Н.Ф. Грабовский — исследователь жизни горских народов Центрального КавказаПетр Абрамович КУЗЬМИНОВПоступательное развитие кавказоведения невозможно без использования опыта, накопленного предшествующими поколениями исследователей. Необходимость оглянуться на пройденный путь, проанализировать достижения и неудачи всегда важна для исторической науки, но особенно это важно сегодня, в условиях формирования новых методологических парадигм и исторических концепций прошлого. Сопоставление «вчерашних» и современных работ дает богатый материал для размышлений о путях развития науки, приоритетах в выборе объектов изучения, об интересных гипотезах и находках исследователей. Одним из наиболее ярких и оригинальных исследователей горской жизни был Н.Ф. Грабовский, который работал на различных должностях в Терской области в 60–90-х годах XIX в. Своеобразным он был не только в творческой работе, но и во внешности, что для 60-х годов XIX в. было крайне редким явлением. Например, его просьба к начальнику Кабардинского округа носить очки (ЦГА КБР. Ф. 2. Оп. 1. Д. 305. Л. 1) положительно была решена только начальником Терской области генерал-адъютантом М.Т. Лорис-Меликовым после тщательного медицинского освидетельствования надворным советником А.И. Дроздовским просите-ля, в присутствии воинского начальника ротмистра Бибикова и утверждения свидетельства старшим доктором Терской области действительным статским советником Головатым. Само прошение рассматривалось как нечто из ряда вон выходящее, поскольку очки-консервы (так указано в документе. — П. К.) с темно-синими стеклами в годы подъема общественного движения носили, как правило, только фрондирующие нигилисты.
Чиновник кавказской администрации, старший адъютант начальника Кабардинского округа Н.Ф. Грабовский (ЦГА КБР. Ф. 2. Оп. 1. Д. 251. Л. 1) действительно был неординарной личностью в стремлении понять, исследовать, описать окружающую его кавказскую действительность и людей, которые его окружали и с которыми он по долгу службы сталкивался. Занимая одно из низших мест в системе управления горцами, он был близок к их нуждам и проблемам бытия. Творческое отношение к порученному делу, стремление досконально разобраться в про-исходящих вокруг него событиях, критически проанализировать действия руководителей любого ранга кавказской администрации в публикуемых работах выделяет Грабовского из многих тысяч офицеров и чиновников, работавших на Кавказе. Эти качества достаточно полно отразились в его исторических и этнографических работах, посвященных ключевым проблемам народов Центрального Кавказа.
Военно-политическое, а затем и административно-судебное укрепление позиций России на Северном Кавказе, экспроприация земель для строительства крепостей, форпостов и станиц вели к усилению конфронтации с горскими народами. Обострение ситуации в регионе умножило внимание военной администрации к истории горских народов. Ее интересовали особенности быта, общественного и политического устройства, нормы обычного права, регулирующие отношения горцев... Офицеры и чиновники, выполняя приказ начальства, стали собирать материал о горцах, что значительно расширило круг источников о народах Кавказа. В различных журналах или отдельными книгами публикуются содержательные работы С. Броневского, И. Дебу, А. Зубова, И. Шаховского, Г. Новицкого, Л. Люлье, Ш. Ногмова и др.
Окончательное включение кавказских народов в состав Российской империи (1864 г.) требовало дальнейшего изучения народонаселения и экономических ресурсов края. Исследование сословных и земельных отношений, нравов, хозяйства не только приветствовалось, но и вменялось в обязанность членам кавказской администрации.Видимо, не случайно наиболее плодотворный период деятельности Грабовского приходится на 60–70-е годы XIX в., когда администрация формировала новую политику по отношению к горцам: здесь проводятся глубокие социально-экономические и административно-судебные преобразования, затронувшие все стороны жизни горского социума. Для успешного «вхождения» в качественно новые общественные отношения необходимо было оглянуться назад, «подвести итоги» предшествующего развития. Эту задачу, на наш взгляд, прекрасно выполнил Н.Ф. Грабовский. Существенное увеличение количества и качества работ о жизни народов Северного Кавказа во второй половине XIX в. дало основание Е.С. Тютюниной высказать предположение о существовании своеобразных научных центров, которые выполняли функции организаторов исторического кавказоведения. Их роль выполняли «три основные группы: административные органы, периодическая печать и общественные организации (научные общества)» (Тютюнина Е.С. К вопросу об организационных формах исторического кавказоведения во второй половине XIX века // Вопросы истории и историографии Северного Кавказа (дореволюционный период). Нальчик, 1989. С. 114).
Ведущее место аккумулирования материалов о горских народах занимали правительственные учреждения: Кавказский комитет, аппарат наместника Кавказа, Кавказское горское управление, администрации Дагестанской, Кубанской и Терской областей, властные органы в округах и отделах, различные комитеты и комиссии. Появление многочисленных комиссий объяснялось тем, что для принятия взвешенных административных решений нужны были точные сведения, учитывающие не только сложившуюся ситуацию, но и историю проблемы, менталитет народа, возможную реакцию горского общества на те или иные действия власти.
Одним из важнейших центров кавказоведения стало Кавказское горское управление, возглавляемое в 60-е годы XIX в. полковником Д.С. Старосельским. По его рекомендации «1 февраля 1868 г. Н.И. Воронов стал работать столоначальником статистико-поземельного отдела Кавказского Горского управления, и в его ведении оказался огромный объем конкретного материала по Кавказскому наместничеству. Значительный статистический материал был предоставлен в его распоряжение Кавказским отделом Русского Географического Общества». Понимая колоссальное научное значение этого материала, Н.И. Воронов, при поддержке П.К. Услара и Д.С. Старосельского, организовал в Тифлисе при Горском управлении два специальных издания: «Сборник статистических сведений о Кавказе» и «Сборник сведений о кавказских горцах» (Бунькова Ю.В. Вклад Н.И. Вороно-ва в развитие кавказоведения // Сборник научных трудов молодых ученых. Нальчик, 2004. С. 89, 90). Сбор, обработку материалов и публикацию сборников возглавил Воронов, много сделавший для привлечения к научной работе как наиболее способных русских чиновников, так и образованных горцев (Тютюнина Е.С. К вопросу об организационных формах исторического кавказоведения во второй половине XIX века // Вопросы истории и историографии Северного Кавказа (дореволюционный период). Нальчик, 1989. С. 116).
В предисловии к «ССКГ» Воронов подчеркнул, что данное издание «посвящается всестороннему исследованию быта населения... обозначаемого общим именем — горцев, однако весьма разнохарактерного, разнообразного и разноязычного. Тут представляется множество действенного материала для любознательности, для науки. Несмотря на продолжительное время соприкосновения с горцами... положительных сведений о горцах в нашей научной литературе немного: но и это немногое до такой степени разбросано и смешано с ложными данными и известиями, что невозможно учесть себе картину действительного положения горцев» ( Сборник сведений о кавказских гор-цах (ССКГ). Вып. 1. Тифлис, 1868. Ре-принт. Нальчик, 1992. С. I–III). На страницах «Сборника» публиковались статьи о многообразии социальных отношений, об отмене крепостного права, о землепользовании, нормах обычного права, традициях, фольклоре, развитии просвещения, об особенностях религиозных воззрений горцев и т.д.
Именно в «ССКГ» были опубликованы основные труды Н.Ф. Грабовского, которого М.О. Косвен назвал «первым в кавказоведении этнографом-исследователем» (Косвен М.О. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке // КЭС. Вып. 2. М., 1959. С. 268). Между тем серьезного анализа его наследия до сих пор в науке нет, за исключением прекрасной статьи Е.С. Тютюниной (Тютюнина Е.С. Н.Ф. Грабовский — этнограф и историк // Вопросы историо-графии и источниковедения Кабардино-Балкарии. Нальчик, 1987), а также анализа отдельных сюжетов его работ исследователями К.Ф. Дзамиховым ("Адыги и Россия". М., 2000), П.А. Кузьминовым (Аграрно-крестьянская реформа на Северном Кавказе в оценках современников // Вопросы истории и историографии Северного Кавказа. Нальчик, 1989), Б.К. Мальбаховым (Кузьминов П.А., Мальбахов Б.К. Н.Ф. Грабовский — кавказовед // Исто-рический вестник. КБИГИ. Нальчик, 2008. Вып. 6), М.Х. Ацкановым ("Экономические от-ношения и экономические взгляды в Кабарде и Балкарии (1860–1917 гг.). Нальчик, 1967) и др.Николай Францевич Грабовский родился в 1842 г. в солдатской семье, в семье сосланного польского повстанца, во Владикавказе. Систематического образования он не получил, но домашнее, видимо, было не плохое, поскольку службу начал унтер-офицером 11 ноября 1858 г. в Тенгинском пехотном полку (ЦГА КБР. Ф. 2. Оп. 1. Д. 131. Л. 2об).
