонников вооруженной борьбы? Воспоминания проконсула Кавказа А.С. Ермолова отчасти раскрывают эту причину:

«…Здесь в Казанище склонил я шамхала [Тарковского] пригласить к себе Сеид-эфенди, известного ученостью и между горцами пользующегося величайшим уважением и доверенностью, принадлежа к числу главнейших священных особ, он имел большое влияние на действия ближайших к нам народов. В дружеских с шамхалом сношениях, он приехал к нему и познакомился со мною. Несколько раз виделся я с ним, но не иначе, как у шамхала и в ночное время, дабы не было подозрения между горцами о знакомстве между нами. И они оставались в убеждении, что он не угождал ни одному из русских начальников. В нем нашел я человека здравомыслящего, желающего спокойствия, и мне не трудно было угадать, что он не откажется быть мне полезным. О свиданиях с ним не знал никто из моих приближенных, кроме одного, необходимого мне, переводчика. Посредством шамхала я обещал Сеид-эфендию доставлять жалованье» (Записки А.П. Ермолова. 1798-1826. / Сост., подгот. текста, вступ. С., коммент. В.А. Федорова. – М., 1991. – С. 395).

Саид-кадий порицал действия первого имама Гази-Мухаммада и рассматривал их как несовместимые с Исламом и шариатом. «Он возражал также против запрета табака и водки, истолковывая Коранический запрет вина как не относящийся ко всем спиртным напиткам» (Гаммер М. Шамиль. Мусульманское сопротивление царизму. Завоевание Чечни и Дагестана. – М., 1998. – С. 85)

В отместку 13 января 1830 года имам с отрядом вторгся в Аракани, где арестовал жителей, «не согласившихся подвергнуться шариату». В письме к российскому командованию Аслан-Хан Казикумухский, состоящий на службе у русских, докладывал о том, что имам «Сеид-Эфендия выгнал из его дома, а сына его посадил в тюрьму» (РФ ИИАЭ ДНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Д. 381. Л. 27; Народно-освободительная борьба Дагестана и Чечни под руководством имама Шамиля. Сборник документов. – М., 2005. – С. 37).

Кадий бежал сначала к Аслан-Хану, а оттуда перебрался в Дженгутай. «В доме Саида было тогда разлито содержимое винных кувшинов, имевшихся в Аракани», – отмечал летописец ал-Карахи (Мухаммед Тахир ал-Карахи. Блеск дагестанках сабель в некоторых шамилевских битвах. – Махачкала, 1990. Ч. 1.– С. 24).


В мае того же года, как следует из донесения главнокомандующего Отдельным кавказским корпусом графа Н.Ф. Паскевича, «ученый араканский кадий Сеид-эфенди…равномерно поспешил засвидетельствовать письмами преданность свою к русским» (РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6261. Л. 79; Народно-освободительная борьба Дагестана и Чечни под руководством имама Шамиля. Сборник документов. – М., 2005. – С. 67). А через год преемник Паскевича барон Г.В. Розен докладывал в Санкт-Петербург, что «Сеид кадий араканский ревностно старается вооружить общество свое против Кази Муллы (Гази-Мухаммада), особенно же усугубил он к сему свои усилия, получив уведомление о всемилостивейше пожалованной ему пенсии» (Материалы по истории Дагестана и Чечни (первая половина XIX века). – Махачкала, 1940. – С. 259).

Еще один «визит» в Аракани к своему бывшему учителю совершил другой ученик Саида – Гамзат-Бек. В 1831 году он с небольшим отрядом прибыл сюда с приглашением Саиду-эфенди участвовать в нашествии на мехтулинское владение. Однако осторожный кадий наотрез отказался от предложения и тут же сообщил об этом российскому командованию, поясняя, что только его строгие наставления удержали араканцев от мятежа. Тогда Гамзат-Бек ушел ни с чем. Таким образом, действия своих бывших учеников Гази-Мухаммада и Гамзат-Бека Саид Араканский не воспринимал, не соглашался с трактовкой проповедуемых ими идей, не желал участвовать в военных событиях против сильного врага, кроме того, всячески им препятствовал.

Со смертью имама Гази-Мухаммада в 1832 г. спокойная жизнь для Саида Араканского не наступила. Верный последователь покойного имама Гамзат-Бек продолжил его дело. В сентябре 1833 года новый имам вновь захватил Аракани, где «успел склонить на свою сторону многих горских жителей, которые, приняв проповедуемый им шариат, обещали под присягой помогать ему в его предприятиях» (РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6281. Л. 199; Движение горцев Северо-Восточного Кавказа в 20-50 гг. XIX в. Сборник документов. – Махачкала, 1959. – С. 128). Затем Гамзат-Бек разрушил дом Саида, конфисковав все его имущество, в том числе и книги, истребил посевы и сады принадлежащие алиму.

В отчаянии Саид обращается с письменной жалобой к Аслан-Хану Казикумухскому:

«…Мой ученик Гамзат разрушил мой дом, не оставив камня на камне. Ограбил всю библиотеку, состоящую из 700 томов. Среди них был «Меалим ат-Тензил», принадлежащий твоему имаму (по намазам) кадию Омару. Он истребил все мои посевы и сады лишь на том основании, что он отстаивает шариат. Он этим и другими поступками отошел от мусульманского шариата. Он обманывает простаков, приписывая мусульманам отшельничество, являясь сам таковым. Так как ты являешься вроде души в моем теле, я написал тебе объяснение, изложив нужды мои и обстоятельства, в которых я нахожусь. Надеюсь, что ты смилостивишься и не оставишь меня в таком положении» (РФ ИИАЭ ДНЦ РАН. Д. 1659. Л. 38; Движение горцев Северо-Восточного Кавказа в 20-50 гг. XIX в. Сборник документов. – Махачкала, 1959. – С. 130).

Между тем, Аслан-Хан Гази-Кумухский сам выражал свое опасение русскому командованию, в том, что мюриды могут сделать и на него нападение, и в таком случае он не вполне надеется на своих подвластных, на которых учение, проповедуемое Гамзат-Беком начинает иметь заметное влияние (РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6294. Л. 27).

В это же время Саид посылает письмо своему бывшему ученику и будущему имаму Шамилю, в котором говорится:

«Брат мой, не оставляй меня твоим истцом в день отчета. О, мой брат, верни все мои книги, какие находятся у тебя. Ныне я занят очищением души до наступления смерти и подготовкой к ней, и поэтому нужда к книгам усиливается. Моим глазам нет сна, моему сердцу нет покоя. Не пора ли твоему сердцу, о, мой брат, раскаяться, быть благоговейным? Упаси Аллах тебя от его наказания. Да направит тебя Аллах на правильный путь. Вассалам» (РФ ИИАЭ ДНЦ РАН. Ф.1. Оп.1. Д. 302. Л. 38; Народно-освободительная борьба Дагестана и Чечни под руководством имама Шамиля. Сборник документов. – М., 2005. – С. 85).

Зная, что шейх Мухаммад Ярагский имеет большое влияние на Гамзат-Бека и Шамиля, Саид Араканский обращается с письмом и к нему:

«…Ты у меня являешься одним из избранных, надежных, искренних и верных друзей. Ты знаешь, что гоцатлинский Гамзат-Бнк, претендующий на пост имама, и его последователи сами не придерживаются известных законов шариата. Также ты знаешь, что каждый тайный, противоречащий [явному], является недействительным. Как же может исполнить законы шариата человек, который сам не знает сущность и достоинства шариата, не говоря уже о всех других вспомогательных и других науках? Не достаточно ли этим смутьянам и сеятелям раздора то, что они мне сделали? Разрушили дом, ограбили имущество и множество драгоценных книг.

Они приписывают мне незнание наук. Неужели не жалеют они своего учителя, что они лишили меня Родины, имущества и книг, чтением которых я развлекаюсь? Как же они разделяют меня от моего уединения, занятости по очищению своей души до наступления смерти и подготовки к Судному дню?
Как будешь жить, о, мой брат, между угнетателями и смутьянами? Не уговорил ли ты их? Не жалеете ли вы меня, брат мой, не дашь ли им советы ради меня? Ведь хороший совет есть вера! Брат мой, пошли ко мне письма от себя для того, чтобы они доставали мне бодрость и душевное спокойствие. Вассалам»
(РФ ИИАЭ ДНЦ РАН. Ф.1. Оп.1. Д. 1659. Л. 39; Народно-освободительная борьба Дагестана и Чечни под руководством имама Шамиля. Сборник документов. – М., 2005. – С. 86).

Таким образом, дом и имущество Саида Араканского дважды были истреблены Гази-Мухаммадом и Гамзат-Беком. После таких лишений и потерь, ненависть и обида к своим бывшим ученикам навсегда осталась в сердце Саида Араканского. Не поддержав призывы к борьбе своих учеников, трех имамов, он, тем не менее, остался в истории как большой ученый и педагог.
« Последнее редактирование: 23 Ноября 2022, 06:45:49 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #41 : 29 Ноября 2022, 07:22:13 »
Цезарский А. С. Описание боевой жизни 3-го Кавказского стрелкового батальона. — Тифлис: тип. Штаба Кав. воен. окр., 1881.



[После описания провала восстания назрановцев в 1858 году...]

Стр. 10
Шамиль, стремясь поддержать, с одной стороны, назрановцев, с другой —возмутить против нас галашевцев и галгаевцев,
Стр. 11
одновременно с общением, данном мятежникам, задумал прорваться, между p.p. Ачхоем и Нетхоем, в малую Чечню и там, если бы удалось, угрожать Владикавказу, часть наказать, a частью возвратить под своё владычество отпавшие от него общества.

Для воспрепятствования его целям генерал Евдокимов выдвинул на разные пункты пять колонн: полковника Алтухова - близ ст. Ассинской, для прикрытия Сунжи; полковника фон-Каумана на высоту горы  Сейвыдук*; полковника Шостака на Камбелевку - для прикрытия Осетии; полковника Баженова - на тарскую долину, для хранения Владикавказа; полковника Беллика в Урус-Мартан.

(*) На границе галашевского общества.

Все эти меры и распоряжения были предприняты в ту минуту, когда планы Шамиля только что созрели. А это было за неделю слишком до нападения назрановцев на наше укрепление. Тогда же,  именно 16-го мая  [28 мая 1858 по новому календарю], из Владикавказа была отправлена на колонну Алтухова, ещё не выступавшая на Ассу и находившуюся пока на Аргуне, 4-ая рота стрелкового батальона под командою поручика Родионова. Затем, 26-го мая  [7 июня 1858 по новому календарю], 2-ая рота из Владикавказа выступила в кр. Воздвиженскую, куда должны были в свое время стянуться колонны фон-Кауфмана. Полковник Алтухов с Аргуна следовал на Геху. Здесь он застал ещё полковника Баженова и самого генерала Евдокимова, которые были пока заняты выселением чеченцев.

28-го мая [9 июня 1858 по новому календарю], 4-я рота была отдана в распоряжение полковника Баженова и того же числа двинулась к р. Шалажи для прикрытия переселенцев; 29-го она возвратилась в колонну полковника Алтухова и чрез ст. Нестеровскую, в составь прочих частей войск, направилась в Ассинскую.

Вскоре после того, как полковник Алтухов прибыл в Ассинскую, он узнал, что Шамиль должен будет идти на ачхоевский аул. Тогда, чтобы ближе следить за неприятелем,

стр. 12
Алтухов передвинулся к р. Нетхою. Шамиль, как видно, не знал об этом движении, и на другой день по прибытии Алтухова к Нетхою, именно 9-го июня [21 июня 1858 по новому календарю], с трёхтысячным скопищем выступил из лесных трущоб и потянулся у подножия Черных гор. Алтухов, держась в стороне и скрывая свое присутствие, отправил полковника Никорицу, с драгунами и казаками, в обход Шамилю, а сам поспешил за ним форсированным маршем.

Кавалерия понеслась на рысях и близь Ачхоя встретилась с неприятелем. Завязался отчаянный бой; драгуны дрались, как львы, но уже слабели, потому что были окружены со всех сторон в несколько раз сильнейшим неприятелем. Вдруг, подоспел Алтухов, пустил в дело пехоту, в том числе и стрелков, выручил драгун, засыпал горцев картечью и нанёс им такое поражение, которого они уж давно не испытывали.

Несмотря на все это, Шамиль всё-таки вторгся на другой день в галашевское общество и занял аулы Мужич и Алкун. Алтухову велено было тотчас соединиться с колонною фон-Кауфмана; в Нестеровскую послана была особая колонна под командою полковника Черткова.

Между тем, 3-я рота находилась в Назране до 7-го июня [19 июня 1858 по новому календарю]. В этот день она выступила в свою штаб-квартиру и оттуда, после дневки, т. е. 9-го июня [21 июня 1858 по новому календарю], должна была идти в колонну Алтухова на смену 4-й роты. Но вместо того, она, 13-го июня [25 июня 1858 по новому календарю], на марше, была неожиданно включена в небольшую колонну тенгинского полка майора Денибекова, отряженную от колонны полковника Баженова для преследования появившейся партии, и исполнив это назначение, 14-го июня возвратилась во Владикавказ. Пробыв здесь три дня, 3-я рота выступила 18-го июня [30 июня 1858 по новому календарю] опять-таки на смену 4-й роты и 20-го июня [2 июля 1858 по новому календарю] прибыла в Алтус-Али. Тут она застала две соединившаяся колонны Алтухова и фон-Кауфмана и сменила 4-ю роту, которая ушла во Владикавказ.

Шамиль, предупрежденный на всех пунктах, отказался от своих замыслов и скрылся в большой Чечне. Тогда колонна полковника Алтухова снялась с позиции у Алгус-Али, 22-го июня [4 июля 1858 по новому календарю] перешла Сейвыдук и чрез Назрань, потом по Сунже, далее

стр. 13
чрез р. Нетхой и укр. Урус-Мартан, соединившись 30-го июня [12 июля 1858 по новому календарю] с колонною полковника Баженова, отступившего, въ свою очередь, из владикавказского округа, прибыла того же числа в кр. Воздвиженскую.

В ночь с 30-го июня на 1-е июля войска двинулись несколькими эшелонами в аргунское ущелье. Авангардною колонною командовал полковник Зотовъ, арриергардом - полковник Баженов, в хвосте арриергарда шёл полковник фон-Кауфман. В колонне полковника Зотова находилась 1-я рота стрелкового баталиона, у полковника Баженова-2-я и 3-я.

