Автор Тема: Учёные-историки  (Прочитано 8558 раз)

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 11778
Учёные-историки
« : 18 Февраля 2012, 08:11:48 »
Н.Ф. Грабовский





=========================================

« Последнее редактирование: 13 Июня 2025, 03:19:46 от abu_umar_as-sahabi »
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн Абд-ур-Рахман

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 4667
Re: Учёные-историки
« Ответ #1 : 28 Октября 2018, 07:39:07 »
Назир из Дургели (1891-1935)

Назир Магомедгаджиев родился в 1891 году в селении Доргели, куда переехал на постоянное жительство его прадед Ника-Мухаммад из даргинского селения Хаджалмахи (Дагестан). Кумык.

Назир получил начальное образование сначала в родном селении у своего отца и у местных знатоков Корана и арабского языка, позднее — у известных алимов в селениях Параул, Нижнее Казанище, Губден.

Среди его учителей был и Абусуфьян Акаев, а также шейх Газанува из Губдена.

Позже Назир переселился с семьёй в древнее селение Тарки. Там собрал большую Исламскую библиотеку из тысячи томов редких книг.

В числе их все номера мусульманской газеты издаваемой с 1913 по 1918 годы «Джаридат Дагистан» под редакцией Бадави Саидова, а также все статьи известного Исламского реформатора  Али ал Гумуки (Али Каяева).

Самый главный труд Назира Магомедгаджиева, это словарь биографий мусульманских учёных X-XX веков «Услада умов в биографиях дагестанских учёных» («Нузхат ал-азхан фи тараджим улама Дагистан»).
https://books.google.com.ua/books?id=0tesCwAAQBAJ&pg=PA20&hl=ru&source=gbs_toc_r&cad=4#v=onepage&q&f=false

Долгое время издание этого сочинения было не возможно из-за советских антирелигиозных установок. В этом словаре он собрал около 230 учёных арабов, азербайджанцев, аварцев, даргинцев, кумыков, лакцев, лезгин, чеченцев.
В книге опубликованы их биографии и описание написанных ими сочинений, многие из которых ныне навсегда утеряны.

В словаре отражён широкий круг дисциплин от Исламского права и богословия, суфийской этики до астрономии, медицины, Исламской поэзии, логики. Этот труд по своему масштабу и полнотой сообщаемых сведений с богатой источниковой базой имеет огромное энциклопедическое значение.

Назир использовал в своей работе ряд сведений о дагестанских учёных из трудов среднеазиатского историка XII века Абд ал-Карима ас-Самани, арабского энциклопедиста XIII векаЙакута ал-Хамави, путешественника XIV века Ибн Баттуты и многих других.

Однако, основную часть сведений Назир собрал на родине в Дагестане, его источники это труды известных во всём Исламском мире дагестанских учёных богословов.

Труд Назира из Доргели показывает, что в сфере науки и образования Дагестан имел богатые традиции, и это культурное наследие выступало как часть истории культуры народов Кавказа в целом.

Умер предположительно в 1935 году.

http://imenakavkaza.ru/biographii/nazir_ad_durgeli/?sphrase_id=468103
« Последнее редактирование: 28 Октября 2018, 07:41:03 от Абд-ур-Рахман »

Оффлайн Абд-ур-Рахман

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 4667
Re: Учёные-историки
« Ответ #2 : 12 Декабря 2019, 20:02:10 »
...
« Последнее редактирование: 24 Мая 2023, 06:28:46 от abu_umar_as-sahabi »