В 23 года он переведен на работу в управление Кабардинского округа, где занимал должности: помощника начальника Черекского участка (1865 — 1866 гг.), старшего адъютанта окружного управления (1866–1868 гг.), судебного следователя Кабардинского и Ингушевского округов (1868–1870 гг.). В предписании начальника канцелярии Терской области от 15 июля 1868 г. подпоручику Старцеву говорится о необходимости сдать материалы следственной части Кабардинского округа поручику Грабовскому (ЦГА КБР. Ф. 2. Оп. 1. Д. 161. Л. 3). Грабовский принимал непосредственное участие в подготовке и проведении крестьянской реформы в Кабарде и Балкарии, за что был награжден медалью «За дело освобождения крестьян» (ЦГА РСО-Алания. Ф. 12. Оп. 6. Д. 206. Л. 105), поэтому его глубокий и критический взгляд на формы и методы ее реализации особенно интересен с историографической точки зрения.
В 1874 г. Н.Ф. Грабовский состоял в штате Главного управления наместника на Кавказе, в 1878 г. исполнял обязанности судебного следователя в Кабардинском округе, в 1882 г. избран участковым мировым судьей Владикавказского округа (в станице Прохладной). В конце 80-х годов он переведен участковым мировым судьей г. Владикавказа и стал непременным членом Съезда мировых судей, а с середины 90-х годов работал частным поверенным во Владикавказе (Косвен М.О. Материалы по исто-рии этнографического изучения Кавказа в русской науке // КЭС. Вып. 2. М., 1959. С. 268).
Научные интересы Н.Ф. Грабовского формировались, с одной стороны, на местной кавказской почве, в военно-чиновничьей среде, соприкасавшейся с повседневной жизнью горского населения края, с другой — на основе обще-исторической обстановки, сложившейся в стране в период проведения буржуазных реформ и уровня развития исторической науки в России.
Активная научная деятельность Н.Ф. Грабовского приходится на конец 60-х — 70-е годы XIX в., когда были написаны и опубликованы его основные работы о народах Центрального Кавказа: а) Беглые заметки о поездке в Урус-бий // Терские ведомости. 1868. No 20; б) Горский участок Ингушевского округа в 1865 году // Терские ведомости. 1868. No 21–26; в) Свадьба в горских обществах Кабардинского округа // ССКГ. Тифлис, 1869. Вып. 2; г) Экономический и домашний быт жителей Горского участка Ингушского округа // ССКГ. Тифлис, 1870. Вып. 3; д) Экономическое положение бывших зависимых сословий Кабардинского округа // ССКГ. Тифлис, 1870. Вып. 3; е) Очерки суда и уголовных преступлений в Кабардинском округе // ССКГ. Тифлис, 1870. Вып. 4; ж) Кабардинский анекдот о ревнивых мужьях // Терские ведомости. 1871. No 3; з) Ингуши, их жизнь и обычаи // ССКГ. Тифлис, 1876. Вып. 9; и) Присоединение к России Кабарды и борьба за ее независимость // ССКГ. Тифлис, 1876. Вып. 9 и др. Анализ текстов исследователя позволяет сделать вывод, что в основе мировоззрения Н.Ф. Грабовского лежали идеи, характерные для либерально-демократического течения российской историографии. Так, личную свободу он, вслед за Д. Локком, Г. Гроцием и Ф. Вольтером, называет «естественным даром природы». Ценность человеческой личности, по его мнению, определяется не происхождением и сословной принадлежностью, а природными способностями и нравственными качествами, такими как ум, честь, чувство собственного достоинства, трудолюбие, предприимчивость. Отсюда его саркастический отзыв о «пустых головах, случаем лишь посаженных на княжеские или первостепенно-узденские плечи» (Тютюнина Е.С. Н.Ф. Грабовский — этнограф и историк // Вопросы историо-графии и источниковедения Кабардино-Балкарии. Нальчик, 1987).
В публикуемых работах Грабовский неоднократно подчеркивает роль труда в жизни социума, который составлял главную основу благосостояния общества и отдельных индивидов (Грабовский Н.Ф. Экономическое по-ложение бывших зависимых сословий Ка-бардинского округа // ССКГ. Вып. 3. Тиф-лис, 1870. Репринт. Нальчик, 1992. С. 11). Собственность в его понимании — это имущество, созданное личным трудом. Он сомневается даже в правомерности признания законной той собственности, которая основана на присвоении результатов чужого труда.
Его мировоззрение сформировано, как нам представляется, на основе свободолюбивых идей Руссо, Мабли, Марата, поэтому у Грабовского достаточно жесткое отношение к старым феодальным порядкам и нравственным принципам местной элиты. Моральные качества простого труженика, напротив, вызывают у него симпатии, доходящие до идеализации. Он пытается убедить читателя, что творческие силы людей труда долгое время не могли раскрыться, так как были скованы крепостническими порядками. Отвечая на упреки, зачастую звучащие в печати, что крепостные в Кабарде «беспечны» и «ленивы», он обвиняет в этом не крестьян, а сложившиеся социальные отношения. В условиях крепостничества крестьянину «не было расчета трудиться для себя, так как при личной зависимости... собственности у холопа не могло быть: вся она, если и была, вместе с ним принадлежала владельцу» (Грабовский Н.Ф. Экономическое положение бывших зависимых сословий Ка-бардинского округа // ССКГ. Вып. 3. Тиф-лис, 1870. Репринт. Нальчик, 1992. С. 13).
Следуя принципам современного источниковедения (он опирался на работы Ш.Б. Ногмова, П.Г. Буткова, Н.М. Карамзина, С.М. Броневского, документы из архива управления Кабардинского округа, материалы первых двух томов «Актов, собранных Кавказской Археографической комиссией» и др), Грабовский признает достоверными лишь письменные свидетельства и отводит фольклорным материалам вспомогательную роль, считая, что они могут дать лишь «приблизительное понятие о былом». Вместе с тем он высказывает верную мысль о необходимости сверять «предания» с «общими чертами склада жизни» народа, т.е. сопоставлять их с реальными достоверными сведениями. На основе материалов Терской сословно-поземельной комиссии Грабовский анализирует экономическое положение бывших крепостных крестьян Кабарды и Балкарии, получивших в 1867 г. свободу. Поставив задачу — выяснить, что дали аграрные и социальные реформы и какие перспективы открываются перед бывшими крепостными крестьянами в новых исторических условиях, Грабовский исследует экономическую ситуацию у горцев, сложившуюся после 1867 г., и подчеркивает — отмена крепостного права вызвала у крестьян заинтересованность в развитии своих хозяйств. Именно внимание крестьян к финансовой стороне жизни, медленно, но неуклонно, освобождающихся от пут традиционного общества, стало тем рычагом, который ускорил промышленное развитие страны.
Предметом исследования Грабовского стало положение не крестьянского хозяйства вообще, а хозяйства только бывших крепостных, т.е. той части населения, которая была освобождена от уплаты государственного налога на восемь лет «временно-обязанного состояния». Одобряя получение личной свободы, он видел и осуждал остатки крепостничества, сохранившиеся в горском обществе. Считал, что только полное их устранение даст «прочное начало к устройству... экономического быта и бедному освободившемуся холопу предстоит впереди немало борьбы, чтобы завоевать себе вполне независимое положение». Не случайно исходной точкой исследования у Грабовского становится не характеристика пореформенного состояния крестьянского хозяйства, а «сравнение его материального уровня с дореформенным» (Грабовский Н.Ф. Экономическое положение... С. 1.).