Неприятель ожидал нас по левому берегу Аргуна и приготовил там надлежащую встречу; но полковник Зотов пошёл по правому берегу Чанты-Аргуна, к утру (1-го июля) [13 июля 1858 по новому календарю] подступил к ур. Яраш-Марды, взял его при перестрелке, оттуда, мимо подошвы горы Бин-Дука, переправился по бревнам на левый берег Аргуна и с боя занял аул Соси-Ирзау. Вслед за авангардом прибыли к Бин-Дуку остальные эшелоны и тотчас приступили к постройке моста чрез Аргун.

При движении полковника Баженова от Дачу-Барзоя к Бин-Дуку в стрелковых ротах ранен один рядовой.

Второго числа 1-я рота стрелково баталиона, в составе небольшого эшелона, открыла сообщение с укр. Аргунскимъ по левую сторону Аргуна, причем происходила незначительная перестрелка.

В достопамятном бою 4-го июля [16 июля по новому календарю] 1858-го г. при взятии штурмом семи уступов на Мескендук, все три роты стрелкового баталиона находились в средней колонне полковника Баженова и в деле им участвовать не пришлось. В тот же день войска, в том числе и эти роты, стали лагерем на варандинской поляне, близ аула малого Варанды.

С следующего же дня началась рубка леса по направлению к аулу большому Варанды, и среди этих трудов ни один час не обходился для нас без перестрелок и потерь - иногда достаточно чувствительных.

стр. 14
7-го июля [19 июля 1858 по новому календарю], генерал Евдокимов предпринял рекогносцировку к большому Варанды и в составе колонны, сопровождавшей его, находились 2-я и 3-я роты стрелкового баталиона. При отступлении, горцы крепко насели на appиергардт; перестрелка была жаркая, но для стрелков это дело обошлось без потерь.

8-го июля, за час до рассвета, 1-я и 2-я роты, в состав колонны полковника Баженова, выступили для рубки леса и разработки дороги к б. Варанды.

На полпути, у кладбища, оставлены были, под командою маиора Коноплянского, вторая рота стрелкового баталиона и стрелковая рота тенгинского полка. Остальные войска двинулись вперед, причем 1-я рота следовала в авангард и, став на позицию, прикрыла собою взвод орудий легкой № 6-го батареи (прапорщика Щурского).

Мгновенно загремела ожесточенная пальба, в особенности в авангарде, где артиллеристы едва успевали заряжать орудия. В десять часов утра горцы усилились подошедшими к ним подкреплениями и намеревались броситься в шашки, но орудия и стрелки 1-й роты их не допустили. Спустя некоторое время, они с полною решимостью повторили атаку, но стрелки встретили их штыками, а артиллерия картечью - почти в упор. Затем, горцы попробовали ещё раз осилить стрелков, но они снова приняли их в штыки и отбросили в глубину леса.

С самого начала зимней экспедиции в аргунском ущельи, горцы ещё ни разу не дрались с таким ожесточением. 1-я рота стрелкового баталиона почти исключительно вынесла на себе огонь неприятеля, лишилась раненым своего командира, шт. к. Воронова, убитым одного и ранеными пятерых нижних чинов.

На смену ей была призвана с кладбища 2-я рота.

Затишье продолжалось около четырех часов. Наконец, снова раздались залпы горцев.

Немного спустя, неприятель ползком подобрался к краю лесистого оврага, где лежала стрелковая цепь, и думал без выстрела кинуться на нее в шашки. Но в цепи его заметили и отбросили штуцерным огнем и картечью.

стр. 15
Так все продолжалось до вечера. По приказанию генерала Евдокимова, полковник Баженов наскоро устроил засеку там, где стоял его авангард, и остался в ней ночевать.

При той храбрости и стойкости, которые 3-го июля [15 июля 1858 по новому календарю] оказали две роты стрелков, этот день должно отнести к одному из славных дней в истории их баталиона. Во второй роты убит один рядовой, ранено три унтер-офицера и десять рядовых (7).

Вторая рота баталиона осталась в засеке, устроенной полковником Баженовым, и на дальнейшее время. Каждый день на работах, и нередко ночью, происходили перестрелки, но не ознаменовались ничем особенным; только 19-го июля [31 июля 1858 по новому календарю], на рубке леса, горцы вновь думали прорвать цепь, которую держала 2-я рота, но под градом пуль её и орудийной картечи должны были отступить.

Наконец, настал знаменательный день 30-го июля [11 августа 1858 по новому календарю], в который, после сильного артиллерийского боя, мы овладели долиною Шатоя; 8-го августа [20 августа 1858 по новому календарю], на ур. Гакко, заложили укрепленіе Шатоевское, постепенно привлекли к покорности все окрестные общества, даже злейшего нашего врага наиба Батоку, и включили въ нашу географическую карту все пространство непокорной до того времени земли между верховьями Терека и Аргуна.

При наступлении отряда на варандинсие высоты (г. Саюн-Дук) участвовали все три роты стрелкового баталиона, но в открытом бою не были ( 8 ).

Все последующее время до конца года, за исключением немногих стычек с неприятелем, занято было работами, передвижениями войск, выселением жителей и т. п. Среди этих движений, из рот стрелкового батальона только одна 3-я рота имела перестрелку с неприятелем, при движении, 4-го октября [16 октября 1858 по новому календарю], колонны от Чухум-Барза к укр. Шали. В этой перестрелке был ранен один рядовой.

4-я рота, находившаяся в штаб-квартире с 20-го июня, 14-го октября [26 октября 1858 по новому календарю] выступила оттуда, под командою шт. к. Погорелова, в

стр. 16

главный чеченский отряд (*) и сменила 2-ю роту, отправленную во Владикавказ. В ноябре месяце чеченский отряд, в составе которого находились 1-я, 3-я и 4-я роты стрѣлковаго баталиона, отступил к кр. Грозной и расположился здесь лагерем - для кратковременного отдыха и впредь до открытия зимней экспедиции (9).
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #42 : 06 Января 2023, 19:00:01 »


№ 15. Материалы о пребывании Шамиля и его семьи в России

№ 15.1. Письмо военного министра Н. О. Сухозанета шефу жандармов князю В. А. Долгорукову 82 о назначении места жительства для Шамиля и учреждении надзора за ним

12 сентября 1859 г.

№ 511

Господину Шефу жандармов

Государь Император высочайше повелеть соизволил взятому в плен Шамилю назначить местом жительства г. Калугу и учредить там за ним постоянный и бдительный надзор, но так, чтобы оный не был для него стеснителен.

О таковой высочайшей воле, объявленной господину Министру внутренних дел, имею честь уведомить Ваше Сиятельство для зависящего распоряжения, обязываясь присовокупить, что вместе с тем Его Величеству [125] благоугодно было разрешить Шамилю предварительно отправления в Калугу, пробыть в Москве пять и в Санкт-Петербурге семь дней, поручив все распоряжения по пребыванию пленника в обоих столицах старшему адъютанту при дежурном генерале Главного штаба Его Императорского Величества полковнику Богуславскому.
Военный министр, генерал-адъютант    

Сухозанет 83

Резолюция: К дальнейшему [распоряжению]: и просить дежурного генерала немедленно меня уведомить о прибытии Шамиля в С.-Петербург. 13 сент[ября]

ГА РФ. Ф. 109.1-я эксп. 1859 г. Д. 210. Л. 1-1 об. Рукопись. Подлинник.

№ 15.2. Донесение штаб-офицера Корпуса жандармов Московской губернии полковника Воейкова-третьего управляющему III Отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии генерал-адъютанту, кавалеру А. Е. Тимашеву-второму 84 о прибытии в Москву Шамиля с семьей
Москва    

23 сентября 1859 г.

№ 544

Вчера, 22 сентября в 3 часа по полудни прибыл из Тулы Шамиль с сыном своим Кази-Магома 85 и тремя мюридами в сопровождении генерал-майора Трамновского, двух полковников, Богуславского и Али-бека, последний в звании переводчика, и прапорщик Громов. Все они остановились в гостинице Дрезден, где заблаговременно отведены им отделения. При въезде в Серпуховскую заставу было значительное стечение народа. Шамиль, как слышно, пробудет в Москве дней 5 или 6, а потом отправят его в Санкт-Петербург.

О чем долгом поставляю почтительнейше донести Вашему Превосходительству.
Полковник    

Воейков-третий

Помета: Читал 28 сен[тября]

ГА РФ. Ф. 109.1-я эксп. 1859 г. Д. 210. Л. 3. Рукопись. Подлинник.

№ 15.3. Донесение капитана Чулкова в III Отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии о пребывании Шамиля в Санкт-Петербурге

29 сентября 1859 г.

Вчерашнего числа Шамиль представлялся Его Императорскому Высочеству Великому Князю Константину Николаевичу и очень был тронут [126] вниманием к нему Его Высочества; он сам ему показывал свой дворец, потом Шамиль осматривал Зоологический музей при Императорской академии наук, Исакиевский собор и Зверинец Зама, а вечером был в итальянской опере. Как в музее, так и в соборе, публики было очень значительно по той причине, что в эти места дано было знать заблаговременно, и не известно где, в музее или в соборе, но только по приезде в Зверинец Зама младший переводчик прапорщик милиции Исай Грабов объявил мне, что у него похищен из кармана бумажник, в коем находилось денег около 200 руб. сер[ебром], о чем мною тотчас же было сообщено приставу 4-й части подполковнику Щетинину.
Капитан    

Чулков

Помета: Читал 29 сент[ября]

ГА РФ. Ф. 109.1-я эксп. 1859 г. Д. 210. Л. 4. Рукопись. Подлинник.

№ 15.4. Донесение капитана Чулкова в III Отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии о пребывании Шамиля в Санкт-Петербурге

2 октября 1859 г.

Вчерашнего числа Шамиль осматривал 1-й Кадетский корпус и Императорскую публичную библиотеку. Генерал-адъютант Ростовцев 86 показал корпус во всей подробности, что Шамиля очень удивляло, в особенности гимнастика и фехтовка. О первой он отозвался, что он не удивляется, почему взяли Гуниб. Генерал-адъютант подарил Кази-Магома очень дорогую шашку из литой стали, а барон Корф 87 поднес от Публичной библиотеки Шамилю Коран, который он долго целовал.
Капитан    

Чулков

Помета: Читал 5 октября.

ГА РФ. Ф. 109.1-я эксп. 1859 г. Д. 210. Л. 4. Рукопись. Подлинник.

№ 15.5. Сообщение военного министра Н. О. Сухозанета шефу жандармов князю В. А. Долгорукову о порядке содержания Шамиля в Калуге

18 октября 1859 г.

№ 888

Господину Шефу жандармов

Государь Император высочайше повелеть соизволил:

1. На содержание Шамиля назначить из Государственного Казначейства ежегодную пенсию в количестве десяти тысяч руб. серебром, отпуская оную, по требованию назначенного для присмотра за Шамилем пристава, из Калужского уездного казначейства, за каждые три месяца вперед, по две [127] тысячи пятьсот руб. серебром, с тем чтобы пристав передавал деньги эти в собственное распоряжение Шамиля под его личную расписку, которая должна служить квитанцией в исправном получении денег и быть представляема начальнику губернии для хранения при делах канцелярии.

2. Независимо от сей пенсии, расход по найму для помещения Шамиля в Калуге дома, отоплению оного, а также расходы на первоначальное устройство дома и приобретение необходимой мебели принять на счет Государственного Казначейства, с отпуском потребной для сего суммы из Калужского уездного казначейства по требованию начальника губернии, особой заботливости которого, совместно с приставом, поручить, чтобы помещение было устроено с возможными удобствами и применением к нравам, обычаям и семейным нуждам пленника.

3. Для присмотра за Шамилем, руководства советами и ходатайства в нуждах его назначить из военных офицеров, приставив и в пособие ему помощника, обязанности которых определены особой, высочайше утвержденной инструкцией, выписка (Слово «выписка» вписано карандашом поверх зачеркнутого «копия») из которой при сем препровождается (Инструкция не публикуется. См.: ГА РФ. Ф. 109.1-я эксп. 1859 г. Д. 210. Л. 9-15).

Независимо от сих лиц назначить к Шамилю 2 переводчиков, с подчинением приставу; одного со всеми правами государственной службы, другого — по найму, из простых татар, для услуг в домашней жизни Шамиля и его семейства.

Пристав, его помощник и оба переводчика получают содержание от Военного ведомства. Первые двое, если окажется возможность, должны быть помещены в одном доме с Шамилем; в противном же случае производить им квартирное довольствие на общем положении.

4. Начальнику губернии иметь высший надзор как за содержанием Шамиля в Калуге, так и за точным исполнением приставом и его помощником возлагаемой на них обязанности; они должны разрешать их недоразумения, за исключением случаев особой важности и превышающих власть начальника губернии, о которых представлять на Военного министра (Слова «Военного министра» вписаны карандашом поверх зачеркнутого «мое») разрешение.

О таком Высочайшем повелении, сообщенном по принадлежности к исполнению, имею честь уведомить Ваше Сиятельство, для сведения, обязываясь присовокупить.

1. Приставом к Шамилю, с Высочайшего соизволения, назначен состоящий по армейской пехоте штабс-капитан Руновский 88, а помощником отставной подпоручик Куринского пехотного полка Тиммерман; что (Слово «что» вписано карандашом) переводчиком для домашней жизни Шамиля нанят государственный крестьянин из татар Мустафа Яхъин; кто же будет определен в должности переводчика с правами службы *будет сообщено мне впоследствии* (Слова, отмеченные знаком *, вписаны карандашом поверх зачеркнутых «своевременно буду иметь честь сообщить Вашему Сиятельству»). [128]

2. За семейством Шамиля, состоящем, по указанию его из девятнадцати поименованных в прилагаемом у сего списке лиц, отправился на Кавказ с Высочайшего разрешения, сын Шамиля Кази-Магома.
Военный министр, генерал-адъютант    

Сухозанет

Резолюция: Сообщить все это для сведения ген. Перфильеву и чрез него местному штаб-офицеру Корпуса жандармов. 20 октября.