Оффлайн Абд-ур-Рахман

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 4667
Re: Учёные-историки
« Ответ #3 : 13 Декабря 2019, 03:55:10 »
Историк Хаджжи-‘Али ал-Чухи (из Чоха)
Владимир Олегович БОБРОВНИКОВ
...
Ниже  я  представляю  на  суд  читателей  опыт  такой  работы.  В  этой  статье  прослежены перипетии жизни и творчества одного из тех кавказских мусульман,  кто  своими  руками  «делал  историю»  и  писал  ее  во  время  Кавказской войны.  Речь  пойдет  об  известном  историографе  имама  Шамиля,  вошедшем  в  российские  и  зарубежные  учебники  под  именем  Гаджи-Али.  Его  арабская  хроника,  известная  в  русском  переводе  как  «Сказание  очевидца  о  Шамиле»,  остается  одним  из  главных  источников  по  истории  мусульманского  сопротивления горцев Дагестана и Чечни Российской империи. Судьба Гаджи-Али представляет собой хороший пример значения местной мусульманской традиции для истории вхождения Северного Кавказа в состав России. Иными словами,  речь  идет  про  опыт  критической  биографии  дагестанского  ‘алима  времен джихада XIX в. с комментариями востоковеда.

Что  же  можно  сказать  о  жизни  мусульманского  историка  из  Дагестана,  сравнив  данные  восточных  и  русских  источников? (Автор   выражает   искреннюю   бла-годарность   П.И.   Тахнаевой   за   ценные   ссылки на источники и советы при редак-тировании настоящей статьи)  В  его  биографии  можно  сделать несколько важных уточнений. Начнем с имени. Судя по хронике, по-арабски его писали длиннее, чем по-русски: «Хаджжи-‘Алиб. ‘Абд ал-Малик-эфенди Нахибаши ал-Чухи», порой сокращая до «ученого Хаджжи-‘Али Чохского» (Имя Хаджжи-‘Аличасто упоминает-ся в переписке, мемуарах и хрониках того времени.  См.,  например:  Китаб  тазкират  саййид ‘Абд ар-Рахман б. устаз ат-тарика Джамал   ад-Дин   ал-Хусайни   фи   байан   ахвал  Дагистан  ва-Чачан  аллафух  фи  Туплис  фи  санат  1285  /  Абдурахман  из  Га-зикумуха.  Книга  воспоминаний  /  Араб.  факсимиле с пер. М.-С. Саидова; под ред. А.Р. Шихсаидова и Х.А. Омарова. Махач-кала, 1997. Л. 393 а (араб.); письмо 1877 г. «От   Мухаммеда   сына   Хасана   ал-Гуци   Хаджжи-‘Али  ал-Чухи»  //  Восстания  да-гестанцев  и  чеченцев  в  послешамилев-скую  эпоху  и  имамат  1877  года  /  Сост.  Т.М.  Айтберов,  Ю.У.  Дадаев,  Х.А.  Ома-ров. Махачкала, 2001. С. 1530).

Такое написание созвучнее аварскому оригиналу имени  историка  (его  пишут  сегодня  ХIажи-ГIали),  поэтому  в  своей  работе  я  буду  пользоваться  им.  Длинная  арабская  версия  имени  историка  содержит  важную  информацию  о  его  происхождении,  социальном  статусе  и  образовании. Нисба  Чохский  говорит  о  выходце  из  Чоха,  одной  из  сильных  аварских  общин  (джама‘атов)  горской  конфедерации  Андалал  в  Среднем  Дагестане.  Род,  или  тухум,  Хаджжи-‘Али  носил  имя  Нахибаш,  превращенное  русскими  авторами конца XIX — начала ХХ в. в фамилию Нахибашевы. Он принадлежал к  трем  знатным  тухумам  Чоха  и  до  реформы  общины  1868  г.  имел  собственного  представителя  в  совете  старшин  джамаата (Чурсин Г.Ф. Авары. Махачкала, 1995. С. 16).  В.Г.  Гаджиев  видит  в  име-ни  тухума  указание  на  принадлежность  к  верхушке  свободных  общинников  (узденей),  занимавших  должность  выборных  предводителей  (тюрк.  баш)  всей  Андалальской  конфедерации,  которую  в  арабских  документах  того  времени  обозначали арабским понятием нахийа (Гаджи-Али. Сказание     очевидца     о Шамиле / Под ред. В.Г. Гаджиева. Махачкала, 1995. С. 71). Отец будущего историка ‘Абд ал-Малик Нахибашев был переводчиком с арабского и аварского языков при командующих  Отдельным  Кавказским  корпусом  И.Ф.  Паскевиче-Эриван-ском  и  бароне  Г.В.  Розене.  Он  участвовал  в  посольстве  Розена  к  имаму  Гази-Мухаммаду в 1832 г., приеме присяги России от ханов и владетелей Аварии в 1836 г. (Гаджи-Али.     Сказание     очевидца     о Шамиле / Под ред. В.Г. Гаджиева. Махачкала, 1995. С. 22-23) В 1838 г. в чине поручика он вышел в отставку и поселился в Чохе.