На основании официальных данных по Кабардинскому округу автор уточнил картину освобождения крестьян, привел данные о численности зависимых по Баксанскому, Черекскому, Малокабардинскому и Горскому участкам, отметил, что из «общего числа зависимых (21 221 чел.) было освобождено бесплатно 1238 чел., за выкуп с рассрочкой до 6 лет — 9044 чел., за выкуп при освобождении по условиям — 2770 чел. (все — жители Горского участка, т.е. балкарцы. — П. К.), с оставлением в обязательной работе — 3447 чел. и 4744 чел. каракишей в Горском участке прекратили нести поземельную повинность в пользу таубиев, существовавшую до 1867 г.» (Грабовский Н.Ф. Экономическое положение... С. 1.). По данным Т.Х. Кумыкова, «численность освобожденных бесплатно определяется в 937 чел.» (Кумыков Т.Х. Экономическое и куль-турное развитие Кабарды и Балкарии в XIX веке. Нальчик, 1965. С. 239).
Использование материалов посреднических участковых судов, в которых фиксировались точные условия освобождения зависимых, позволило Грабовскому определить количество движимого имущества у освобожденных крестьян. «В трех участках Большой и Малой Кабарды было у бывших зависимых до их освобождения — 440 лошадей, 10 648 шт. рогатого скота, 5215 баранов, 585 сапеток пчел. Из этого имущества во владении освободившихся холопов осталось: 335 лошадей, 6966 шт. рогатого скота, 3214 баранов и 446 сапеток пчел. Разделив это имущество на 12 292 души бывших холопов, мы увидим, что одна лошадь приходится более чем на 36 человек, не много более одной штуки рогатого скота — на двух человек, один баран — почти на четырех человек и одна сапетка пчел — на 27 человек» (Грабовский Н.Ф. Экономическое положение... С. 4). По Горскому участку та же кар-тина: «...на 4207 человек приходилось 342 лошади, 2074 головы рогатого скота, 13 844 барана, 254 ишака» (Грабовский Н.Ф. Экономическое положение... С. 5).
Проведя элементарные арифметические действия, получим: одна лошадь в Горском участке приходилась на 14 человек, голова рогатого скота на 2 человека, 3 барана на одного и т.д. Учитывая, что пахотных угодий в Балкарии было в сотни раз меньше, чем в Кабарде, положение освобожденных в горах надо признать катастрофическим. Но Грабовский пришел к иному выводу: «Цифры имущества, оказавшиеся у бывших крепостных Горского участка, дают достаточно неоспоримое право рассчитывать, при условии свободы, на хорошее будущее экономическое их положение» (Грабовский Н.Ф. Экономическое положение... С. 5).
Это утверждение он связывает с общей численностью поголовья скота в пяти горских обществах и численностью населения — 10 087 чел.: «Делая общий вы-вод из приведенных цифр, мы получили на каждый двор: более 2-х лошадей, около одного ишака, более 10 штук рогатого скота и около 82 баранов. Этот общий вывод... представляет довольно утешительное явление» (Грабовский Н.Ф. Экономическое положение... С. 9)
Как нам представляется, в описании хозяйственного быта кабардинцев и балкарцев у Грабовского прослеживается различный методологический подход. Несмотря на все препятствия, которые были поставлены горцу природой и условиями общественной жизни, он, вопреки им, сумел выйти победителем. «Самое главное горец усвоил себе непреложное убеждение, что его кропотливый труд принесет несомненную пользу. И это, в конечном результате, оказалось совершенно верным. Он копит свой запасной капитал по копейке, но, тем не менее, всегда без затруднения вытащит из-за пазухи 5–10 рублей. Эта характерная положительность вырабатывается под условиями окружающего, служит не последним ручательством хорошего будущего экономического положения горцев» (Грабовский Н.Ф. Экономическое положение... С. 12).
Совсем другие условия жизни встречаются на плоскости. Кабардинский холоп «так беден, как только можно вообразить себе бедность в самой последней степени», и так же беспечен, как и его господин. «Да и из-за какой же благодати было ему особенно трудиться, когда он не видел существенной необходимости в том, живя, например, в доме владельца и получая от него все необходимое, составлявшее единственное вознаграждение за труды?» (Грабовский Н.Ф. Экономическое положение... С. 13).
На собственный вопрос «кто виноват?» автор недвусмысленно отвечал «это закваска прежнего времени», т.е. тех общественных отношений, которые были сформированы феодальной знатью Кабарды.
Грабовский акцентирует внимание на негативных сторонах реформы, которая причинила хозяйству и нравственности крестьян значительный ущерб. Говоря об участившихся случаях воровства и разбоя в среде кабардинских крестьян, исследователь замечает: «Причина этого, нужно полагать, кроется в том новом положении, которое создала недавняя реформа освобождения крестьян: последние, лишившись значительной части своего скудного имущества, отошедшего в пользу бывших владельцев, и озабоченные необходимостью ежегодно вносить этим владельцам известную часть выкупной платы, — ищут возможности пополнить свои недостатки похищением чужой собственности.... При гнетущей нужде и невозможности притом взяться за какой-нибудь прибыльный труд этот черный народ видит в воровстве самый сподручный и легкий способ, если и не обогатиться, то, по крайней мере, хотя бы на время заглушить голос нужды» (Грабовский Н.Ф. Очерк суда и уголовных преступлений в Кабардинском округе // ССКГ. Вып. 4. Тифлис, 1870. С. 58). Этот вывод еще раз подчеркивает грабительский характер реформы, активизировавший социальную преступность в обществе. Преступление против собственности в тех условиях зачастую было единственным вариантом спасти семью от голодной смерти. Этот процесс наблюдался, по данным А.М. Анфимова, и в центральных районах России (Россия в революционной ситуации на рубеже 1870–1880-х годов: Коллектив-ная монография. М., 1983. С. 168 и др).
Несмотря на отсутствие специального исторического образования, Грабовский вполне овладел разнообразными методами сбора и анализа этнографического материала. Публикуемую информацию исследователь собирал в ходе многократных посещений населенных пунктов Балкарии, Кабарды, Осетии и Ингушетии; в процессе расследования противоправных действий, совершенных горцами; в результате кропотливой работы с документальными материалами окружных судов и управлений. Поэтому к излагаемому материалу можно относиться как к надежному источнику, дающему бесценный материал о традициях горских народов.
Вместе с тем, стремясь быть максимально объективным и честным перед читателем, исследователь по несколько раз возвращается к заинтересовавшей его проблеме, выделяя в ней новые черты и грани. Это приводит к тому, что Грабовский иногда противоречит своим же ранее высказанным положениям, не оговаривая их причину. Но эти шероховатости, характерные не только для кавказоведения, но и для многих академических трудов того времени, не сни-жают научную ценность наблюдений автора.
Среди жителей Горского участка Ингушского округа он выделил шесть этнических групп: «по течению р. Армхи (Кистинка)... обитают два общества — Джераховское и Кистинское; в ущелье р. Ассы лежат поселения галгаевцев и цоринцев; по р. Гехи живут акинцы и по р. Фортанге — мереджинцы» (Грабовский Н.Ф. Экономический и домашний быт жителей Горского участ-ка Ингушевского округа // ССКГ. Отд. 1. Тифлис, 1870. Вып. 3. С. 1.).
Общее количество аулов доходит до 120, но во многих из них размещается всего по три-четыре двора. Эту особенность расселения ингушей в горах одним из первых подметил в 30-х годах XIX века И.Ф. Бларамберг (Бларамберг И. Историческое, топо-графическое, статистическое и военное описание Кавказа. 1834. Нальчик, 1999. С. 351).
Все население участка «состояло из 1342 семейств (дымов), заключавших в себе 3429 д.м.п. и 3325 д.ж.п. (Грабовский Н.Ф. Экономический и домашний быт... С. 7.), т.е. в среднем в каждом дворе проживало 5,03 души. Численность двора, по его мнению, связана с традицией многоженства, бытующего у ингушей. Многие из них «имеют по две, а случается — и по три жены. Результатом подобных супружеств является почтенная цифра детей, доходящая очень часто до 17 душ». С учетом того, что «горцы большие охотники менять жен (дети остаются в доме отца. — П. К.), т.е. разводиться с прежними и брать новых» (Грабовский Н.Ф. Экономический и домашний быт... С. 21), средняя численность двора выглядит заниженной (И. Бларамберг отмечал, что ингу-ши могли иметь пять и даже больше жен. Указ. соч. С. 344).