[Приложение]

Семейство Шамиля, оставшееся в Темир-Хан-Шуре

1. Мухаммед-Шефи, сын Шамиля

2. Эминет, жена его

3. Мухаммед-Захид, дочь их 2 лет

4. Зайдет, жена Шамиля

5. Шюйванет, жена Шамиля

6. Фатимет, 15 лет, дочь Шамиля

7. Наджавет, 11 лет, дочь Шамиля

8. Сафийнет, 4 лет, дочь Шамиля

9. Баху-Месиду — 3 лет, дочь Шамиля

10. Киримет, жена сына Шамиля Кази-Магома

11. Муслимет, служанка

12. Фаризет, служанка

13. Эминет, служанка

14. Меси, служанка

15. Халун, родственница Шамиля и нянька его детей

16. Хайр-Улла, слуга

17. Халил, слуга

18. Джемаль-Эддин, слуга

19. Хадиджет, жена слуги Халиля

ГА РФ. ф. 109.1-я эксп. 1859 г. Д. 210. Л. 6-8 об., 15-15 об. Рукопись. Подлинник.

№ 15.6. Донесение начальника Калужского отделения Корпуса жандармов Б. Ф. Гринфельда 89 шефу жандармов генерал-адъютанту князю В. А. Долгорукову о прибытии и пребывании Шамиля в Калуге

22 ноября 1859 г.

№ 107

По Высочайшему повелению Шамиль, сын Муххамеда, бывший имам Чечни и Дагестана, 9-го истекшего октября прибыв на жительство в г. Калугу, остановился в Санкт-Петербургской гостинице, в которой пробыл до 13 числа сего ноября; в это время отделывали избранный Шамилем трехэтажный дом с обширным садом, принадлежащий помещику Сухотину, он нанят за 900 руб. в год, а отделка его с мебелью, коврами и прочею принадлежностью обошлась до 4 тыс. руб. Этот дом расположен отдельно от других зданий и [129] не в центре города, недалеко от городского сада; он Шамилю очень понравился и отделан предупредительно его вкусу и указанию, он говорит, что это такое жилье, о котором он в жизни своей всегда мечтал и желал.

По прибытии в Калугу с полковником Богуславским Шамиль был с визитом только у одного начальника губернии, а по отбытии Богуславского в Санкт-Петербург Шамиль посетил: архиерея, управляющего губернией, губернского предводителя дворянства и многих других высших чиновников в городе, при этих визитах он был одет в парадной белой черкеске при сабле и с кинжалом.

15-го числа сего ноября он пригласил к себе многих высших лиц на новоселье, он сидел в гостиной на диване, а гостей усадил против себя, исключая лишь одного служащего генерала, единственного в Калуге, которого усадил на диван рядом с собой. Тут же угощал всех чаем, стол был установлен сластями, к коим никто из гостей не прикасался, потому что дело было натощак; Шамиль мало говорил и, по-видимому, был не в духе, причину тому, полагают, полученное им неприятное известие о побеге жены старшего его сына Кази-Магома — Киримет из Темир-Хан-Шуры к отцу ее Даниель-Султану 90, бывшему нашей службы генерал-майору. Перед этим посещением он приказал просить всех посетителей снимать сабли и шпаги в передней, хотя сам был при кинжале. Епархиальный архиерей отплатил визит Шамилю, *прислав к нему* (Текст, отмеченный знаком *, вписан карандашом вместо зачеркнутого «посредством») ректора семинарии.

Шамиль охотно сближается с калужским обществом, посещает собрания и заведения, его очень занимали крестный ход, бывший в Калуге 12 октября, и освещение вновь переделанного моста через Березунский овраг, которые он видел из окон соседних домов. Он посещал Хлюстинские богоугодные заведения, гимназию, гарнизонные казармы, смотрел развод с церемонией гарнизонного батальона и прочее. Во время домашнего праздника у губернского предводителя дворянства Щукина, вопреки своему обыкновению, просидел до часа полуночи, ужинал, много занимался дамами, говорил им комплименты вроде следующего: одной даме, спросившей его, сколько у него жен и любит ли он их, отвечал, что прежде он их очень любил, но, увидев калужских дам, он к своим женам сделался равнодушным. Шамиль имеет много природного ума и сметливости, находчив и любознателен, по-видимому, у него доброе сердце и наклонности, но он в плену и потому трудно, наверное, судить о последних; страстно любит свое семейство и тоскует о разлуке с ним. Очень любит маленьких детей, ласкает их и нежит, при виде детей его, по-видимому, бесстрастное лицо оживляется умильно и является улыбка, — он вспоминает своих детей. Почти каждый день он гуляет по городу в экипаже и пешком и постоянно в шубе, подаренной ему князем Барятинским. Кушает все без разбора, кроме свинины, но мясное дома не иначе как зарезанное рукой мусульманина, вина не только не пьет, но и видеть его не может, зато несколько раз в день пьет очень сладкий чай, не только у себя дома, [130] но и везде, где бывает, не отказывается. Любит очень рассматривать картины, где бы он ни был, особенно изображающие женщин и преимущественно нагих. Внимателен с духовными лицами и охотно с ними беседует. С любопытством двукратно созерцал сквозь стекла дверей Архиерейское служение и удивлен был церемонией, которая его очень занимала. При посещении одного лица хозяин предложил ему прочитать евангелие на арабском языке, напечатанное в Лондоне; Шамиль при этом принял предлагаемую книгу с удовольствием, поцеловал ее и, приложив к своей голове, принялся тут же читать, обещав через пять дней возвратить, и исполнил в точности.

При одном случае во время приличного разговора некто спросил его, в каком направлении теперь его воинский дух, он отвечал, что под старость он желал бы насладиться спокойствием, но если бы услышал выстрелы и стук оружия, не вытерпел бы и бросился бы в пыл битвы.

Шамиль вообще молчалив и редко начинает сам говорить, избегает разговора о прежних своих действиях и жестокостях в особенности, но не чужд рассказа о тех случаях, когда ему удавалось приобретать поверхность (Так в тексте) над нашими войсками на Кавказе. В конфиденциальном разговоре о Кавказе он сознается, что действуя против русских, он не знал, с кем имел дело, не имея даже приблизительного понятия о силах и могуществе России, в чем он только в настоящее время лично удостоверился.

Из всех лиц, с которыми он познакомился в Калуге, более других расположен к чиновнику особых поручений при губернаторе князю Вадбольскому, к коему, по-видимому, питает доверие, ему поручена была отделка дома, и он постоянно находился при Шамиле.

Шамиль в Калуге пожелал иметь книгу с описанием пленения княгинь Чавчавадзе и Орбелиани, описанное Вердеревским, которую переводил ему полковник Богуславский, при этом он соглашался со всем, что было сказано в его пользу, и отвергал или приписывал необходимости и стечению обстоятельств противное, сознаваясь при том, что, хотя старался доставлять пленницам все возможные удобства, но в горах он лишен был тех средств, которыми пользуются русские в Грузии, и особенно в России, о которых он тогда еще не знал. Сказанное в конце той книги о его происхождении он отвергал с презрением, и вследствие того полковник Богуславский в конце истекшего октября поместил в Калужских губернских ведомостях № 44 подробности происхождения Шамиля, основываясь на его словах.

Шамиль, по-видимому, чувствует с признательностью все милости, оказанные ему и его семейству по повелению Государя Императора, и сознается, что не только не ожидал их, но и не чаял даже остаться в живых.

Калужское общество, разумея высшее и среднее сословие, такого мнения о Шамиле: одни принимают в нем участие и взирают на него как на гениального человека, бывшего независимого владельца, которому изменило счастье, а большая часть взирают на него как на человека, упитанного русскою и своих подвластных кровью, человека жестокого, кровожадного, [131] наделавшего много вреда России и не заслуживающего сострадания и участия. Они хорошо знают кровавую катастрофу 1845 г., когда он приказал умертвить до 30 русских пленных офицеров без всякой с их стороны вины, желая только оправдать себя перед горцами.

Шамиль недоволен своим приставом штабс-капитаном Руновским, во-первых, потому, что он не может с ним объясняться без переводчика, а второе и самое главное то, что Руновский, основываясь на данной ему инструкции, установил порядок, который не вполне нравится Шамилю, и который при полковнике Богуславском не соблюдался, сего последнего, по-видимому, Шамиль очень полюбил, так что не проходит дня, чтобы он его не вспомнил.

Теперь временно состоит при Шамиле переводчиком Громов, к которому он не имеет доверия; ожидается прибытие штатного переводчика, которым, как по слухам известно, назначен студент университета.

Если Правительству нужны подробности о Чечне и Северном Дагестане, как в отношении местности и лиц, имеющих влияние на тамошний народ, так и о стратегических пунктах и об образах управления горными племенами, то следовало бы избрать переводчиком к нему личность, подобную полковнику Богуславскому, каковой, пользуясь доверенностью Шамиля, мог бы постепенно, невзирая на его скрытный характер, неприметно получить от него по этим предметам нужные сведения.
Генерал-майор    

Гринфельд

Помета: Государь Император изволил читать. 28 ноября.

ГА РФ. Ф. 109.1-я эксп. 1859 г. Д. 210. Л. 18-25 об. Рукопись. Подлинник.

№ 15.7. Донесение начальника Калужского отделения Корпуса жандармов Б. Ф. Гринфельда шефу жандармов генерал-адъютанту князю В. А. Долгорукову о пребывании Шамиля в Калуге

23 января 1861 г.

Секретно

№ 5

Бывший Имам Чечни и Дагестана Шамиль, сын Мухаммеда, ведет в г. Калуге совершенно уединенный образ жизни, не делая шагу за порог своей квартиры и даже у начальника губернии и у пристава своего Руновского давно не был. Он только молится Богу и читает книги, от такой недеятельной жизни ноги у него пухнут, и хотя при пособии наружных средств она временно проходит, но потом опять возобновляется (Так в тексте). Доктор Кричевский неоднократно советовал ему во избежание подобных припадков прогулки на свежем воздухе в экипаже, а еще лучше пешком, но Шамиль, постоянно уповая на Бога, не слушает добрых советов, он сверх того страдает [132] ревматизмом в правой руке, которая некогда была вышиблена из плеча упавшею под ним лошадью.

Говорят, что, когда Шамиль жил еще в Дагестане на свободе, то также по нескольку недель кряду вел затворническую жизнь и, кроме мечети, никуда из дому не отлучался, но там была другая цель, там нужно было подвластный ему суеверный народ уверить в своей благочестивой беседе с Богом и его пророком Мухаммедом.

Шамиль, несколько месяцев тому назад постоянно принимавший в своей квартире всех и каждого, кто желал его видеть, и находя, по-видимому, в этом пищу своему тщеславию, ныне весьма редко и с заметной разборчивостью это делает.

Тот же доктор Кричевский неоднократно советовал Шамилю позволять прогулки хотя в закрытом экипаже своим женам и малолетним детям, которые, тоже лишенные свежего воздуха и движения, бывают нередко больны, на это Шамиль отвечал, что будто бы они сами этого не желают, а принуждать их к тому он не хочет.

Младший сын Шамиля и два его зятя только днем бывают дома, а вечера, иногда за полночь, по приглашению и без оного они проводят в городе, в кругу семейств своих знакомых. Эти молодые горцы сделались очень развязными, очень часто танцуют французскую кадриль или народный свой танец лезгинку, играют в фанты и в иные подобные игры и во всем показывают большую наклонность к нашему образу жизни и скучают только тогда, как приходит им время возвращаться домой. Более всего они предпочитают беседу с дамами и девицами. Нельзя предполагать, чтобы Шамиль не знал об частых этих отлучках из квартиры, но он, по-видимому, смотрит на это сквозь пальцы и никогда о том не говорит.

Старший сын его Кази-Магома, хотя тоже не прочь повеселиться и провести приятно время в гостях, но, любя страстно свою жену, реже других отлучается из своей квартиры.
Генерал-майор    

Гринфельд

Помета: Доложено его Величеству 29 января [1861 г.]

ГА РФ. Ф. 109.1-я эксп. 1859 г. Д. 210. Л. 42-44 об. Рукопись. Подлинник.

№ 15.8. Донесение вице-губернатора Калужской губернии Г. Л. Шуленбурга 91 в III Отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии о принятии Шамилем и членами его семьи присяги Российскому императору
Калуга    

7 сентября 1866 г.

№ 8066

Государь Император, приняв с особенным удовольствием и благодарностью прошение Шамиля о похвальном намерении его присягнуть со всем семейством на верноподданство Его Величеству и наследникам [133] Всероссийского Престола, Высочайше соизволили изъявить на это прошение согласие.

Господин Военный министр, сообщая о сем, просил привести к присяге Шамиля и лиц мужского пола из семейства его в Калуге.

Имею честь довести до сведения Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, что Шамиль с двумя сыновьями Гази-Мухаммедом и Муххамедом-Шефи 26 числа августа 1866 г. приведены к присяге.
За Губернатора Вице-губернатор    

граф Шуленбург

ГА РФ. Ф. 109.1-я эксп. 1859 г. Д. 210. Л. 83-83 об. Рукопись. Подлинник.

№ 15.9. Донесение начальника 2-го округа Корпуса жандармов генерала от кавалерии С. В. Перфильева 92 шефу жандармов генерал-адъютанту графу П. А. Шувалову 93 о просьбе Шамиля подыскать ему и его семье другое место ссылки

25 апреля 1867 г.

№ 68

Корпуса жандармов полковник Смирнов доносит, что Шамиль в разговоре с калужским губернским военным начальником полковником Ефимовичем объяснил, что при настоящей жизни в г. Калуге, вследствие вредного влияния местного климата, здоровье семейных его подвергается болезненному расстройству. И некоторые из членов семейства его уже умерли от чахотки, а другие в настоящее время страдают этой болезнью. По мнению пользующего в доме его доктора Кричевского, самые благоприятные климатические условия для здоровья представляют Кавказ и Крым. Он не осмеливается просить о возвращении на Кавказ, да и сам не желает перевозить туда свое семейство. Потому для обеспечения здоровья своего семейства он желал бы получить разрешение для перемещения на постоянное жительство в Крым, если же это представится невозможным, то по крайней мере дозволит ему переехать туда на один год, для необходимого поправления здоровья семейных его. Для переезда этого он не желает просить у правительства никакого пособия и готов ехать на получаемые им денежные средства.

По отзыву врача г[осподина] Кричевского, жена Шамиля Заидета, дочь Фатимат и жена Кази-Магома Габидат действительно имеют расположение к чахотке и что г. Калуга по возвышенному местоположению не представляет удобной местности для постоянного пребывания чахоточных больных.