Хронология жизни Хаджжи-‘Али спорна. Не вызывает сомнения лишь факт его  рождения  в  Чохе.  Однако  в  качестве  года  рождения  историка  в  литературе  фигурирует  1817-й.  Эта  дата  присутствует  и  в  семейных  преданиях  потомков  ученого. Последние сведения о его жизни относятся к поздней осени 1877 г. По подсчетам внучатой племянницы историка турецкой писательницы Хаддуч Дагестанлы,  тогда  ему  минуло  шестьдесят  лет (Дагестанлы  Хаддуч.  Жизнь  одного  воина // Наш Дагестан. 1995. No 176–177. С. 26).  Как  же  относиться  к  сообщению  самого  хрониста  о  том,  что  он  родился  11  рамадана  1234  г.х. (Гаджи-Али.     Сказание     очевидца     о Шамиле / Под ред. В.Г. Гаджиева. Ма-хачкала, 1995. С. 22),  что  при  переводе  в  юлианский  календарь  дает  4  июля  (а  по  старому  григорианскому  стилю,  использовавшемуся  тогда  в  России,  25  июня)  1819  г.?  Конечно,  в  его  хронике есть путаница с датами. Многие из них, например год рождения Шамиля, оши-бочны.  Однако  о  своем  рождении  Хаджжи-‘Али  должен  был  иметь  более  вер-ное  представление.  Мне  кажется,  дело  здесь  в  выборе  календаря.  По  лунному  мусульманскому  календарю,  шестьдесят  лет  историку  исполнилось  в  1294  г.х.,  или  1877  г.  н.э.  Лунный  год  короче  солнечного,  и  по  христианскому  счислению  ученому  было  лишь  58  лет.  Аналогичный  случай  произошел  с  Шамилем.  А.К. Казем-бек, принимавший имама летом 1861 г. во время его поездки из Ка-луги в С.-Петербург, отмечал, что Шамиль говорил, что ему идет шестьдесят пятый  год,  однако  «по  астрономическому  исчислению  ему  шестьдесят  три  года»,  ведь каждые 32 солнечных года составляют 33 лунных *.

* Казем-бек   М.   Мюридизм   и   Ша-миль.  Махачкала,  1990.  С.  26–27  (про-комментированное  переиздание  из  Рус-ского слова, 1859, No 12). Отмечу к слову, что  пышно  справлявшееся  по  всему  Да-гестану  200-летие  третьего  имама  поторопились  провести  на  год  раньше,  осе-нью  1997  г.  Наиболее  вероятной  датой  рождения  Шамиля  следует  считать  вто-рую  половину  1212  г.х.,  приходящуюся  на 1798 г.