Но перепись населения в ингушских обществах, проведенная в 50-е годы XIX в., констатирует, что у Джераховского народа средняя численность двора равнялась 4,54 д.об.п.; Кистинского — 5,52; Далногалгаевского — 5,5; Карабулакского — 5,4; Ингушевского — 5,7 (Народы Центрального Кавказа в 40-х — начале 60-х годов XIX века: Сбор-ник документальных материалов: В 2 т. / Сост. П.А. Кузьминов, Б.К. Мальбахов. Т. 1: Территория, население и особенности социально-экономических отношений у народов Центрального Кавказа в 40-х — начале 60-х годов XIX века. М., 2005. С. 31–38).
Таким образом, сопоставление данных Грабовского с архивными материалами подтверждает его данные о средней численности ингушского двора. Но в таком случае неверны его сведения о многочисленности ингушских семей. Представляется, что большие семьи у ингушей были, но как редкое, а потому и запоминающееся явление.
В начале 70-х годов XIX в. на плоскости располагалось 14 ингушских селений, входивших в состав Владикавказского округа, в которых проживало 11 023 д.м.п. и 10 587 д.ж.п. (Грабовский Н.Ф. Ингуши. (Их жизнь и обычаи) // ССКГ. Тифлис, 1876. Вып. 9. Отд. 4. С. 34), а всего ингушей было 28 364 д.об.п. Часть из них «в 1866 г. (акинцы и мереджинцы), по распоряжению кавказский администрации, была отделена от Ингушского и подчинена управлению Аргунского округа (населенного чеченцами. — П. К.), поскольку они ближе находятся к его центру управления» (Грабовский Н.Ф. Экономический и домашний быт... С. 1).
Эти данные подтверждает Н.Д. Кодзоев, отметивший, что ингуши, жившие в селениях, расположенных к востоку от р. Фортанга (Евлоевы, Вадельговы, Оздоевы, Тумгоевы, Цечоевы, Галаевы, Мержоевы и др., жившие в населенных пунктах на территории современного Ачхой-Мартановского района Чеченской Республики), в результате искусственного отделения от основной части народа с течением времени были ассимилированы чеченцами (Кодзоев Н.Д. История ингушского народа с древнейших времен до конца XIX в. Магас, 2002. С. 171). Так, казалось бы, простое административное решение кавказской администрации, зафиксированное Грабовским и не услышанное властями, привело к необратимым этническим последствиям.
Изучив религиозные воззрения ингушей, Грабовский отмечает их политеизм. Распространение Ислама было характерно для плоскостных районов, а в горах элементы Ислама причудливо сочетались с христианством и язычеством. Джераховцы, кистинцы и галгаевцы, считающие себя мусульманами, сохранили до 1865 г. священные места в горах, где периодически проводили старинные праздники: здесь приносили богам в жертву животных и оставляли мелкие вещи. Организовывали языческие праздники специальные жрецы — церемониймейстеры, которые совершали необходимые ритуалы (Грабовский Н.Ф. Экономический и домашний быт... С. 17).
Помимо языческих капищ, в горах сохранилось много христианских памятников, почитаемых ингушами. А Ислам, ставший нормой духовной жизни народа и преобладающей формой общественного сознания, не вытеснил полностью доИсламские религиозные верования и традиции. Ислам в то время спокойно уживался с элементами христианства, языческими обрядами и многобожием. Наличие большого количества христианских памятников в горной Ингушетии связано с тем, что она непосредственно примыкала к христианской Грузии, важным торгово-транспортным и военным магистралям.
Христианство и язычество у ингушей удивительным образом объединяются «странным» материальным предметом. «По рассказу стариков, — пишет Грабовский, — в одной из полуразрушенных келий, окружающих церковь Тхабяй-эрды, есть отверстие (заложенное), ведущее в подземелье, в котором хранится человеческая кость-бедро, имеющее в длину слишком два аршина (т.е. свыше 150 см, поскольку аршин равен 71,12 см. — П. К.). Когда в горах бывает засуха, жители окрестных аулов собираются в церкви и поручают одному из почтенных стариков отправиться в названное подземелье достать оттуда кость; с нею, сопутствуемый народом, выборный идет к р. Ассе, погружает ее несколько раз в воду и затем опять относит ее в место хранилища. Туземцы уверяют, что всегда, как они прибегнут к этой церемонии, дождь льет ливнем» (Грабовский Н.Ф. Экономический и домашний быт... С. 16, 17). Эти сведения, имеющие легендарный оттенок, воспринимались читателями как фантастика и не принимались в расчет этнографами.
Цоринцы, акинцы и мереджинцы исповедовали Ислам. Этой же конфессии следовали джераховцы и кистинцы, хотя мы уже отмечали сохранение у них христианских традиций. «Галгаевцы, по мнению Грабовского, хотя и считали себя магометанами и у них есть муллы, но придерживаются все-таки прежних обрядов своего странного богослужения, т.е. молятся только по ночам, у особо устроенных из камня, на возвышенных местах, близ кладбищ, четырехугольных столбов, в рост человека; у подножия столба, с восточной стороны, сделана маленькая ниша, в которую молящийся кладет свою голову, став на колени. Весь процесс моления заключается только в этом» (Грабовский Н.Ф. Экономический и домашний быт... С. 18, 19). Аналогов такой процедуры «общения с богом» на Кавказе больше ни у кого не было.
Сравнение обряда сватовства и свадьбы у балкарцев и ингушей, описанное Н. Грабовским, позволяет выявить определенные этнические особенности этого процесса.
Ингуш берет в жены девушку не потому, что она ему нравится и он же-лает наслаждаться семейной жизнью именно с этой девушкой, пишет исследователь, а лишь из практической потребности иметь здоровую, работящую и опытную женщину, на руках которой лежит вся хозяйственная часть дома. «Причем часто и значительно старше его, поскольку у ингушей господствовал обычай левирата, т.е. женщина после смерти мужа “обязана” была выйти за-муж за брата умершего мужа или за ближнего родственника». Несмотря на то что калым у ингушей до 1863 г. был 180 руб. или 18 коров, а потом 105 руб., т.е. самым низким у народов Центрального Кавказа, но и эти деньги зарабатывались колоссальным напряжением сил всего рода. Отсюда широкое распространение левирата. Чем «покупать» жену холостому родственнику, пусть лучше живет с вдовой брата, за которую калым уже уплачен, подчеркивали старейшины ингушских родов. Этот обычай существовал и у других народов Северного Кавказа. «Жена ингуша и в доме хозяйка, и в поле работница: дома она обшивает семью, готовит пищу, носит воду, ухаживает за скотом и птицей; в поле же помогает мужу пахать, сеять, жать и косить. ... Несмотря на такое, по-видимому, главенство женщины в ингушской семье, она все-таки не пользуется заслуженным уважением со стороны мужчин и в глазах послед-них представляется не более как вещью, рабочей скотиной» (Грабовский Н.Ф. Ингуши. С. 44). Современные исследователи (Дзарахова З.М.-Т. Традиционный свадебный обряд и этикет ингушей. Ростов-на-Дону, 2010 и др) не находят подтверждений этому наблюдению Грабовского.
Балкарец же из простого сословия, собрав калым, «выбирает знакомую и нравящуюся ему девушку и, встретившись с нею, говорит ей о своем намерении» (Грабовский Н.Ф. Свадьба в гор-ских обществах Кабардинского округа // ССКГ. Вып. 2. Тифлис, 1869. Репринт. М., 1992. С. 18), отсюда иное отношение к невесте и жене. Если процедура развода у ингушей подробно разработана на всевозможные варианты, возникающие в семье между мужем и женой, то у балкарцев «развод почти не встречается: в горах принято иметь лишь одну жену» (Грабовский Н.Ф. Свадьба в гор-ских обществах Кабардинского округа // ССКГ. Вып. 2. Тифлис, 1869. Репринт. М., 1992. С. 19).
При свободной и незамкнутой жизни ингушских женщин мужчины и девушки имеют полную возможность знакомиться между собой, и потому, в большинстве случаев, вопрос о браке решается по их предварительному согласию. Когда личное соглашение состоялось, то жених о своем желании вступить в брак должен объявить старшине селения, мулле и родственникам невесты. Затем жених приглашает двух почетных свидетелей и муллу, с которыми идет в дом невесты и там, в присутствии свидетелей, мулла спрашивает невесту о ее согласии вступить в брак «с таким-то». Если девушка изъявит согласие, то один из родственников жениха объявляет, что он за жениха уплачивает полный калым. Тогда же вручается невесте установленный задаток калыма, 25 рублей. С этого момента брак признается законно совершенным и тут же делается условие о том, когда невеста или, вернее, уже жена должна быть взята в дом жениха.