Вышеизложенное заявление Шамиля и отзыв г[осподина] Кричевского представлены губернским воинским начальником на благоусмотрение Военного министра в письме от 15-го числа сего месяца.

О чем имею честь донести Вашему Сиятельству
Генерал от кавалерии    

Перфильев

ГА РФ. Ф. 109.1-я эксп. 1859 г. Д. 210. Л. 84-85 об. Рукопись. Подлинник. [134]

№ 15.10. Донесение начальника Калужского губернского жандармского управления С. И. Смирнова управляющему III Отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии о переезде Шамиля из г. Калуги в г. Киев 94

27 ноября 1868 г.

Находившийся на жительстве в г. Калуге Шамиль просил Военного министра о исходатайствовании ему разрешения переехать с семейством его в другое место, наиболее благоприятное по своим климатическим условиям.

Вследствие этой просьбы последовало Высочайшее соизволение о перемещении Шамиля с семейством его в г. Киев и 23-го числа сего месяца он отправился на место своего нового жительства.

Перед отъездом из г. Калуги Шамиль неоднократно выражал чувства своей искренней благодарности к расположению калужского общества, которое навсегда останется для него памятным, объясняя при том, что он был вполне доволен своим пребыванием в г. Калуге и что только по случаю вредного влияния местного климата на здоровье семейных его, он вынужден был просить о перемещении в другое место жительства.

Имею честь о сем донести Вашему Превосходительству.
Полковник    

Смирнов

ГА РФ. Ф. 109.1-я эксп. 1859 г. Д. 210. Л. 87-87 об. Рукопись. Подлинник.

Комментарии

82. Долгоруков В. А. (1803-1868) — князь, генерал-адъютант, генерал от кавалерии, в 1852-1856 гг. был военным министром, в 1856 г. назначен членом Государственного совета, шефом Корпуса жандармов и начальником Собственной Е. И. В. Канцелярии, в 1866 г. — обер-камергером Двора Его Величества.

83. Сухозанет Н. О. (1794-1871) — генерал от артиллерии, в 1831 г. — начальник штаба артиллерии армии, в 1836-1849 гг. — командир 4-й артиллерийской дивизии, затем начальник артиллерии действующей армии, в 1856 г. — командующий Южной армией, назначен военным министром, в 1861 г. освобожден от должности военного министра, но остался членом Военного совета.

84. Тимашев А. Е. (1818-1893) — государственный деятель, генерал-адъютант. В 1856-1861 гг. — управляющий Третьим отделением Собственной Е. И. В. канцелярии. В 1861-1864 гг. — временный генерал-губернатор Казанской, Вятской и Пермской губерний. В 1867-1868 гг. — министр почт и телеграфов, в 1868-1878 гг. — министр внутренних дел. С 1867 г. — член Государственного совета.

85. Кази-Магома (Гази Муххамед) (1833-1902) — средний из трех сыновей Шамиля. Был объявлен наследником Имамата в 1854 г. Деятельно участвовал во всех боевых действиях Шамиля, сотрудничал с турками. Сопровождал отца в ссылке в Калуге, затем переехал вместе с ним в Турцию в 1871 г. В чине дивизионного генерала командовал турецкими войсками под Баязетом. После увольнения в отставку поселился в Медине, где и был похоронен рядом с отцом.

86. Ростовцев Я. И. (1803-1860) — генерал-адъютант, известный деятель крестьянской реформы. В 1828 г. назначен адъютантом великого князя Михаила Павловича, в 1835 г. — начальником штаба великого князя по управлению военно-учебными заведениями, в 1856 г. — начальником Главного штаба Е.И.В. по военно-учебным заведениям, в 1857 г. — членом Негласного комитета (с 1858 г. — Главный комитет) по крестьянскому делу.

87. Корф М. А. (1800-1876) — граф, государственный деятель, историк. С 1826 г. работал под руководстом М. М. Сперанского над составлением «Свода законов». В 1831 г. по рекомендации Сперанского был назначен управляющим делами Комитета министров, в 1834 г. — статс-секретарем, в 1839 г. — гос. секретарем, в 1843 г. — членом Государственного совета, в 1848 г. — членом Негласного комитета для надзора за книгопечатанием. В 1855 г. (по другим данным в 1853 г.) стал его председателем. В 1856 г. по представлению Корфа Комитет закрыт. В 1849-1861 гг. — на посту директора Публичной библиотеки. В 1861 г. назначен управляющим II отделением Собственной Е. И. В. канцелярии, в 1864 г. — председателем Департамента законов Государственного совета. В 1872 г. уволен в отставку.

88. Руновский А. И. (1823-1884) — пристав при Шамиле во время пребывания его в Калуге в 1859-1862 гг. В 1840 г. поступил юнкером в Куринский полк, в 1846 г. переведен в Тенгинский полк, затем назначен плац-адъютантом крепости Георгиевская, в 1854 г. стал смотрителем Грозненского военного госпиталя. В 1857 г. уволен с военной службы, в 1859 г. назначен приставом к Шамилю. В апреле 1862 г. сдал дела новому приставу П. П. Пржцлавскому. Направлен на Кавказ, поступил в распоряжение великого князя Михаила Николаевича. В 1871 г. направлен в распоряжение туркестанского генерал-губернатора. Во время службы приставом при Шамиле вел Дневники, которые были опубликованы (см.: Акты Кавказской археографической комиссии. Т. 12.4.2. Тбилиси, 1904).

89. Гринфельд Б. Ф. (1796-?) — генерал лейтенант. С 1815 г. — в лейб-гвардии Кирасирском Ее Величества полку. С1833 г. — в штабе Отдельного корпуса жандармов. С1844 г. — кавказский военный полицмейстер, с 1859 г. — начальник Калужского отделения Корпуса жандармов, с 1861 г. в отставке.

90. Даниель-Султан — потомственный владетель Елисуйского султаната. До 1844 г. находился на русской службе в чине генерал-майора. После того как Россия стала ущемлять его «вотчинные» права, перешел на сторону Шамиля вместе со своими подданными. В 1845,1849 гг. пытался вступить в переговоры с кавказским наместником М. С. Воронцовым на предмет сотрудничества с русскими (см.: Дегоев В. Имам Шамиль и технология властвования // Россия 21 век. 1998. № 5-10).

91. Шуленбург Г. Л. — граф, действительный статский советник. С марта 1864 по авіуст 1871 г. являлся вице-іубернатором Калужской іубернии.

Перфильев С. В. (1796-1878) — генерал от кавалерии. С1827 г. — в Корпусе жандармов. В 1831 г. назначен рязанским гражданским іубернатором. В 1836 г. назначен начальником 2-го округа Корпуса жандармов. Почетный опекун Московского опекунского совета и др. благотворительных организаций. В 1874 г. вышел в отставку.

93. Шувалов П. А. (1827-1889) — граф, государственный деятель, дипломат, генерал от кавалерии. В 1845 г. поступил на военную службу. В 1857 г. назначен санкт-петербургским обер-полицмейстером; в 1861-1864 гг. состоял начальником штаба Отдельного корпуса жандармов и управляющим III Отделения Собственной Е. И. В. канцелярии; в 1864-1866 гг. — лифлянским, эстонским и курляндским генерал-губернатором и командующим войсками Рижского военного округа; в 1866 г. назначен шефом жандармов и главным начальником III Отделения Собственной Е. И. В. канцелярии; с 1874 г. — член Государственного совета и посол в Лондоне. В 1881 г. вышел в отставку.

94. Киев оказался важной вехой на пути Шамиля в Османскую империю и священные города — Мекку и Медину, посещение которых хотя бы раз в жизни обязательно для мусульманина. Этим обстоятельством и суровым климатом г. Калуги, где скончавшиеся в изгнании члены семьи и окружения Шамиля нашли покой на особом кладбище, объясняются настоятельные просьбы Шамиля о переводе его в более теплые края. Последовало ходатайство за Шамиля от эмира Абд эль-Кадера, героя войны с Францией за свободу Алжира, ставшего с согласия Парижа подданным Османской империи. В августе 1866 г.

Шамиль и двое его сыновей торжественно приняли российское гражданство. После долгих согласований 25 ноября 1868 г. Шамиль со всей семьей выехал через Курск в Киев. 16 февраля 1869 г. последовало личное разрешение Александра II на выезд Шамиля, двух его жен, четырех дочерей, малолетнего сына и внучки в Мекку. Старшие сыновья и их семьи оставались в Киеве как неформальные заложники.

19 мая 1869 г. имам, его семья и 70 паломников из Дагестана прибыли пароходом в Стамбул. Торжественный прием у султана Абдул Азиза, массовое ликование горских переселенцев, осевших в Стамбуле, бесчисленные встречи с представителями дипломатических миссий и эмигрантами (поляками, венграми) из числа участников антироссийских восстаний 40-60-х гг. XIX в., а также ухудшение здоровья заставили Шамиля на полгода задержаться в Стамбуле. Имам не позволил себе ни одного антирусского заявления и крайне раздосадовал Высокую Порту и султана своими обращениями к горцам-эмигрантам вернуться в родные края и уповать только на себя и на Всемогущего. Вскоре было получено разрешение Петербурга на возвращение части мухаджиров — переселенцев — на Кавказ.

Миротворческая деятельность Шамиля в Стамбуле претворилась также в улаживание конфликта между султаном и его вассалом — хедивом Египта Исмаил-пашой. В начале сентября 1869 г. стало известно о возведении Шамиля в звание потомственного дворянина Российской империи. А спустя месяц на борту парохода, торжественно открывшего навигацию по Суэцкому каналу, встретились два «великих инсургента» — Шамиль и Абд эль-Кадер Алжирский.

В конце декабря 1869 г. тысячи мусульман-паломников со всего мира узрели Шамиля — непримиримого воина Ислама и законопослушного российского дворянина — в главной мечети г. Мекки, родины пророка Мухаммеда.

В Мекке и Медине Шамиль много молился, размышлял... Снова хоронил близких. Страдал безмерно от застарелых ран и перемены климата. В ночь с 3 на 4 февраля 1871 г. в священной Медине Шамиль скончался. Он похоронен на почитаемом всем мусульманским миром кладбище Джанат аль-Бакия. Могила его бережно сохраняется властями Саудовской Аравии.
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #43 : 06 Января 2023, 19:05:50 »
ИМАМ ШАМИЛЬ: «МОЙ СВЯЩЕННЫЙ ДОЛГ… ВНУШИТЬ ДЕТЯМ МОИМ ИХ ОБЯЗАННОСТИ ПРЕД РОССИЕЮ..»
   Личность имама Дагестана и Чечни Шамиля, более 25 лет возглавлявшего борьбу горских народов Северного Кавказа, продолжает и сегодня вызывать живейший интерес. Без сомнения, он являлся одним из ярких политических деятелей XIX века. Даже противники Шамиля, признавая его одаренность и неординарность, относились к нему с глубоким уважением.

Жизнь Шамиля можно условно разделить на две неравные части: 60 лет жизни на родине, в горах, и 12 лет на чужбине — в центральной России и вне ее. В Калуге в качестве военнопленного он прожил 9 лет и 1,5 месяца — 3 303 дня, и эти годы перевернули его жизнь. А между тем этот период мало знаком читателю.

В водовороте жизни, наполненном войнами, столкновениями с тысячами человеческих судеб, толкованием и писанием новых законов шариата, он был высшим духовным наставником людей и одновременно главным военачальником, стратегом и тактиком, строителем укреплений, организатором создания вооружения и боеприпасов. Он делал все, что требовала от него вооруженная борьба под флагом газавата — «священной войны» с «неверными».

И вот в его жизни наступила глубокая тишина, началось узнавание новой, русской жизни, возникли раздумья о минувшем, которые уже не оставляли его до самого последнего дня. Теперь на сцену вышли другие люди, с которыми ему суждено было общаться, другие герои заполнили его существование. Это прежде всего сам самодержец России — император Александр II, это генерал-фельдмаршал А. И. Барятинский, наместник царя на Кавказе, это губернаторы городов, воинские начальники, это приставы, наблюдавшие за Шамилем. Это, наконец, простые горожане — калужане, москвичи и петербуржцы, которые очень интересовались знаменитым пленником и выказывали ему всяческие знаки уважения, считая его героем.

Итак, Калуга... 19 сентября 1859 года на имя начальника Калужской губернии пришло письмо следующего содержания.

«Государь император высочайшее повелеть соизволил:

1. Взятому в плен Шамилю назначить местом жительства г. Калугу и производить пенсию до 10 тыс. руб[лей] сер[ебром] в год, которую отпускать ему из калужского уездного казначейства по требованию Вашего превосходительства.

2. Вашему превосходительству немедленно озаботиться наймом в Калуге приличного для Шамиля помещения на счет всемилостивейше пожалованной ему пенсии в 10 тыс. сер[ебром] в год.

3. Учредить за Шамилем во время жительства его в Калуге постоянный и бдительный надзор, но так, чтобы оный не был для него стеснителен.

О такой высочайшей воле, сообщенной мне военным министром и объявленной к исполнению министру финансов и шефу корпуса жандармов, имею честь уведомить Ваше превосходительство для зависящего распоряжения, присовокупляя, что по отзыву генерал-лейтенанта Сухозанета его величеству благоугодно было разрешить Шамилю предварительно отправлению в г. Калугу пробыть в Москве 5 дней и в Петербурге 7 дней, поручив его в распоряжение по пребыванию его в обеих столицах старшему адъютанту при дежурном генерале Главного штаба его императорского величества полковнику Богуславскому.

Министр внутренних дел С. Ланской» 1.

Еще до поселения в Калуге Шамиль был обеспокоен предполагавшимся приездом его семейства и не утерпел написать письмо своей надежде князю А. И. Барятинскому.

«Князь-наместник! Сын мой едет на Кавказ за нашим семейством. Я пользуюсь этим случаем, чтобы выразить тебе всю мою благодарность и [79] признательность за твое ко мне внимание и ласку, я понимаю и чувствую, что только благодаря тебе я был принят так милостиво государем, он совершенно успокоил меня, сказав, что я не буду раскаиваться в том, что покорился России.

Государыня, все царское семейство и все главные начальники тоже оказали мне большое внимание, и всем этим я обязан тебе. Государь назначил мне местом жительства Калугу, и в этом городе мне приготовили удобное и прекрасное помещение.

Братья твои, которых я видел в Петербурге, очень были со мной ласковы, я был у них в ложе в театре и получил в подарок бинокль.