Для юноши-балкарца из сословия таубиев (горский князь. — П. К.) важны не личные качества девушки (привлекательная внешность, остроумие, образование, умение общаться с окружающими), а, в первую очередь, «хорошее происхождение (т.е. принадлежность к высшему сословию. — П. К.) и достаточное материальное состояние» (Грабовский Н.Ф. Свадьба в гор-ских обществах Кабардинского округа // ССКГ. Вып. 2. Тифлис, 1869. Репринт. М., 1992. С. 12). Собрав информацию о невесте, родственники жениха отправляют в аул невесты доверенного человека, который сообщает семье о намерении претендента. «Когда нет причин без всяких объяснений отказать сватающему, собираются все родственники девушки и общим собранием решают, принять ли предложение доверенного жениха или отказать ему. Если жених, в свою очередь, удовлетворяет всем требованиям обычая, родственники соглашаются принять предложение, но, не давая решительного ответа, зовут девушку из семейства аталыка невесты и вместе с нею посыла-ют доверенного жениха к самой невесте узнать лично от нее, желает ли она вступить в предлагаемый ей брак. Доверенный жениха, после троекратного вопроса о согласии девушки на брак, получивши удовлетворительный ответ, возвращается к родным девушки и объявляет им об этом. Тогда призывают аульного эфенди, который пишет накях (никях. — П. К.) — брачное условие. Вызвав доверенных со стороны жениха и невесты, он сажает их перед собой на корточки и соединяет большие пальцы их правых рук: обхватив эти пальцы своей правой рукой, он спрашивает о согласии их доверителей вступить в брак; получив необходимый ответ, эфенди читает молитву и тем завершает обряд венчания» (Грабовский Н.Ф. Свадьба в горских обществах Кабардинского округа // ССКГ. Вып. 2. Тифлис, 1869. Репринт. М., 1992. С. 12, 13). Этот сюжет свадебного обряда у балкарцев Грабовский осветил первым.
Подробно описывает Грабовский функции балкарских «киедженгеров» (киеуджёнгер. — П. К.), своеобразный конвой невесты, при переезде ее в дом жениха. В процессе свадьбы у жениха появляется новый близкий родственник, один из друзей, предоставивших ему свой дом «болушьюй» (болушюй. — П. К.), где он скрывается на период свадебных торжеств. Важную роль в свадебной церемонии балкарцев играет «аувалгангюн» (ауалганкъюн. — П. К.) — день, когда с новобрачной снимают покрывало и с этого времени она остается с открытым лицом. «Когда нужно приступить к этому обряду — “открытию” лица новобрачной, — муж заранее выбирает кого-нибудь из своих ближайших приятелей и поручает это дело ему. Последний отправляется в саклю новобрачной и там, палкой, обмотанной с конца шелковой матери-ей, сбрасывает покрывало. Исполнивший этот обряд считается родственни-ком новобрачных — аталыком» (Грабовский Н.Ф. Свадьба в гор-ских обществах Кабардинского округа // ССКГ. Вып. 2. Тифлис, 1869. Репринт. М., 1992. С. 17). Свадьба жениха, кроме огромных расходов (калым для таубия 1000–1500 руб., для крестьян — 300 руб., подарок отцу или брату невесты, эфендию, угощения родственников и т.д.), дает ему, кроме жены, двух побратимов: аталыка и хозяина «болушюй». По словам профессора З.А. Кучуковой, обряд сватовства и свадьбы описан достаточно точно. Небольшие современные трансформации не меняют ключевых сюжетов обряда.
В этот же день в Балкарии показывали собравшимся женщинам все при-везенные невестой подарки, приданое. Тут же она обязана была подарить привезенные вещи свекрови, полный шелковый женский костюм, сестре свекра, аталычке, т.е. воспитательнице мужа, другим женщинам и девушкам семьи мужа, а также сообщить, что привезла свекру, мужу, его братьям и т.д.
После этого обряда невеста получала право свободного вхождения во все комнаты, она приобщалась к семье мужа. Страницы, посвященные свадебным обрядам горцев Центрального Кавказа, — одни из лучших в работах Грабовского. Они стали своеобразной хрестоматией для интересующихся брачными обрядами горцев.
Грабовский много внимания уделяет анализу экономического положения ингушей. В Горском участке Ингушевского округа, по собранным исследо-вателем данным, в среднем на каждое семейство приходилось: 0,5 лошади, 0,4 ишака, 1 штука рабочего рогатого скота, 2,8 коровы и телят, 20,9 барана и 1,7 четверти хлеба (Грабовский Н.Ф. Экономический и домашний быт... С. 9) (четверть вмещала 8 пудов ржи, т.е. всего 184 кг зерна на год. — П. К.). Грабовский не абсолютизирует эти средние цифры, как другие кавказоведы, когда за грудами цифр исчезают экономические типы явлений, а дифференцирует их. Чтобы наглядно показать имущественное положение народа, он выделяет численно не значительную группу зажиточных ингушей, которые имели две-три лошади, пару ишаков, две пары быков, 10–12 коров и телят и 200 баранов. Если так жили «состоятельные», то как же жили другие?
Эти данные наглядно свидетельствуют, что в то время ингуши были одним из самых бедных народов Северного Кавказа. Но бедными они были не потому, что были лентяями или разбойниками, презрительно относящимися к физическому труду. Их бедность определялась окружающими условиями: средой обитания — горным ландшафтом, резко континентальным климатом, отсутствием пахотных земель и сенокосов. С другой стороны, имевшиеся в долинах земли были аннексированы кавказской администрацией. В частности, земли Тарской долины, в верховьях р. Камбилеевки, отошли второму Владикавказскому казачьему полку. С тех пор безземелье, нищета, болезни, высокая смертность стали нормой в ингушских обществах.
Несмотря на отсутствие достаточного количества земли и неблагоприятные климатические условия, ингуши несли еще значительные материальные расходы, отсутствующие у соседних народов. Кроме заботы о поддержании своего существования и ежегодной 3-рублевой государственной подати «ингушу необходимо добыть средства, чтобы нести тягчайшую из всех — натуральную подводную повинность, содержать сельское правление с писарем, что обходится в год каждому селению не менее 200 руб., нанимать полевых сторожей, с платой по 50 коп. со двора, платить сельскому мулле по рублю со двора и, наконец, содержать сельскую стражу, число которых колеблется от 100 до 180 чел., с платой каждому по 100 руб. в год» (Грабовский Н.Ф. Ингуши. С. 35, 36). При численности ингушей 28 364 д.об.п. и средней численности двора 5,03 чел. количество дворов будет 5638. Произведя расчеты, получили:
1. Государственная подать — 16 914 руб.
2. Содержание сельских правлений — на плоскости — 3000 руб., в горах не известно, но определим, примерно, 500 руб., итого 3500 руб.
3. Сельским муллам — 5638 руб.
4. На содержание полевых сторожей — 2819 руб.
5. На содержание сельской стражи — 11 000 руб.
Всего — 42 871 руб. в год, или 7,6 руб. с одного двора, что, конечно, было для них слишком высокой платой за «удовольствие» приобщения к российской цивилизации.
Констатировав сложившуюся ситуацию, Грабовский делает вывод: именно поэтому ингуши, при малейшей возможности, стремятся заработать себе пропитание на стороне или прибегать к «неблаговидному» пополнению своего ежегодного бюджетного дефицита.
Грабовский обходит молчанием самый важный вопрос хозяйственной жизни — земельное устройство ингушей в горах и на плоскости. Завоевав, колонизировав предгорные районы Центрального Кавказа, военная администрация, кроме введения подушной и поземельной подати, обязана была по-думать о наделении их землей, а не конфисковывать лучшие земельные угодья. Игнорирование очевидных потребностей этноса не могло не привести к борьбе, хотя и латентной, опосредованной воровством и грабежами, против политики царизма.Как представляется, в данном случае Грабовский пошел по пути, проторенному представителями официально-охранительного течения в кавказоведении, приклеив озвученный уже ярлык дикаря, варвара, вора всему народу. Могли ли ингуши в тех чрезвычайных экономических условиях полностью принять правление России, ее политику, законы, которые работали не на, а против них? Конечно нет, это вынужден констатировать и Грабовский, подчеркивая, что «ингуши и до настоящего времени не могут похвалиться искренней преданностью нам» (Грабовский Н.Ф. Ингуши. С. 13). И вновь противореча себе, автор отмечает, что «в целом своем племенном составе ингуши считались преданными нашему правительству и только отдельные единицы были самыми отчаянными врагами нашими» (Грабовский Н.Ф. Ингуши. С. 14).
Грабовский справедливо критикует институт «аманатов», который должен был сдерживать горцев от нападений на российские укрепления и города. Как и во времена А.С. Пушкина, дом аманатов «был не что иное, как гауптвахта, тесное и грязное помещение, куда заключали малолетних ингушей — заложников. Живые и энергичные по природе, ингуши из такого жалкого способа воспитания и сближения с нами выносили качества противоположные тем, какие ожидались от них» (Грабовский Н.Ф. Ингуши. С. 18).
Несмотря на тяжелейшие условия жизни, а может быть, благодаря им, ингуши, по мнению исследователя, наиболее податливы и чутки к восприятию прогрессивных начал, идущих от России. В 1868 г. в укр. Назрановском была учреждена двухклассная горская начальная школа, фактически на средства местного населения. Невзирая на трудности, ведь детям ежегодно приходится в один конец проходить 2–4 версты к школе, она «буквально набита детьми и претендентов на обучение в ней всегда более, нежели может вместить в себя здание школы». По подсчетам Грабовского, в Ингушетии один учащийся приходится на 110 чел., в Кабарде — на 857 чел., в Чечне — на 2400 чел., в Кумы-кии вообще нет ни одной школы для обучения русской грамоте. В ингушском селении «Сурхохи все подготовлено для открытия женской школы, и остановка только за приисканием учителя» (Грабовский Н.Ф. Ингуши. С. 29-31). Единственными «конкурентами» ингушей среди народов Северного Кавказа в желании получить образование, считает Грабовский, были осетины, которые, опираясь на поддержку церкви и властей, имели значительно больше возможностей в развитии начального и среднего образования.
Много внимания в своих работах Н.Ф. Грабовский уделил анализу норм обычного права горцев Северного Кавказа. Это не случайно. Работая в окружных управлениях Назрани, Владикавказа и Нальчика следователем, а затем мировым судьей, он имел возможность не только познакомиться с горским кодексом законов, но и понять глубокий смысл его норм, сравнить с шариатом и статьями законов Российского уголовного и гражданского права. При этом понятно стремление автора показать цивилизующее влияние России на эволюцию норм права в горских обществах.
Анализ экономических и правовых отношений убеждает Грабовского, что сословного деления у ингушей не было. Отсюда система композиций одинакова и для бедного и для богатого, в отличие от соседних народов, где соци-альная принадлежность обвиняемого играла главную роль в ходе судебного разбирательства.
До завершения Кавказской войны горцы в общественной и частной жизни руководствовались, в основном, адатом, являвшимся неписаным правилом, регламентировавшим их поведение и отношения. Дефиниция «адат» — арабского происхождения и означает совокупность народных обычаев. Вместе с тем у народов Северного Кавказа есть свои, этнические, местные названия кодексов права, этикета. У адыгов — это адэге хабзе (уорк хабзе, пши хабзе), аварцев — батль, кумыков — ольгу — собственно судебный обычай, прилагаемый к реше-нию дел, чеченцев — эдиль, ингушей — эздел, осетин — арьдау и т.д.
Адаты горцев, отражая генетическую трансформацию, происходившую в жизни этнических общностей на различных этапах, дают богатый и разнообразный материал для изучения их истории. «Можно без преувеличения сказать, — пишет по этому поводу В.К. Гарданов, — что адаты горцев Северно-го Кавказа являются главнейшим, а подчас и единственным источником для характеристики социальных отношений этих народов на протяжении многих столетий, начиная с эпохи средневековья и в особенности для периода XVIII–XIX веков» (Гарданов В.К. Обычное право как источник для изучения социальных от-ношений у народов Северного Кавказа // Советская этнография. 1963. No 3. С. 12).
Размышляя над проблемами социальной организации ингушских обществ, Грабовский отмечает, что «все жители горских селений дробятся на отдельные группы по числу фамилий и сообща преследуют свои фамильные интересы. Вся сила, таким образом, заключается в количественном преобладании одной фамилии пред другой.... Фамилия у ингушей, в смысле отдельного рода, хотя и не дает каких-либо особенных личных преимуществ, но играет в среде их значительную роль, особенно когда фамилия многочисленна.... Такое влияние сильных фамилий создало между ингушами особый тип родства — фамильное братство. Фамильные братья не связаны узами кровного родства, но, соединившись некогда для защиты своих общих интересов, они продлили этот союз до настоящего времени. Слабые по количеству члены примыкали к сильным и, увеличивая собой численность последних, пользовались по-кровительством их» (Грабовский Н.Ф. Ингуши. С. 40, 41). В сложном и болезненном процессе этнической и социальной дифференциации ингушей автор выделяет только количественные параметры, которые затушевывают качественные изменения, происходившие внутри этнических групп.
Для внутрисемейных отношений кавказских горцев XIX в. был характерен ряд особенностей, обусловленных специфическими условиями региона. Одной из характерных черт семейного и общественного быта ингушей являлось сохранение в нем архаических черт, присущих патриархально-родовому строю. Это способствовало существованию наряду с малой семьей семей-ных общин, патронимии, тайп и др. Для обозначения патронимии, считает М.О. Косвен, у народов Северного Кавказа использовались иноязычные термины «токхум» и «тайпа». Объединяясь, несколько токхумов образовывали село, называемое «обществом» или «джамаатом» — соседской общиной (Косвен М.О. Этнография и история Кавказа. М., 1963. С. 215).
Иное содержание дает терминам «тайп» и «токхум» М.А. Мамакаев. В его интерпретации социальная организация чечено-ингушского общества представлена так: союз чеченских токхумов (фратрий) — делится на тайпы (роды) — делится на гъары (ветви рода, патронимии) — на некъий (ветвь гъа-ра) — на цъа (фамилию) — доъзал (семью) (Мамакаев М.А. Чеченский тайп в период его разложения. Грозный, 1979. С. 27). То есть если в Горском участке Ингушетии основной формой общественной организации был аул — некъий, состоящий из нескольких родственных семей, то на плоскости преобладали крупные поселения, в которых располагались несколько патронимий и являлись уже типом чисто территориального объединения.
Кровная месть в 60–70-е годы XIX в. сохранилась у всех народов Северного Кавказа, но в разной степени. По мнению Я.С. Смирновой, «этот институт больше был распространен на востоке, среди чеченцев, ингушей и осетин, и значительно меньше на западе, у адыгов, балкарцев и карачаевцев» (Смирнова Я.С. Семья и семейный быт народов Северного Кавказа. М., 1983. С. 74). Ограничению практики кровомщения способствовало присоединение горских народов к России. Мотивами кровомщения у ингушей, наряду с убийством, были нарушения соглашения о браке, насильственное похищение девушки, супружеское прелюбодеяние, осквернение домашнего очага и др. Считалось, что месть должна быть отмеренной, т.е. равной по нанесенному ущербу, но на практике пострадавшая сторона старалась воздать сторицей, в результате чего возникала цепная реакция взаимных убийств. Срока давности месть не имела.У ингушей порядок кровомщения касался в первую очередь родственников по восходящей лини. «За всякое убийство, как нечаянное, так и намеренное, убийца в ингушском обществе обязан был заплатить двенадцать похоронных коров — хелам (ценой 12–13 руб. каждая. — П. К.) и затем преследуется кровной местью, распространяемой на его родных братьев, дядей и племянников с мужской линии» (Грабовский Н.Ф. Ингуши. С. 74). За убийство полная кровная плата полагается в 130 коров за мужчину и 120 за женщину, но, по ингушскому обычаю, замечает Грабовский, убийство не искупается этой платой: она служит только как максимум нормы при определении вознаграждения за нанесение ран» (Грабовский Н.Ф. Ингуши. С. 73). Эта же плата указана Ф.И. Леонтовичем (Леонтович Ф.И. Адаты кавказских горцев. Материалы по обычному праву Северного и Восточного Кавказа. Вып. 2. Нальчик, 2002. С. 140), причем совпадение не только смысловое, но и дословное. Что свидетельствует о том, что источник у обоих исследователей был один.