Сын мой Гази-Магомед с дозволения государя едет в Шуру, чтобы привезти в Калугу наше семейство... Прошу тебя приказать при отправлении их с Кавказа оказать им такое же содействие, как было при нашем отправлении.

До меня дошли слухи, что ты болен, это меня очень опечалило, от души прошу Бога, чтобы он возвратил тебе здоровье (Л. И. Барятинский заболел подагрой.).

Я и мое семейство никогда не забудут твоих милостей, не забудь и ты нас, если необходимость заставит кого-нибудь из нас обратиться к тебе.

Подпись по- арабски:
Раб Божий имам Шамиль.
11 октября 1859 г., г. Калуга» 2

«Всеподданнейше имею счастье повергнуть Вашему императорскому величеству замечательное и достойное внимания Вашего первое донесение пристава при Шамиле штабс-капитана Руновского из дневника его от 3 и 4 ноября согласно данной ему инструкции. Генерал-адъютант Сухозанет. 24 ноября 1859 года».

И приписка (собственною его рукою написано): «Сообщить князю Барятинскому». [80]

«Представляя при этом на благоусмотрение выписку из моего дневника, честь имею донести: 1) что Шамиль очень охотно вступает в разговоры о Кавказе во всех отношениях, инструкциею указанных; 2) что во всех подобных рассказах высказывается весьма легко и без всякой необходимости с моей стороны нарочно речь заводит о том предмете, особливо если есть под рукою известного содержания книги, рисунок, инструмент или что-нибудь подобное; 3) что, по всей видимости, Шамиль питает ко мне доверие, основанное на осознании моей к нему привязанности, не менее искренней и выражавшейся во все время моих с ним отношений 3.

3 ноября. По словам людей, окружающих Шамиля, сегодня седьмой день, как он находится в самом плачевном расположении духа. С отъездом полковника Богуславского оно усилилось... Это побудило меня принять все зависящие от меня меры для извлечения имама из этого неблагоприятного настроения, которому он поддался. С этой целью, воспользовавшись тем, что сегодня вечером Шамиль в крайней степени печального состояния лег спать в семь часов, я позвал к себе мюрида Хаджио, чтобы посоветоваться с ним насчет средств к развлечению пленного, и спросил, что находит полезным в этом случае он, который так любит своего имама и так хорошо знает все его привычки и вкусы?

Весь приводимый разговор был веден через переводчика Грамова, при этом же он очень любим и пользуется от него большим доверием, в чем я убедился как из того, что видел лично, так и из слов полковника Богуславского.

На мой вопрос Хаджио отвечал, что, прежде всего, единственным и самым верным средством он признает музыку, которую Шамиль страстно любит, а потом уж выезды в общество, к чему он также изъявлял прежде желание.

Узнав от Грамова, что я послал человека тотчас после его ответа, для того чтобы распорядиться переносить на следующее утро орган от подполковника Еропкина в гостиницу, Хаджио выразил свое полное удовлетворение и, как видно, под влиянием этого впечатления просил Грамова передать мне, что причина такого теперешнего положения имама заключается в опасениях за его семейство, о чем в подробности он посвятил полковника Богуславского, что опасения эти составляют главнейший предмет заботы имама в настоящее время.

4 ноября. На другой день, утром, орган был уже у меня в номере. Хоть я и твердо верил в непогрешимость предсказаний Хаджио насчет действия музыки, но, признаюсь откровенно, что ожидал этой минуты далеко не равнодушно. Наконец Мустафа, уделом которого на земле была, по мнению Шамиля, вокальная часть, начал пробовать свои силы на инструментальной. Оказалось, что здесь он несравненно сильнее: при первых же звуках, которые он извлек из органа, в комнату вошел Шамиль с сияющим от удовольствия лицом. Он сел подле меня на диване и с полчаса слушал музыку внимательно, почти не шевелясь и только изредка посматривая на Мустафу тем взглядом, каким художник смотрит на свое любимое создание. Потом он встал, подошел к инструменту и начал его рассматривать во всей подробности, для чего пришлось даже снять всю наружную оболочку. Удовлетворив несколько свое любопытство, он объявил, что у него в горах не было ничего подобного. Я воспользовался этим, чтобы спросить, с какой целью он запретил у себя музыку. «Вероятно, и про нее написано в книгах», — прибавил я.

«Да, — отвечал Шамиль, — в книгах написано и про нее, но я считаю, что музыка так приятна для человека, что и самый усердный мусульманин, который легко и охотно исполняет все веления пророка, может не устоять против музыки; поэтому я и запретил ее, опасаясь, чтобы мои воины не променяли музыки, которую они слышат в горах и лесах во время сражений, на ту, которая раздается дома, подле женщин».

Окончив осмотр органа, Шамиль велел Мустафе опять играть... Когда Мустафа заиграл «Боже, царя храни», то с первым же аккордом этого гимна Шамиль опрокинул голову набок и вслушивался молча с таким выражением на лице, как будто вспоминал что-то знакомое, но упорно не приходившее на [81] память. Наконец он объявил, что это он слышал в Чугуеве на смотре войск, и заметил, что его играют всегда, как только государь подъезжает к войскам. Затем он спросил, отчего это так. Получив от меня разъяснение, он пожелал узнать текст гимна и вполне уразумел весь смысл его. Все эти разъяснения имели тот результат, что Мустафа, сыграв еще несколько раз наш национальный гимн, должен был играть его утром, когда Шамиль приходил ко мне, и вечером, когда уходил спать.

Затем мы заговорили с Хаджио не только о музыке, но и о танцах: «Таким же манером запретил он танцевать и быть вместе с женщинами: не оттого запретил, что это грех, а для того, чтобы молодой народ на променял бы как-нибудь ночного караула на пляску да на волокитство; а вы сами знаете, что воинов у нас и без того немного, а если мы так долго держались против вас, так именно потому, что вели строгую жизнь и всякое наслаждение считали за великий грех... О, Шамиль — большой человек» 4.

Продолжение дневника за ноябрь месяц.

«Для обеспечения же верного в этом случае успеха я снова принимаю смелость почтительнейше просить Ваше превосходительство об оставлении при мне прапорщика Грамова на возможное долгое время, так как и сам Шамиль уже неоднократно предлагал мне вопрос: «А что мы будем делать без Грамова?». Независимо от этого при всяком удобном случае он ясно высказывает нерасположение к новому переводчику на основании существующего в нем убеждения, что он не будет его понимать вполне. [...]

Сегодня прочитал в статье «Шамиль и Чечня» («Военный сборник». 1859. № 9), что между многими административными мерами Шамиля была одна насильственная, применяемая им в видах увеличения населения, именно принудительные браки. Я спросил его, в какой степени достигнуто это известие? Шамиль ответил, что оно не совсем справедливо, хотя имеет в своем основании норму. В доказательство он привел предположение, не лишенное основательности, что если б он позволил себе вмешиваться в семейные дела горцев, то нажил бы себе много врагов и, без сомнения, давно бы уже не существовал. Причина же, послужившая автору статьи «Шамиль и Чечня» поводом, заключалась в следующем. Замечая по числу преступлений против общественной нравственности усиление разврата между горскими девушками, по числу отключений их заблаговременно от [82] ожидавшей их участи, а семейства их от бесславия, Шамиль предложил своим наибам заботиться о заключении возможно большего числа браков, стараясь склонить к тому как молодых людей, так и их родителей, но не иначе как благоразумными увещеваниями. Некоторые же наибы, не поняв настоящего значения его распоряжения или уж от излишнего усердия, позволяли себе выведывать через старух о совершеннолетии девушек или сформировании их и потом именем имама требовали от них или их родителей скорейшего заключения браков. В яму же никогда не сажали ослушниц, и никаких принудительных мер не принимали, да этого никто бы им не позволил... 5 [...]

Сегодня я объявил переводчику Грамову о производстве его в подпоручики и вместе с тем выдал 276 рублей, разрешенные военным министром в единовременное ему пособие. За обедом Грамов сказал о полученных им наградах Шамилю, присовокупив к тому, что он получил их через него. Выслушав и поздравив Грамова, Шамиль заметил, что есть много в России людей, которые получили награды через него, и что, наконец, он сам награжден более всего. [...]

Он не мог постигнуть, каким образом главнокомандующий князь Барятинский, получив от него на предложение положить оружие дерзкий ответ «прийти и взять его», не выстрелил в него при первом свидании и не велел снять с него голову. Вот подлинные слова имама: «Когда я решился исполнить просьбы моих жен и детей, побуждавших меня к сдаче, и когда я шел на свидание, не был в полной уверенности, что услышу от него такую речь: «А что, донгуз, где твоя сабля, которую ты предложил мне взять самому?». Эти обидные слова только больше терзали мое самолюбие, — продолжал Шамиль, — что я вполне сознавал для себя достойным такого оскорбления и потому не ожидал ничего другого. Я сначала не поверил своим ушам, когда мне передали речь князя, имевшую совсем иной смысл».

Это первое высказывание в совокупности с тем, что он видел, испытывал впоследствии и что испытывает в настоящее время, послужило основанием другой высказанной им идеи. Шамиль ее выразил следующим образом: «Государь оказал мне очень много милостей, милости эти велики и совершенно неожиданны для меня. По ним я сужу, какое сердце у государя, и теперь, испытав уже то, о чем я никогда не помышлял, я нисколько не сомневаюсь, что если буду просить его оказать мне последнюю милость, которую только могу желать в жизни, — позволения съездить в Мекку, то государь не откажет мне и в этом. Но вот, слушайте, что я теперь буду говорить при всех вас (подпоручик Грамов и мюрид Хаджио): что если б государь позволил мне ехать в Мекку, когда я хочу, хоть сейчас, то я тогда только выеду из Калуги, когда война на Кавказе прекратится окончательно. Или когда мне удастся предоставить государю доказательства того, что я желаю заслужить его милость, и достать их...».

Все это Шамиль говорил с большим одушевлением. Под конец своей речи он оказался сильно взволнованным и заключил ее словами, обращенными ко мне: «Писать надо!» 6».

Из Военного министерства пришло на имя начальника Калужской губернии следующее сообщение: «Пристав при Шамиле в дневнике за 31 мая указывал, будто бы Шамиль обвиняет Даниэль-Султана и дочь его Каримат в передаче нам истинного положения гарнизона Гуниба во время осады его князем Барятинским, и что вследствие этого он питает чувство мести к отцу и дочери, каковые чувства не чужды и сердцу Кази-Магомеда. И что если это справедливо, то Каримат ожидают в Калуге неприятности, а может быть и неразрывное с неудовольствием возмездие.

Выраженное таким образом опасение за спокойствие Каримат при жизни в семействе Шамиля было сообщено главнокомандующему Кавказской армиею. Ныне генерал-фельдмаршал князь А. И. Барятинский положительно утверждает своим словом, что до самого занятия Гуниба мы не имели точного сведения о гарнизоне его, что во всяком случае у нас не было никаких сношений с Каримат.

[Полагая], что такое ручательство князя Барятинского будет принято Шамилем и послужит искреннему примирению его с женою сына, долгом считаю сообщить о сем Вашему превосходительству... покорнейше прошу объяснить Шамилю, что возводимые им обвинения на Каримат в сношениях с нами во время осады Гуниба опровергаются ручательством фельдмаршала. И если это ручательство не изменяет чувств Шамиля к Каримат, то я полагаю не лишним поручить приставу иметь особое наблюдение за положением Каримат и оградить ее от притеснений, не стесняя однако семейный быт Шамиля и его семейства» 7.

При личном свидании с начальником Калужской губернии Шамиль снял все свои подозрения, и дело устроилось миром.

Шамиль также получил разрешение осмотреть в Калужской губернии достопримечательные места, хотя бы они были вдали от дома Шамиля и далее 30 верст от [83] Калуги. Разрешение дал лично военный министр. И этим Шамиль непременно воспользовался. В частности, поехал на Полотняный Завод. Очень характерно замечание, сделанное приставом при Шамиле А. Руновским, сопровождавшим его при каждой поездке: «Верстах в 30 от Калуги, в Медынском уезде, есть село Полотняный Завод, жители которого не производят, однако, ни одного вершка полотна, а вместо того занимаются разведением певчих птиц, преимущественно канареек, которых и развозят по всей России. Новые знакомцы Шамиля не могли не заметить под наружной его сановитостью сердца поистине теплого и доброго. В каждом доме, где только мы были, не успевал Шамиль усесться, как на коленях у него каким-то чудом появлялись хозяйские дети, очень довольные своим положением и даже перебивавшие друг у друга это удовольствие, сколько выгодное оттого, что Шамиль угощал их тем, чем его угощали, столько же и приятное, потому что кроме нежности в обращении с ними и самая физиономия его, невзирая на осанистую бороду, на грозную шапку и не менее грозный костюм и вооружение, внушала к себе в его маленьких друзьях большое доверие. Шамиль ласкал их с такой нежностью, с таким добродушием, что и малейшему сомнению в искренности одушевлявшего его в том чувства не могло быть места.

Не менее простодушия высказывал он, когда рассматривал маленьких птичек, до которых калужане, по-видимому, большие охотники, потому что держат их целыми коллекциями и даже устраивают для них особенные красивые сеточные клетки, которые обыкновенно охватывают собой одно или несколько комнатных деревьев. Шамиль останавливался у клеток, смотрел на чижиков, овсянок и канареек, улыбался их щебетанию и манил к себе пальцем точно так же, как за минуту перед этим манил к себе детей» 8.

Приглашение было от бумажной фабрики Полотняного Завода, взятой в аренду англичанином Говардом в 1849 году и оборудованной новыми машинами. В дороге Шамиль рассказал, что в Ведено у него была такая фабрика, изготовлявшая бумагу и мануфактуру, и пояснил приставу Руновскому, что тюрбан на голове есть обязанность всех добрых мусульман, ревностно исполняющих предложение суннита. Так как устройство тюрбана требует некоторых издержек, не всегда возможных, да к тому же необходимо некоторое искусство в обращении с материей, составляющей чалму тюрбана, то вместо тюрбана дозволяется оборачивать вокруг шапки кусок какой бы то ни было материи. В горах тюрбан носили постоянно и охотно только Шамиль, Даниэль-Султан, Кибит-Магома и еще очень немногие горцы, ревностные исполнители предложений суннита 9.

Между прочим, и другие мужчины из семейства Шамиля вслед за сыном Магомет-Шеффи изъявили желание поступить на службу к русскому царю, и это вызвало соответствующий благожелательный отклик у высшего начальства. Вот письмо от военного министра Д. А. Милютина: «Достопочтенному и уважаемому Шамилю. Да сниспошлет Вам Бог благодать на Вас и семейство Ваше! Узнал я от Калужского гражданского губернатора, что зять Ваш Абдурахим-Джамал Эддинов пожелал поступить на службу его императорского величества в кавалерию и что Вы не противитесь его желанию. Я довел о том до высочайшего сведения государя императора, Его императорское величество, вполне одобряя похвальное рвение молодого человека к общественной деятельности, высочайше повелеть соизволил: определить его юнкером в один из гусарских полков 6-й легкой кавалерийской дивизии с дозволением носить ему одежду и вооружение азиатские, с назначением ему содержания от казны по 240 рублей в год и с отпуском прогонных денег до места расположения полка и на первоначальное обзаведение 150 рублей серебром. Уведомляя Вас об этой высочайшей милости, я надеюсь, что зять Ваш, следуя примеру Вашего сына Магомета-Шеффи, отличною службою и доброй нравственностью будет обращать на себя благосклонное внимание государя императора и, как ближний Ваш родственник, напутствуемый Вашими мудрыми советами, сделает честь Вашему имени, достойному всякого уважения. Да прославится [84] потомство Ваше государственными доблестями в России, принявшей его с любовью под сень свою. Подлинно подписал Д. Милютин. 26 января 1864 года» 10.

И Сеид Абдурахим Джемалэддин Гусейн полностью оправдал оказанное ему доверие. В 1864 году он поступил в Изюмский гусарский полк, а затем в лейб-гвардии гусарский, откуда по ходатайству князя Барятинского зачислен в конвой его величества, где прослужил 10 лет. После русско-турецкой войны 1877-1878 гг., в которой принимал участие, будучи прикомандированным к действующей на Кавказско-турецком театре военных действий армии, Абдурахим сильно заболел и вынужден был оставить службу. В отставку он вышел в чине майора по кавалерии с сохранением содержания и правом носить форму и вооружение азиатские. Умер в Кази-Кумыке (Дагестанская обл.) в 1904 году.

Между тем капитан Аполлон Руновский сделал свое замечательное, прямо-таки историческое дело. Он открыл для нас всех Шамиля, каким он его увидел и узнал. Мы получили полное представление о личности этого незауряднейшего человека, о его духовных делах, деятельности как правителя кавказских народов, как военачальника, судьи, исправителя не всегда праведных старых законов, наконец, что очень важно, узнали его как человека с неожиданной, непривычной стороны. Все это оказалось в дневниках пристава при Шамиле, и это была подлинная исповедь старого имама. Но вот Руновский получил приказ сдать дела, его ждало повышение по службе. Кто его заменит, еще было неизвестно, однако говорят, что свято место пусто не бывает...

В это самое время начальник Калужского губернского правления В. А. Арцимович получает письмо весьма любопытного содержания: «Виктор Антонович! В юных еще летах проживая некоторое время у родной сестры моей Гартиевич, я имел честь бывать в доме Ваших родителей. Обстоятельство это, не дающее права быть навязчивым, есть причиною, что я смело обращаюсь к Вашему превосходительству с моею просьбою. По случаю предполагающегося перевода капитана Руновского, состоящего при главнокомандующем Кавказской армией, был запрос о выделении на место пристава при Шамиле кандидата. Начальник Дагестанской области указал на меня, как на штаб-офицера, знающего Дагестан, обычаи края и татарский кумыкский язык... Смею уверять, что почтенный Шамиль будет совершенно мною доволен так же, как довольны мною и все бывшие его подвластные лезгины... 20 ноября 1861 года. Гуниб. Павел Пржецлавский» 11.

15 января Руновский сдал дела подполковнику Пржецлавскому. Если бы знал Шамиль, что представляет собой этот новый пристав! Это был редкий кляузник. Никак не показывая вида, стал вмешиваться в быт семейства Шамиля, в различные семейные дрязги. Стал готовить доносы начальству на Шамиля. Вот, например, какую записку он направил в Главный штаб о материальных делах Шамиля, пометив ее грифом «секретно»: «Вся обстановка домашней жизни Шамиля носит отпечаток образцового скряжничества, что, однако, не мешает ему утверждать о недостатке на содержание ежегодно 15 тыс. рублей. Обеды большей частью состоят из трех блюд: суп с клецками, пирожки с луком или сыром и компот. Когда же нет компота, то на столе является молочная каша. Говядина подается не каждый день, а раза два-три в неделю и отпускается на 28 душ не более 6-7 фунтов. Собственно для Шамиля и Кази-Магомы иногда приготовляется кушанье особо — с курицей. Чай и сахар расходуются очень экономно. Когда имам приглашает к себе гостей (что случается не более 4 раз в год), то обед европейский, но без вин. Остальные гости, впрочем редко посещающие Шамиля, потчуются кофеем.

Подсчитан приблизительно ежемесячный расход на содержание дома Шамиля: на содержание прислуги вообще — 41 рубль; [85]

на содержание пяти лошадей — 45 рублей;

на чай и сахар для 28 человек, полагая на каждого фунт сахару на три дня и для двух фунт чаю в месяц, — 63 рубля;

на хлеб к этому и булки для чая — 40 рублей;

на весьма скромный стол, полагая за глаза в сутки по 3 рубля, — 90 рублей;

на освещение, полагая чересчур роскошные стеариновые свечи, на 3 свечи в сутки — 30 рублей;

на кофе для гостей — 6 рублей;

на смазку сбруи и экипажей — 5 рублей;

домашнему медику в месяц — 15 рублей;

на обновление одежды и обуви, которых немного нужно для людей, сидящих всегда дома, — 100 рублей;

корнету Магомету-Шеффи на содержание — 125 рублей;

на раздачу милостыней по пресловутой щедрости Имама — 0.

Итого месячный расход, показанный весьма преувеличенно, — 560 рублей.

Годовой расход — 6 420 рублей.

Затем из отпускаемых правительством ежегодно 15 тыс. остаток — 8 280 рублей.

П. П.

Причем считаю необходимым заметить, что причина увеличения Шамилю первоначально отпускаемого содержания мне неизвестна, но если прибавка 5 000 в год состоялась вследствие прибытия к нему из Дагестана Абдурахмана и Абдурахима, то, по моему мнению, выбытие тех же зятей не должно бы вводить правительство в лишние расходы и необходимая на их отдельное содержание сумма по всей справедливости могла бы быть отнесена на счет получения Шамилем 15 тыс., между тем я обязан доложить Вам, что малейшее уменьшение этого содержания Имаму будет очень неприятно» 12.

Комментарии по поводу всего здесь сказанного, по-моему, излишни. Правда, опубликовать все эти материалы в качестве воспоминаний о работе приставом при Шамиле он решился только после смерти имама в журнале «Русская старина» в 1877 и 1878 гг. Естественно, что Шамиль искренне невзлюбил своего пристава и не знал, как от него избавиться. Но такой момент все-таки наступил. Рассказывает жена губернского воинского начальника, близко знавшая Шамиля, дружившая с его семьей и впоследствии написавшая о нем книгу:

«Понемногу он начал высказывать мужу свое недовольство приставом и все более раздражаться при разговоре о нем. Наконец он объявил мужу, что просит калужских властей выслушать его, что он имеет сообщить что-то важное. В дом губернатора съехались все власти в назначенный вечер. Шамиль приехал сильно раздраженный, взволнованный и сообщил следующее в присутствии губернатора Спасского, вице-губернатора графа Шуленберга, губернского предводителя дворянства Щукина и воинского начальника генерал-майора Чичагова.

«1. Пржецлавский, привезя с собою с Кавказа рукопись на арабском языке «О трех наибах» (наибы эти должны быть: Кази-Мулла, Гамзат-Бек и Шамиль), перевел ее на русский язык с целью напечатать, почему предварительно принес перевод мне для утверждения моею подписью. Я по природе недоверчив; не читав его перевода, подписать я его отказался, тем более дошло до моего сведения, что Пржецлавский исказил факты, относящиеся лично до меня. С тех пор Пржецлавский отвратил мое сердце и поселил во мне неприязненное к нему чувство.

2. Два года тому назад калужский губернатор Лерке вследствие просьбы моей ходатайствовал об удалении Пржецлавского и назначении на его место другого лица. Вскоре прибыл с Кавказа в Москву капитан Семенов, откуда он прислал своего денщика с вещами при письме к Пржецлавскому, в котором писал: «Я назначен на Ваше место, примите мои вещи». Между тем это назначение не состоялось, что осталось тайною для меня по сие время. Я подозреваю Пржецлавского в кознях и положительно утверждаю, что он сделал [86] подлог, написав от моего имени письмо в Военное министерство.

3. Я совершенно отвергаю с моей стороны какие-либо просьбы мои во все продолжение моего плена, исключая просьбы: поездки в Мекку и смены пристава. Я очень доволен своим материальным положением и никогда не просил прибавки содержания. Если же были на этот счет письма, то их должно считать подложными или, лучше сказать, выдумками Пржецлавского.

4. Пржецлавский, входя во внутренние распорядки моей жизни, поселяет между моими приближенными и прислугою раздор и вмешивается в дела, вовсе ему не принадлежащие, и при этом распространяет в Калуге нелепые слухи, от чего жители стали реже меня посещать. Мои двери для всех открыты.

5. При произнесении фамилии Пржецлавского у меня потемняется зрение и кровь приливает к голове, и я не отвечаю, что в состоянии сделать с ним или с собой. Причиной моей болезни [является] Пржецлавский, который представляется злым духом; мешает мне молиться Аллаху.

6. Я обожаю моего государя императора, благодетеля и никогда не забуду его слов, сказанных мне в Чугуеве: «Я очень рад, что ты наконец в России, жалею, что это не случилось раньше; ты раскаиваться не будешь. Я тебя устрою, и мы будем жить друзьями». Я верю словам великого монарха и убежден, что Пржецлавского удалят от меня» 13.

Сообщение, сделанное Шамилем, и просьбу об удалении подполковника Пржецлавского мой муж тотчас донес военному министру. Вследствие этого приехал из Петербурга полковник Николай Петрович Брок, в то время служивший в канцелярии военного министра, и остановился у нас. Он обратился к мужу с такими словами: «Шамиль у вас дурит, его надо отправить в Вятку!». Как свидетель жизни и поведения Шамиля, мой муж не мог не поразиться этими словами. Опасения старика сбывались. Пржецлавский успел выставить бывшего имама недовольным своим положением, следовательно, неблагодарным к своему государю-благодетелю. Такая несправедливость со стороны Пржецлавского как нельзя более возмутила моего мужа. Он просил полковника Брока не торопиться с этим делом и исследовать его подробно, выразив при этом свое убеждение, что во всех этих неприятностях виноваты интриги Пржецлавского. Военному министру была послана шифрованная телеграмма с просьбою назначить формальное следствие по жалобе Шамиля, на что и последовало тотчас разрешение. Следствие высказало полнейшие выдумки Пржецлавского, и просьба Шамиля об удалении пристава была уважена. Надзор за Шамилем был поручен моему мужу».

Генерал-майор М. Чичагов, ставший как бы приставом при Шамиле, получил особую об этом деле инструкцию, подписанную военным министром Д. А. Милютиным 5 января 1866 года и состоявшую из 14 пунктов. Далее приводятся краткие выдержки из нее.

«Правительство, вверяя калужскому губернскому воинскому начальнику надзор за Шамилем, возлагает также на него обязанность ограждать его от всего, что может отягощать его положение, и в уважительных просьбах быть за него ходатаем. Присмотр за Шамилем и его семейством должен быть постоянный, но для него не стеснительный. Шамилю и семейству дозволяются беспрепятственные прогулки: пешком, в экипажах и верхом как в городе, так и за городом... Он и семейство его могут свободно посещать театры и собрания как публичные, так и частные, держать своих собственных лошадей, верховых и упряжных... Губернский воинский начальник разрешает посторонним лицам, как русским подданным, так и иностранцам, посещать Шамиля, заботясь, однако, о том, чтобы эти посещения не беспокоили его... Для объяснений с Шамилем назначаются два переводчика: один офицер из дагестанских уроженцев, окончивший курс в отделении восточных языков Новочеркасской гимназии и практически приобретший службою на Кавказе навык свободно общаться на арабском и татарском языках, и другой — вольнонаемный домашний переводчик в семействе Шамиля... Все письма, которые будут получаться в Калуге на имя Шамиля и его семейства, а также письма, отправляемые ими, представляются в управление иррегулярных войск... Губернский воинский начальник особенно же не должен препятствовать Шамилю и его семейству в исполнении религиозных обрядов и привычек домашней жизни».

«Всемилостивейше назначенное содержание Шамиля с его семейством по 15 тыс. рублей в год принимается по распоряжению губернского воинского начальника за каждые три месяца вперед, и принятые деньги тотчас же вручаются самому Шамилю под собственную его расписку, которая должна служить квитанциею в исправном доставлении ему означенных денег и быть переведена в казначейство. Губернский воинский начальник не должен вмешиваться ни в какие хозяйственные и семейные распоряжения его... На наем для Шамиля летом дачи и все прочие расходы по летнему пребыванию Шамиля на даче отпускается в распоряжение губернского воинского начальника из Государственного казначейства ежегодно 300 рублей серебром. [87] Содержание для офицера-переводчика, состоящего при губернском воинском начальнике, и вольнонаемного переводчика отпускается: для первого — двойное жалованье по кавалерийскому окладу, табель 1841 года, от казны по Военному ведомству и квартирные деньги по чину от города, а последнему — 400 рублей серебром в год от казны по Военному ведомству. Деньги же на наем, ремонт и отопление дома отпускаются из Государственного казначейства по требованию калужского губернатора, на обязанности которого возлагается заботиться о приличном и исправном помещении Шамиля с его семейством» 14.