Частые случаи убийств и поранений у ингушей заставили их разработать точные меры материальной компенсации за пролитие крови человека. Все противоправные дела ингушей делились на 3 группы:
на кровные;
исковые, к разряду которых принадлежат дела по разным обязательствам и займам, кража, хищение, порча или истребление чужой собственности;
брачные, т.е. о заключении и расторжении брака, о личных и имущественных правах, из брака вытекающих, о законности рождения и о наследстве (Грабовский Н.Ф. Ингуши. С. 73).
Каждый вид преступления или оскорбления Грабовский подробнейшим образом описывает, с точным указанием, когда, кто и в каком размере должен оплатить ущерб, нанесенный ингушу. Полнота приведенного и проанализированного материала о нормах обычного права ингушей дает основание утверждать об энциклопедичности правовых и этнографических знаний Грабовского.Но главное в исследовании Грабовского заключается, на наш взгляд, все-таки не в фиксации норм обычного права, как бы ни важны они были для потомков, а отражение той трансформации, которая происходила в ингушских обществах под влиянием российского законодательства.
В соответствии с указом Александра II от 30 декабря 1869 г. о преобразовании судебной части в Кубанской и Терской областях и временными правилами для горских словесных судов, утвержденных наместником Кавказа великим князем Михаилом Николаевичем 18 декабря 1870 г., ведению этих судов подлежали наиболее важные для горцев дела. Это, с одной стороны, сокращало компетенцию норм обычного права, прививало навыки гражданского судопроизводства, с другой – способствовало уменьшению случаев кровной мести среди горцев. Не случайно, обобщая данные о благотворном влиянии новых судебных учреждений, Грабовский замечает: «С глубоким убеждением, основанным на опыте, могу смело уверять, что ингуши с чрезвычайным уважением и доверием относятся как к окружному, так и к мировому суду, где они весьма часто ведут свои дела; установлению такого отношения к русскому суду способствует прочно установившиеся между ингушами убеждения, что этот суд действует вполне беспристрастно»66. Действительно, развитие правосудия — это движение к цивилизации, путь к светлому будущему народов Центрально-го Кавказа. Другое дело, что системные недостатки Горских словесных судов уже вполне проявились в жизни горских народов.
Наиболее серьезной работой Грабовского является исследование взаимоотношений России и Кабарды, в которой он отстаивает мысль о последова-тельности общего политического курса в регионе. «Россия, — пишет он, — задавшись один раз целью прочно утвердить свое господство на Кавказе, не могла действовать иначе, не во вред своим интересам, и потому существова-ние Кабарды как независимой страны в нашем соседстве, имевшей влияние на подвластных ей ближайших народов — осетин (тагаурцев), ингуш и ка-рабулаков, считавшихся в то же время и подданными России, — немыслимо было» (Грабовский Н.Ф. Присоединение к России Кабарды и борьба за ее независимость // ССКГ. Тифлис, 1876. Вып. 9. С. 125).
Таким образом, причины конфликта между субъектами международных отношений он усматривает в столкновении политических интересов России и Кабарды, боровшихся за укрепление своего влияния среди кавказских горцев. В целом же, считает К.Ф. Дзамихов, в очерке признается традицион-ный характер дружеских русско-кабардинских связей, а военно-политическое сотрудничество сторон раскрывается как противовес захватническим планам Турции и Ирана (Дзамихов К.Ф. Адыги в политике России на Кавказе. Нальчик, 2001. С. 19).
Оценивая характер русско-кабардинских отношений, Грабовский считает, что российские интересы требовали полного подчинения Кабарды. История развития русско-кабардинских отношений представляется Н.Ф. Грабовскому в виде своеобразной гегелевской «триады отрицание отрицания»: установление дружеских связей в далеком прошлом (1557 г.), их утрата (XVII — первая половина XVIII в.), а затем восстановление дружественного общения и его последовательное укрепление (вторая половина XVIII в.). Залогом прочности присоединения Кабарды к России историк считает осознание кабардинцами важности экономических связей с Россией и возникновение на этой основе «общности интересов» двух народов. Иными словами, не политическое давление, поддерживаемое силой оружия, а добровольность, основанная на силе убеждения во взаимовыгодности «рационального обмена богатств», — вот что, по мнению автора, должно стать основой отношений между народами, и в этих выводах нельзя не увидеть просветительских, гуманистических начал, свойственных его мировоззрению69.
Вслед за Н.Ф. Грабовским идею о добровольном присоединении Кабарды к России развивали и другие отечественные историки, значит, его концепция была востребована в кавказоведении.
В советской историографии теорию добровольного вхождения кабардин-цев (адыгов) в состав России поддержал профессор Т.Х. Кумыков (Кумыков Т.Х. Добровольное вхож-дение адыгов в состав России // Великий октябрь и передовая Россия в историче-ских судьбах народов Северного Кавказа. Грозный, 1982. С. 71), который считал, что «предпосылки сближения адыгов и других народов Северного Кавказа с Русью вытекали из внешней и внутренней обстановки...» (Кумыков Т.Х. Добровольное вхож-дение адыгов в состав России // Великий октябрь и передовая Россия в историче-ских судьбах народов Северного Кавказа. Грозный, 1982. С. 72). Внешний фактор определялся завоевательной политикой Османской империи, а внутренний — «острой борьбой между князьями и ханами, беками и уорками». Исследуя вопрос о политических приоритетах кабардинских князей, Т.Х. Кумыков обратил внимание на устоявшееся в веках комплементарное от-ношение народов Кабарды и России. Высокие нравственные принципы и инстинкт самосохранения адыгов подсказали им в XVI в. принять единственно правильное решение — обратиться за помощью к России (Кумыков Т.Х. Добровольное вхождение адыгов в состав России // Великий октябрь и передовая Россия в исторических судьбах народов Северного Кавказа. Грозный, 1982. С. 74).
Исследуя вопрос о присоединении кабардинцев и западных черкесов к России, Ч.Э. Карданов отмечал, что этот шаг был подсказан исторической обстановкой, в частности стремлением получить защиту от внешней опасно-сти. Иные перспективы (ориентация на Турцию, например) привели бы к ги-бели, к насильственной ассимиляции этих народов. Войдя в состав России, они оказались втянутыми в процесс централизации многонационального Рус-ского государства. Однако, добровольно присоединившись к России, они еще не вошли в ее состав полностью, на всей территории, а только включились в орбиту внешней политики русского правительства (Карданов Ч.Э. У истоков дружбы. Нальчик, 1982. С. 5.).
Таким образом, до начала демократических перемен в нашем обществе в кавказоведении сложилась консолидированная точка зрения: Кабарда до-бровольно вошла в состав России.
Это положение было пересмотрено в 90-е годы XX в. Группа ученых, в том числе и проф. Т.Х. Кумыков, пришла к выводу, что трактовка акта 1557 г. о добровольном присоединении не точна, поскольку не объясняет характе-ра сложившихся отношений. Новую концептуальную интерпретацию акта 1557 г. дал К.Ф. Дзамихов, который пришел к выводу о том, что «суть устано-вившихся отношений можно определить как своеобразный взаимовыгодный военно-политический союз между адыгскими княжениями и Российским го-сударством» (Дзамихов К.Ф. Адыги и Россия. М., 2000. С. 112). Предложенная концепция была принята историками Кабарди-но-Балкарии.
Подводя итог, следует отметить, что на сегодняшний день в исторической науке сосуществуют две основные точки зрения о характере взаимоотношений Кабарды и России: добровольное присоединение и военно-политический союз Историографический анализ взаимоотношений России и народов Се-верного Кавказа позволил А.А. Журтовой выделить ряд дефиниций, отража-ющих их характер: «подданство», «Кавказская война» («Кавказские войны», «Русско-кавказская война»), «добровольное присоединение» («вхождение»), «включение», «военно-политический союз», «симмахия», «фронтир» («контактная зона»), «российскость» и др. Подобное расхождение во взглядах и подходах историков, по ее мнению, свидетельствует о наличии проблемы определения характера связей между Россией и народами Северного Кавказа на том или ином этапе их исторического взаимодействия (Журтова А.А. Процесс вхождения народов Центрального Кавказа в состав России в отечественной историографии: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Майкоп, 2015. С. 17).
Завершая разбор наиболее важных положений, отстаиваемых Грабовским, отметим, что благодаря исследователю и сотням таких же внимательных «лю-дей второго плана» к повседневной жизни горцев, мы имеем сегодня реальную возможность интерпретировать историческое прошлое народов Центрального Кавказа. Благодаря их подвижническому труду сохранены для науки тысячи обычаев, традиций, фактов из истории народов Терека, благодаря которым мы имеем возможность познавать народную мудрость, бесценный уникаль-ный опыт предшествующих поколений.