12 апреля 1866 года у Шамиля произошло большое несчастье: умерла любимейшая старшая дочь Нафисат. Узнав об этом, государь император назначил фельдъегеря сопроводить тело умершей дочери имама до крепости Темир-Хан-Шуры для предания ее земле на кладбище предков. Взволнованный Шамиль обратился к генерал-майору Чичагову с вопросом, чем же ему отблагодарить государя за этот великодушный акт. «Я стар и дряхл, — сказал Шамиль, — мне недолго осталось жить на свете; я хотел бы упрочить счастье моих детей и доказать государю, что я и мои дети навсегда принадлежат России». Ответом Чичагова было: «По законам нашим верноподданническая присяга составляет важный акт в нашей жизни, и тот, кто приносит ее с искренним чувством непоколебимой верности и преданности государю и его наследникам... считается верноподданным и вступает в права сынов России и под покровительство ее законов». Тогда имам попросил его это ускорить. Чичагов посоветовал составить прошение к его величеству на арабском языке и перевести его на русский. Обо всем этом Чичагов написал по команде письмо в Главный штаб генералу Н. Карлгофу 15.

Вот фрагмент из письма Шамиля царю, опубликованного в газете «Русский инвалид» (№22 за 19 сентября 1866 г.): «Ты, великий государь, победил меня и кавказские народы, мне подвластные, оружием. Ты, великий государь, подарил мне жизнь. Ты, великий государь, покорил мое сердце благодеяниями. Мой священный долг, как облагодетельствованного дряхлого старца и покоренного твоею великой душою, внушить детям моим их обязанности пред Россиею и ее законными царями. Я завещал им питать вечную благодарность к тебе, государь, за все благодеяния, которыми ты постоянно меня осыпаешь. Я завещал им быть верноподданными царям России и полезными слугами новому нашему Отечеству. Успокой мою старость и повели, государь, где укажешь, принести мне и детям моим присягу на верное подданство. Я готов принести ее всенародно!..».

Просьба эта была принята государем императором с благосклонностью, и было высочайше повелено исполнить желание Шамиля в Калуге.

Намеченное торжество состоялось в калужском Дворянском собрании 26 августа 1866 года при большом стечении народа. К сожалению, на этом торжестве не было генерал-майора Чичагова. Он неожиданно заболел тифом, и через несколько дней его не стало. Для принятия присяги на [88] верноподданство России приехали вместе с Шамилем и его два сына — Гази-Магома и Мухаммед-Шеффи. Старшина Ахун Халитов, приехавший из Санкт-Петербургского военного округа, привел их всех к присяге на верноподданство его императорскому величеству и наследникам российского престола.

В октябре этого же года Шамиль по его желанию был приглашен вместе с сыном Кази-Магометом в Петербург присутствовать при бракосочетании наследника государя цесаревича Александра Александровича. На этом торжестве Шамиль произнес на арабском языке свою знаменитую речь, окончившуюся словами: «Да будет известно всем и каждому, что старый Шамиль на склоне дней своих жалеет о том, что он не может родиться еще раз, дабы посвятить свою жизнь на службе белому царю, благодеяниями которого он теперь пользуется!». В качестве переводчика был вызван профессор из Азиатского управления Главного штаба Ноуфаль, а сопровождал Шамиля из Калуги исполняющий должность правителя канцелярии калужского губернского воинского начальника штабс-капитан Дедов. После присутствия на торжестве бракосочетания Шамиль был дважды принят государем в Зимнем дворце. В заключение поездки государь император повелел на покрытие расходов по приезду Шамиля отпустить ему 1 500 рублей, Дедову пожаловал пособие в размере полугодового оклада, сыну имама подарил золотой браслет с бриллиантами, а женам Шамиля послал в подарок по шубе из чернобурых лис, после же им переслали по 18 аршин пунцового бархата и 18 аршин малинового бархата для покрытия шуб 16.

25 ноября 1868 года Шамиль переехал в Киев и через несколько месяцев решил осуществить свое давнее желание — совершить паломничество в Мекку. Вот письмо Шамиля наместнику царя на Кавказе великому князю Михаилу Николаевичу: «Ваше императорское высочество! Прожив в России более девяти лет, я постоянно пользовался и пользуюсь милостями государя императора, милости эти увеличиваются с каждым днем. Осыпанный благодеяниями не по заслугам моим, я не нашел других средств выразить мою сердечную благодарность и мою глубокую преданность, как принять с моим семейством присягу на верноподданство его императорскому величеству и в лице его моему новому отечеству — России, что с Божьей помощью и совершил в 1866 году. Вместе с тем я давно уже имел намерение просить разрешения о дозволении мне отправиться к святым местам, так как по священному обету обязательно для каждого мусульманина посетить святые места и поклониться гробу пророка Магомета, но до сих пор я ни перед кем не заявлял официальной моей просьбы.

В настоящее время, будучи дряхл и слаб моим здоровьем, боясь, чтобы без исполнения святого моего обета не пришлось бы расстаться с земною жизнью, потому обращаюсь к Вашему императорскому высочеству с самою искреннею просьбою исходатайствовать у государя императора разрешить отправиться мне с семейством в Мекку для исполнения святого обета и вместе с тем пристроить моих взрослых детей, оставив в России дорогих сыновей моих Гази-Магомета и Магому-Шеффи.

По исполнении святой моей обязанности, если Бог продлит мои дни, я долгом сочту возвратиться в Россию, чтобы лично повергнуть мою сердечную признательность к стопам моего благодетеля государя императора и Вашего императорского высочества как ходатая моего у престола его величества. Позволяю себе надеяться, что Ваше императорское высочество не отринет самой искренней просьбы дряхлого старца и утешит его на закате дней своих... 19 декабря 1868 года, г. Киев» 17.

Не возражая против этого, великий князь Михаил решил, что «все-таки было бы осторожнее дать ему отпуск только тогда, когда отношения наши с Турцией перестанут возбуждать опасения близости враждебного столкновения», обратившись по этому поводу к военному министру. Тогда Д. А. Милютин сделал запрос в Министерство иностранных дел к A. M. Горчакову, на что получил ответ, что Министерство иностранных дел не предвидит разрыва с Турцией, а потому разрешение просьбы Шамиля, как случая совершенно частного, и предоставляется на его усмотрение.

Еще одно дело осуществил князь Барятинский в пользу Шамиля. Он ходатайствовал перед государем императором о возведении его, Шамиля, с потомством в дворянское достоинство, на что и последовало предварительное согласие его величества, но с тем, чтобы оно было объявлено 30 августа 1869 года. Об этом сообщил министр Шамилю, он же сообщил Барятинскому, что государь 21 февраля разрешил Шамилю ехать в Мекку.

18 мая 1869 года имам Шамиль отбыл из Одессы в Константинополь. Государь император высочайше повелел продолжить ему срок пребывания за границей еще на один год с сохранением получаемого им содержания. Вместе с Шамилем поехали его жены Зейдат и Шуанат, их дети, дочка Абдурахима, внучка Шамиля от умершей дочери Нафисат и три человека прислуги 18.

И вот последнее письмо Шамиля [89] любезному князю А.И. Барятинскому из священного города Медины от 14 января 1871 года.

"Вот в чем заключается просьба моя к Вашему сиятельству. Со дня прибытия моего в благословенный город Медину я не встаю более с постели, удрученный бесчисленными недугами, так что мысль моя обращена постоянно к переходу из этого бренного мира в мир вечный. Если это свершится, то прошу Вашей милости и великодушия не отвратить после смерти моей милосердных взоров Ваших от моих жен и детей, подобно тому, как Вы уже облагодетельствовали меня, чего я не забуду. Я слышал, что великий государь император разрешил моему старшему сыну Гази-Мухаммеду посетить меня, за что и благодарю его глубочайшей благодарностью. Я завещал женам моим и сыновьям не забывать Ваших милостей и оставаться Вам признательными, пока будут жить на земле.

Прошу Вас, как великой милости, исходатайствовать у великого государя императора, не перестающего осыпать меня благодеяниями, чтобы в случае смерти моей он соединил вместе жен и детей моих, для того чтобы они не остались, как овцы в пустыне, без пастыря. Благодарю государя за все его явное и постоянное внимание.

Полагаю, что это письмо есть прощальное и последнее перед окончательною разлукой с Вами искренно преданного Вам человека, жаждущего переменить жизнь на смерть по воле того, кто сотворил и ту, и другую. Больной и слабый Шамиль" 19.

Полковник в отставке Г. А. ПОЖИДАЕВ, член Союза писателей России

Комментарии

1. Калужский областной архив (КОА), ф. 32, on. 13, д. 703, л. 1-2.

2. РГВИА, ВУА, д. 1293, л. 22-23.

3. Там же, л. 1-2.

4. Там же, л. 7-9.

5. Там же,л.32.

6. Там же, л. 44.

7. КОА, ф. 32, on. 13, д. 703, л. 256.

8. Руновский А. Записки о Шамиле. Махачкала, 1989. С.57-58.

9. РГВИА, ВУА, д. 1293, л. 55.

10. КОА, ф. 32, oп.13, д. 1058, л. 241.

11. Там же, л. 2.

12. РГВИА, ф. 400, oп. 1, д. 3. л. 26-28.

13. Шамиль на Кавказе и в России. Биографический очерк/ Сост. М.Н.Чичагова. СПб., 1889. С.173-177.

14. КОА, ф. 32, on. 13, д. 1746, л. 8-14.

15. РГВИА, ф. 400, on. 1, д. 16, л. 6.

16. Там же, д. 20, л.4-34.

17. Там же, д. 39,л.6.

18. Там же, л. 23.

19. Русская старина. 1880. Т. XXXVIII. С.812.

Текст воспроизведен по изданию: Имам Шамиль: "Мой священный долг... внушить детям моим их обязанности пред Россиею..." // Военно-исторический журнал, № 2. 2001
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 10908
Re: Имамат Шамиля
« Ответ #44 : 10 Января 2023, 22:32:11 »
Вопрос про Имама Шамиля от къадия одного из районов Дагестана шейх Юсуф аль-Яхъсави ад-Дагистани, большому ученому, служителю Харама, шейху Усману бин Хасану аль-Димьяти

Дорогие братья и сестры, представляем вашему вниманию перевод документа, времён имама Шамиля, где къадий одного из районов Дагестана шейх Юсуф аль-Яхъсави ад-Дагистани задаёт вопрос большому учёному, служителю Харама, шейху Усману бин Хасану аль-Димьяти. В своём письме, шейх Юсуф спрашивает о вопросе хиджры к имаму Шамилю, есть ли на нём обязанность совершить хиджру к нему, подчиниться ему и встать с ним в один ряд против русских оккупантов. Далее в документе приходит ясный ответ шейха Усмана бин Хасана и в конце свидетельство еще двух учёных, современников имама, как подтверждение фетвы Усмана бин Хасана.

Фетва выдающегося ученого Шейха Усмана бин Хасана аль-Димьяты аш-Шафии аль-Азхари аль-Мекки (умер 1265 х.)

Шейх ответил в ней на вопрос ученого Юсуфа аль-Яхъсави ад-Дагистани (умер 1289 х.), про сражение Имама, обладателя достоинства ― Шамиля Эфенди аль-Гимрави ад-Дагистани, да смилостивится над ним Аллах (1279 х.)

Шейх Юсуф аль-Яхъсави был из тех, кто упорно противоречил Имаму Шамилю, строя против него козни в его войне с русскими… но в конце он покаялся и поменял своё мнение.

Вопрос:

Именем Аллаха Милостивого и Милосердного.

Вся хвала Аллаху, благословение Аллаха Всевышнего Его Посланнику избранному, а также его семье и его достопочтимым сподвижникам. А затем…

Самый нуждающийся из рабов Аллаха в Его обширной милости Юсуф Эфенди Дагистани, спрашивающий у господина, которого выделил Всевышний Аллах знанием и богобоязненностью, и который превзошёл своих сверстников этими двумя качествами, а также умелый в том, что являлось сложным для него в аятах и решениях Шариата. Тогда как не было в его стране из числа знающих того, кем более удовлетворятся и не пойдут к другому. А Аллах Всевышний сказал (смысл): И спрашивайте у людей знания, если вы сами не знаете. (Нахль 43) И отсутствие знания в том, что я спрашиваю, очевидно, и ответ от вашего благородства ― желанный и великолепный.

Первое: Аят (смысл): Верующие не должны считать неверующих своими помощниками и друзьями вместо верующих. А кто поступает таким образом, тот не имеет никакого отношения к Аллаху, за исключением тех случаев, когда вы действительно опасаетесь их… (Али Имран 28) Этот аят отменённый или нет? И что под собой подразумевает исключение? Является ли аят (смысл): Аллах не запрещает вам быть добрыми и справедливыми с теми, которые не сражались с вами из-за религии и не изгоняли вас из ваших жилищ (60:8) отмененным или нет? И если этот аят отменённый, тогда что подразумевает под собой разрешение на завещание харбию (кафир не имеющий договора с мусульманами)?

А так же, знайте, что над жителями Дагестана, не было ничьей силы, ведь они были мусульманами, и из них были и амиры и судьи, судившие* по Книге Аллаха, а кафиры завладели некоторыми лишь сёлами.

* Мухаммад Тахир аль-Карахи (да смилостивится над ним Аллах). Клянусь Аллахом, он лжёт и выдумывает. [Очевидно, что кто-то из современников имама прочитал этот вопрос и счёл необходимым добавить этот комментарий в двух местах — ИД].


А те же, до которых не дошла сила неверных, потому как они находятся в горах и труднопроходимых местах, выбрали себе имама и подчинились ему. И их имам приказывает нам делать хиджру и оставлять свои родные места, поселения и имущество. А так же выносит такфир тому, кто не делает хиджру к ним, убивая его там, где найдёт, затем делит его имущество на пять частей, говоря: «Я приказал им делать хиджру, и они ослушались меня».

И является ли нам обязательной хиджра при том, что мы утверждены* в соблюдении нашей религии и держимся за вервь Аллаха Непоколебимого, то-ли по причине того, что кяфиры нас не трогают из-за величия нашего народа, то-ли по причине оставления ими нас из-за опасения, что мы присоединимся к совершившим хиджру. И если совершение её (хиджры) будет обязательным, становится ли кяфиром оставивший её, а также, каково будет решение, если оставление её не является тем, что выводит из религии?

* Мухаммад Тахир аль-Карахи (да смилостивится над ним Аллах). Клянусь Аллахом, он лжёт и выдумывает


И я, скромный, бедный призывающий, взывающий к большим вашим способностям ― в твёрдости следования тому, что вы прикажите; мой, старший по годам, брат присоединился к ним, и либо вы прикажите мне следовать за ним, либо ему следовать за мной.

И, как известно, что суждение по внешнему смыслу аятов и хадисов не является нашей особенностью, ведь это особенность муджтахидов. А иджтихад невозможен с тех пор, как прошло триста лет с хиджры Пророка, мир и благословение ему.

И я, шафиит по мазхабу, и я был испытан судейством (тем, что был къадием) с давних пор, и Аллах Всевышний спас меня от этого, и я пришёл, Хвала Аллаху к Всевышнему, на эту благословенную землю, желая от тебя убедительного ответа в соответствии с моим мазхабом или в соответствии с одним из мазхабов, которому следуют. И ты ― имеющий большие способности и будучи выше того, чтобы отвечать таким как я, и Хвала Аллаху за это. И прошу тебя ради Аллаха Щедрого, а затем ради Его Пророка, сострадательного и милосердного, не задерживать мои вопросы и довести меня до желаемой цели. И да воздаст тебе Аллах за это и одарит тебя по этой причине Райскими садами и шелком и одарит тебя процветанием и радостью… Амин. И хвала Аллаху Господу миров, и мир и благословение Мухаммаду и всей его семье.

А так же, если вопрос вашего слуги будет принятым, то писаный ответ будет окончательным для спрашивающего. Мир вам и пусть не отягощают вас ваши дела.

И суть выше изложенного, что если мы сделаем хиджру, то останутся наши дети, женщины, имущество и владения в руках неверных, но при этом, необходимо сделать мне хиджру, если это будет обязательным, потому что спасение своей души от огня ― более желаннее для меня, чем спасение их от рук неверных. И с миром…


Ответ:


Именем Аллаха Милостивого и Милосердного.


Хвала Аллаху, возвысившему Ислам мечами муджахидов, обещанием им в ясной Книге победы и очевидных завоеваний и словом Всевышнего (смысл): И Нашим долгом было помогать верующим. (Рум 47) А так же свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха, свидетельством, спасающим от огня, и свидетельствую, что наш господин Мухаммад ― Его раб и посланник, господин потомства Аднана (чистокровных арабов), который разъяснил эту религию языком острия и остриём языка. Да благословит и приветствует его Аллах и его семейство и его сподвижников, которые приложили свои души для помощи ему, выиграв высшие степени Рая. А затем….

Поистине Аллах Всевышний сделал джихад предпочтительнее многих дел и обещал тем, кто его совершает великую награду и множество даров, вменив его в обязанность в Книге, ниспосланной господину всех посланников. Сказал Всевышний (смысл): О те, которые уверовали! Сражайтесь с неверующими, которые находятся вблизи вас. И пусть они убедятся в вашей суровости. И знайте, что Аллах — с богобоязненными. (Тоуба 123) А также сказал Всевышний (смысл): И убивайте многобожников, где бы вы их ни обнаружили. (Тоуба 5) И много других аятов.

Сказал, мир ему и благословение Аллаха: Джихад является обязательным с любым амиром, благочестивым или грешным он будет, и намаз является обязательным для вас за любым мусульманином, благочестивым он будет или грешным, и даже если он совершит большие грехи. Передал Абу Дауд от Абу Хурейры

А также сказал, мир ему и благословение Аллаха: Сражайтесь с многобожниками своим имуществом, своими душами и своими языками. Передали Абу Дауд и Ан-Насаи от Анаса, ؓ.

А также передали Бухари и Муслим от Абу Хурейры, ؓ: Спросили Посланника Аллаха, мир ему и благословение Аллаха Всевышнего: Какие из дел лучшие? Сказал: Вера в Аллаха и Его Посланника. Сказали: А затем что? Сказал: Джихад на пути Аллаха. Сказали: А затем что? Сказал: принятый (правильный) Хадж. И хадисов здесь много, явнее полуденного солнца.

И сделал Аллах Всевышний для совершения джихада для мусульман примером великих ученых, следующих Пророку, мир ему и благословение Аллаха, а также его праведным халифам, выдающегося ученого, праведного ученого мужа, проницательного, нашего господина ― шейха Шамиля Эфенди. Да направит его Аллах на то, что Ему любо и чем Он доволен и да поможет ему одержать верх над теми, кто совершили неверие по отношению к Аллаху и ослушались Его.

И повсеместно распространилась его хорошая репутация в городе Аллаха Хараме и в Медине Пророка, лучшие благословения ему и мир, более того, во всех Исламских странах. И не перестают ученые делать за него дуа в то время, когда мольбы принимаются, простирая свои ладони для испрашивания победы для него на полях исполнения просьб, непрерывно прося ему помощь, веря в Слова Аллаха (смысл): И Нашим долгом было помогать верующим (Рум 47). И Аллах Всевышний оказывает помощь его воинам, куда бы они не направлялись, а его врагов, где бы они не были ― беспомощными и проклятыми.

И стало известным, что в этом году группа из числа мусульман совместно живет с его врагами. И он потребовал от них, чтоб они сделали хиджру к нему и оставили соседство с неверными, для того, чтобы это было хуже им (неверным) и укрепило верующих. А они не выполнили его приказ, отказав ему в помощи, цепляясь за сомнения, противоречащие прямым текстам Корана.

И в то время, как разъяснили это ученые Шариата, обладающие большими знаниями, что в том, что они сделали ― ошибаются, присоединившись к притеснителям совершившим агрессию. Потому что ,упомянутый шейх из тех, кому является обязательным подчинение, и он тот, кому вручили власть ахлю сунна ва ль-джамаа, и который соответствует некоторым описаниям справедливого имама, как это является ясным из достоверных приданий.

И ученые сказали, что мусульманин, находящийся на территории войны или территории Ислама, которую захватили неверные, если он не может открыто соблюдать свою религию или есть боязнь того, что его постигнет смута, станет обязательным для него хиджра, на совершение которой у него есть возможность. И он совершит грех, если останется там, если даже это будет женщина, не нашедшая махрама, но существует безопасность для нее, или страх от дороги будет меньше, чем страх нахождения там.

И слова пророка, мир ему и благословение Аллаха: Нет хиджры после завоевания ― то есть из Мекки, по причине того, что она стала даруль-Ислам до Судного Дня. И даже если он может открыто соблюдать свою религию по причине его величия или величия его народа, и нет опасения, что он впадет в фитну в своей религии, и нет вероятности, что победит Ислам тем, что его установят, ему будет желательным сделать хиджру в даруль-Ислам. А если нет, то он увеличивает их (тем, что живёт среди неверных) и есть вероятность, что они (неверные) обманут его.

И это то, что исходит из книг Имама Шафии, ؓ, как “Тухфа”, “Нихая”, “Шарх Ар-Рауд”.

И поэтому эти люди, которым приказано сделать хиджру, либо относятся к первой категории и тогда хиджра им будет обязательной, либо будут относиться ко второй и тогда совершение хиджры будет для них желательным. Но с приказом упомянутого их имама, она будет для них обязательной, потому что является обязательным послушание ему.

И сказали ученые: является обязательным послушание имаму, даже если он несправедливый, в том, что является дозволенным в его приказах и запретах. Потому что Пророк, мир ему и благословение Аллаха сказал: “Слушайте (своего правителя) и повинуйтесь (ему), даже если поставят над вами эфиопского раба, голова которого подобна изюмине”, а также сказал: “Кто вышел из подчинения своего имама, придёт в Судный День и у него не будет оправдания”. Передал Муслим.

А так же потому, что смысл того, что устанавливается имам ― объединение слова и устранение смуты, и это не может осуществиться, если подчинение ему не будет обязательным. Об этом упомянул Шейх Рамли в “Нихая”.

И в этой книге, а также в других книгах мазхаба (Шафиитского) говорится, что бугъаты, это те, кто вошли в противоречие с имамом, даже если он несправедливый, выйдя против него и оставив повиновение ему, независимо от того, подчинялись они ему до этого или нет. И даже если он не отдал им их требуемое право, направившись на них, как закат, наказание или расплата за кровь, с условием, что у них (у бугъатов) будет сила, и они неправильно для себя что-то растолковали ― против них сражаются, сделав перед этим им наставление. Как это и указано в том месте.

И еще то, что побуждает тех людей следовать приказу упомянутого шейха [имама Шамиля], слова Всевышнего (смысл): Среди тех, кто верует в Аллаха и в Последний день, ты не найдешь людей, которые любили бы тех, кто враждует с Аллахом и Его Посланником, даже если это будут их отцы, сыновья, братья или родственники. Аллах начертал в их сердцах веру… (Муджадиля 22)

Сказал Шейх аль-Хатыб в своем тафсире: Сказал ибн Аббас, ؓ: этот аят сниспослался про Убейду Амира бин аль-Джарраха, когда он убил своего отца, а так же про Умая бин аль- Хаттаба, когда он убил своего брата аль-Аса бин Хишама, в битве при Бадре. А также некоторые сказали, что про Абу Бакра, когда он вызвал своего сына на поединок в день битвы при Бадре, сказав: позволь мне о Посланник Аллаха, чтобы я атаковал с первой группой. И сказал Посланник Аллаха, мир ему и благословение Аллаха: Дай нам насладиться тобой, о, Абу Бакр, разве ты не знаешь, что ты у меня как мои слух и зрение?! (ас-Сирадж аль-Мунир, 249/4).

Сказал Шейх аль-Хатыб: И основа этого, что человек не надеется ни на кого, кроме как на Аллаха. В противном случае, он не сможет быть до конца искренним в своей вере. И Пророк, мир ему и благословение Аллаха, сказал: О, Аллах, не делай так, чтобы я нуждался в помощи нечестивца, потому что я нашёл в данном мне откровении: Среди тех, кто верует в Аллаха и в Последний день, ты не найдешь людей, которые любили бы тех, кто враждует с Аллахом и Его Посланником… (Муджадиля 22)

А слова Всевышнего (смысл): Верующие не должны считать неверующих своими помощниками и друзьями вместо верующих. А кто поступает так, тот не имеет никакого отношения к Аллаху. (Али Имран 28) Сказал ибн Аббас, да будет доволен ими обоими Аллах, что ниспослались про лицемеров, Абдуллаха бин Убеия и его друзей, которые водили дружбу с иудеями и многобожниками и передавали им информацию, желая, чтобы они одержали верх над Посланником Аллаха, мир ему и благословение Аллаха. И тогда Аллах Всевышний ниспослал этот аят, и запретил верующим заводить дружбу с неверными, по причине родственных связей между ними или же дружеских отношении до Ислама и других причин, по которым бывает дружба и близкое общение.

А слова Всевышнего: … за исключением тех случаев, когда вы действительно опасаетесь их… (Али Имран 28), означают, что, кроме как, когда вы боитесь их действительно, и тогда вам дозволено вести с ними дружеские отношения языком, но не сердцем.

И это всё до величия Ислама или может происходить в том месте, где Ислам еще не сильный. Сказал Муаз бин Джабаль: Скрытость убеждений была в начале Ислама, до того, как религия укрепилась. А то, что касается сегодняшнего дня, то Аллах возвеличил Ислам и не является нужным мусульманам бояться своих врагов, как сказал об этом Шейх аль-Хатыб и другие толкователи.

А то, что касается слов Всевышнего (смысл): Аллах не запрещает вам быть добрыми и справедливыми с теми, которые не сражались с вами из-за религии и не изгоняли вас из ваших жилищ (Мумтахана 8) ― это разрешение от Аллаха Всевышнего держать связи с теми, кто не враждует с верующими и не сражается с ними. Сказал ибн Зейд: Это было в начале Ислама, а затем это отменилось. Сказал Катада: отменило её (смысл): …убивайте многобожников, где бы вы их ни обнаружили… (Тауба 5)

И сказал ибн Аббас: Ниспослалось это про племя Хуза’а, потому что они сделали договор с Посланником Аллаха, мир ему и благословение Аллаха, что они не будут сражаться с ним, и не будут против него кому-либо помогать, и поэтому Аллах разрешил относиться к ним хорошо. А некоторые же сказали, что этот аят является ясным, и привели в довод, что мать Асмы дочери Абу Бакра приехала к ней в Медину с подарками, и Асма сказала ей: Я не приму от тебя подарка и не зайдёшь ты в мой дом, пока я не спрошу разрешения у Посланника Аллаха, мир ему и благословение Аллаха. И тогда Аллах Всевышний ниспослал этот аят и приказал ей Посланник Аллаха, мир ему и благословение Аллаха, чтобы она запустила её в дом и приняла от неё подарки и оказала ей почет и отнеслась к ней хорошо.

Об этом также сказал аль-Хатыб и другие толкователи.

И в итоге, если принять, что этот аят ясный, то там идет речь про тех из них, кто не враждуют с верующими и не сражаются с ними.

И (в вашем случае) те кяфиры, с которыми живут вместе мусульмане, продолжают враждовать и сражаться с верующими. А также, сражаться с мусульманами, которыми прикрываются кяфиры, тоже является дозволенным, для того, чтобы настигнуть кяфиров.

И поэтому, в общем, то на чём стоит Шейх Шамиль, да поможет ему Аллах, является правильным без каких-либо малейших сомнений, а тот, кто ему противоречит ― выдумщик и лжец. И Аллах Покровитель, Прибежище и Место возвращения, и Его нам достаточно и Он лучший Защитник, лучший Покровитель и лучший Помощник, и нет силы и мощи, кроме как у Аллаха, Всевышнего и Всемогущего, и да благословит и приветствует Аллах Всевышний нашего господина Мухаммада, а также его семейство и его сподвижников.
.

 
Записано по приказу факьыра Усмана бин Хасана ад-Дымьяти аш-Шафии, слуги, требующего знания на самой почётной земле Аллаха, да простит его Аллах, Аамин.

То, о чём сказал наш Шейх, да хранит его Аллах Всевышний, это является верным, на которое, несомненно, можно положиться. Написал это факъыр Ахмад бин Мухаммад ад-Дымьяти аш-Шафии, преподаватель в Заповедной Мечети.

То, о чём сказал наш Шейх, да удлинит Аллах Всевышний его года, это является верным, на которое, несомненно, можно положиться. Написал это факъыр Ахмад ас-Сейиди Мулла аш-Шафии, преподаватель в Почётной Заповедной мечети, да простит его Аллах и его родителей.

Эти строки записал с записей этих трёх ученых, на которых были поставлены их печати, факъыр, признающий свои грехи, Сейид аль-Гъумукъий аль-Мухаджир, и с миром….

Эту копию нашёл аз-Забир Мухаммад Тахир, в Шаууале в 1272 году хиджры. О, Аллах прости нам, о, Прощающий


Источник.
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.