Несомненной заслугой Н.Ф. Грабовского является введение в научный оборот большого фактического материала, особенно архивных, не опубликованных до этого документов, исходящих как от властей, так и от местного населения. Используя в своих работах не только документы, но и личные впечатления, полевой материал, историческую память наиболее информированных горцев, исследователь поднял на качественно более высокий уровень проблемы познания социальной жизни горского населения.
Несмотря на некоторую аморфность методологических позиций Н.Ф. Грабовского, несмотря на отсутствие системного образования, отдельные противоречивые суждения, его научную деятельность как этнографа и историка надо признать, как выдающуюся, как серьезный вклад в историографию Кавказа.
=======================================
ГРАБОВСКИЙ - НИЧТО?Для обычного ингушского обывателя, прочитавшего тот материал, который я на днях выставил - конечно, он - грязный неверный, решивший оболгать наш народ. Так себе это представил среднестатистический ингуш, которого возмутили его характеристики ингушей.
Но как на него смотрит научное сообщество?
Начну с того, что Далгат Б.К., авторитет которого утвержден в ингушских исторических и этнографических кругах, в своем труде "Родовой быт и обычное право чеченцев и ингушей" 7 раз (!) сосался на новоявленного антигероя ингушского общества.
А в "Материалах по обычному праву ингушей" он сказал: «… Из журнальных статей ЛУЧШИМИ нужно признать статью Лаудаева, чеченца, в «Сб. свед. о кавк. горц.», вып. VI, 1872 г.; ГРАБОВСКОГО, в «Сб. св. о к. г.», вып. III., 1871 г., и вып. IX, 1876 г»
Затем. Что касается его цитат непосредственно нашими исследователями, то они следующие:
1.
Кодзоев Нурдин в своем труде "Российские и иностранные исследователи и путешественники XVI-XIX вв. об Ингушетии и ингушах" на стр. 155-156 приводит его краткую биографию с несколькими цитатами из его трудов
© ГБУ«Ингушский научно-исследовательский институт гуманитарных наук им. Ч. Ахриева». 2015 г.
=======================
2.
@umalat guho
В статье "Из исторической справки о селении Хай" упоминается:
«В 1865 г. подробное описание границ Горского участка Ингушского округа, а также племенного состава и количества его жителей выполнил Н.Ф. Грабовский. Он отмечал, что в с. Хай живут 3 семейства и что в этническом отношении жители селения относятся к Галгаевскому обществу (Н.Ф. Грабовский. Горский участок Ингушского округа в 1865 г. // Об Ингушетии и ингушах. Магас-Санкт-Петербург, 2003.Вып.2. Страницы 141, 159)»
Материал опубликован на "ФортангаORG" в ФБ от 29 декабря 2018 г.
Кодзоев Нурдин сделал перепост 30 декабря 2018 г. ·
=======================
3.
В статье "Немного о истории Владикавказа" 5 (!) цитат от Грабовского.
Часть материала использовал Зураб Плиев в своей публикации на фб и его сообщение перепостил Нурдин Кодзоев
=======================
4.
В статье "Обычаи избегания и табуирования имен" сказано: "...ЦЕННЫЕ СВЕДЕНИЯ по данному вопросу имеются у таких дореволюционных и советских авторов, как Н. Ф. ГРАБОВСКИЙ, В. П. Пожидаев, Б. Далгат..."
=======================
5.
В статье "Вызов судьбе. Абрек Зелимхан и Ингушетия" говорится:
«Гонимые царской администрацией угнетенные люди находили приют и гостеприимство в горах у сочувствующих им горцев. По понятиям горцев, гость - лицо священное для них, - писал Н. Ф. ГРАБОВСКИЙ. - Обязанности гостеприимства распространялись на любого мирно вошедшего во двор дома или вступившего на землю, принадлежащую хозяину».
=======================
6.
В статье "Русские ученые и ингушский фольклор" сказано:
"И сегодня фольклористы, историки и языковеды с благодарностью вспоминают имена российских ученых 18 - начала 20 вв. И. Гюльденштедта, А. Берже, Н. ГРАБОВСКОГО, Т. Услара..."
=======================
7.
В статье "Об ингушских обществах..." сказано: "И вот уже к началу 20-го века Грабовский Н.Ф.(Экономический и домашний быт жителей Горского участка Ингушевского округа // Сборник сведений о кавказских горцах. Вып. 3.1870 г.) описывает следующую картину"... посл чего дан скрин его цитаты.
=======================
8.
Хайров Б.А. в статье "СОЛЯНЫЕ КЛЮЧИ И СОЛЯНОЙ ПРОМЫСЕЛ ИНГУШЕТИИ (По сведениям российских и советских исследователей XIX-XX вв.)" сказал:
"Во второй половине XIX века исследователь Кавказа Н.Ф. Грабовский, упоминая соляные колодцы в землях мереджинцев, заключает, что «Мереджинцы... выгодно пользуются соляными колодцами, выменивая в Чечне и других соседних местах соль на хлеб. Нужно полагать, что этот промысел для мереджинцев и в самом деле очень прибыльный, ибо они, как оказалось при собрании сведений, совсем не занимаются хлебопашеством». [3. С.11].
(ВЕСТНИК Ингушского научно-исследовательского института гуманитарных наук им. Ч.Э. Ахриева (No 1 – 2016)
=======================
9.
Кодзоев Н.Д. в статье "БАШЕННОЕ ПОСЕЛЕНИЕ-ЗАМОК ИСМАИЛОВО (ИСМЕЙЛА-ЦIЕНЬГЕ) говорит: "Исследователь Ингушетии XIX в. Н.Ф. Грабовский в описании Горной Ингушетии в 1865 г. называет это поселение Гасарово и отмечает, что оно необитаемо. Но рядом с ним он называет и Исмаилово, в котором проживало 4 семейства [1, с. 157]"
(ВЕСТНИК Ингушского научно-исследовательского института гуманитарных наук им. Ч.Э. Ахриева (No 2 – 2016)
=======================
10
Сагов Р. З. в статье "К ВОПРОСУ ИНГУШСКОЙ ОНОМАСТИКИ: МУЖСКИЕ ЛИЧНЫЕ ИМЕНА" писал:
«Вопроса наречения имени ингушами касались многие исследователи, в том числе и ИЗВЕСТНЫЙ в кавказоведении русский исследователь Н.Ф. ГРАБОВСКИЙ, «писавший, что у ингушей нет раз навсегда установленных имен для наречения новорожденных. Чаще всего в этих случаях даются магометанские имена, но иногда ингуш любит назвать своего ребенка каким-нибудь предметом, как например: Берц (волк), Ал-хазырь (птица), Ножчь (дуб), Топчи (пистолет) и т.д. Затем ингуши охотно дают имена в честь каких-нибудь уважаемых людей, не исключая русских» [3, С. 11.].
(ВЕСТНИК Ингушского научно-исследовательского института гуманитарных наук им. Ч.Э. Ахриева (No 2 – 2016)
На этом остановлюсь. Думаю, упомянутого достаточно для того, чтобы понять, на сколько авторитетны его свидетельства в общекавказской и ингушской научной среде.
От себя скажу, что, читая его, необходимо делать скидки на то, что он является представителем российской администрации. И смотрит на нас, исходя из этого. Местами тенденциозно. Но из-за этого не отвергается все, что он говорит...
Он свидетель событий, о которых писал (приветствия "матери" Дзуздуков, требующей иснада). Также и мы, например, находясь в окружении других народов, даем им свои характеристики, исходя из собственного мировоззрения. Порой, бывая излишне субъективными. Но равно как из этого не следует, что мы лжем, давая оценочные суждения им, так и из оценок Грабовского не следует, что он лжец.
https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=2561772180719685&id=100006607831755&sfnsn=mo=========================================
ПРИКАЗ по Кавказскому Военному Округу: № 241. Декабря 18-го дня 1868 годда.
В г. Тифлис. По Горскому Управлению: 1-й.
О назначении на должности: Впредь до Высочайшего утверждения, назначаются: Старший Адъютант Управления Кабардинскаго округа, состоящий по Армейской Пехоте Поручик Грабовский — Исправляющим должность чиновника для производства следственных дел Ингушевскаго округа....