На что обратил внимание Исламовед XIX в., пропустили современные русисты

Юность   Хаджжи-‘Али   восстанавливается   из   его   автобиографии   в   со-единении  с  послужным  списком.  Она  дает  любопытный  пример  биографии  мусульманина  на  службе  империи,  показывая,  что  офицеры  Кавказской  армии  могли  быть  одновременно  мусульманскими  улемами.  Следуя  местной  традиции,  Хаджжи-‘Али  сначала  учился  у  отца  и  в  одной  из  примечетных  школ  Чоха.  Образование  он  продолжил  в  медресе  разных  селений  Среднего  Дагестана  и  Северного  Азербайджана.  Среди  его  учителей  были  известные  ученые  Муртада-‘Али  из  с.  Урада (Nadir  ad-Durgilis  (st.  1935)  Nuzhat  al-adhan fi  taragim ‘ulama’ Dagistan. S. 102 (арабский текст))  и  шейх  Казан-бек-эфенди  ал-Илисави  из  с. Илису. По собственным словам ученого, он восемь лет читал Коран, а выучив  его  наизусть  и  став  хафизом,  углубленно  занялся  арабской  филологией,  жизнеописанием  пророка  Мухаммада  (сира),  экзегезой  (тафсир),  основами  веры  (усул  ад-дин),  правом  (фикх),  метрикой  (‘аруд)  и  суфийской  этикой  (су-лук). Из рациональных дисциплин (‘аклийат) медресе он прошел основы математики и астрономию (‘илм ан-нуджум). Учеба заняла около двадцати шести лет (Гаджи-Али. Указ. соч. С. 22–23).  Хаджжи-‘Али  пошел  по  стопам  отца,  рано  поступив  на  русскую  военную службу. При этом он продолжал учиться в медресе тех селений, в которых ему  приходилось  служить,  сначала  у  русских,  затем  у  Шамиля.  Его  военным  начальником  был  Данийал-султан  или  Данийал-бек  б.  Ахмад-хан,  с  1830  г.  правивший  под  русским  протекторатом  небольшим  Илисуйским  султанатом  на севере нынешнего Азербайджана. У последнего были обширные связи как в  политической  элите  Восточного  Кавказа,  так  среди  улемов  и  суфиев  брат-ства (тарика) Накшбандийа-Халидийа, пользовавшихся в регионе значительным весом.

После  упразднения  в  1840  г.  Илисуйского  султаната  Данийал-султан  за-вязал  переговоры  с  Шамилем  и  перешел  в  1844  г.  на  его  сторону,  получив  в  управление  южные  наибства  имамата.  Возможно,  под  его  влиянием  где-то  после  1842  г.  к  Шамилю  перебежал  Хаджжи-‘Али  и  его  брат  Давудилав  Чохский. Уже после окончания Кавказской войны сам ученый объяснял свой пе-реход  на  сторону  Шамиля  действиями  имама,  заключившего  в  тюрьму  отца  Хаджжи-‘Али, откуда его выпустили только после переселения на территорию имамата обоих сыновей ‘Абд ал-Малика-эфенди17. Не без поддержки Данийал-бека,  покровительствовавшего  суфиям  и  ученым,  Хаджжи-‘Али  вошел  в  окружение  Шамиля  и  постепенно  завоевал  доверие  имама.  Он  продолжал  образование  у  Муртада-‘Али  из  аварского  селения  Урада.  Одновременно  он  занимался  математикой,  архитектурой  и  инженерным  искусством  с  выпускником  османских  и  египетских  медресе  на’ибом  Чечни  Хаджжи-Йусуфом.  Позднее  Хаджжи-‘Али  стал  главным  военным  инженером  Шамиля,  возво-дил  крепости,  завалы  и  иные  оборонительные  сооружения  во  всех  наибствах  имамата. Добившись доверенности Шамиля, он стал его секретарем (катиб). Оставаясь на этом посту с 1847 до 1859 г., он вел дипломатическую переписку, расходно-приходные книги, заведовал снабжением новой регулярной пехоты(низам), сформированной в середине 40-х годов XIX в. по османскому образцу. Сопровождая Шамиля в походах, он заведовал казной (байт ал-мал)

Участие Хаджжи-‘Али в джихаде на стороне Шамиля выходит на более об-щую  проблему  характера  мусульманского  сопротивления  горцев  Российской  империи.  За  всем  движением  в  российской  и  зарубежной  литературе  закре-пилось сомнительное с Исламоведческой точки зрения понятие «мюридизм», вроде бы указывающее на то, что в основу его лег суфизм. На деле, однако, все было  намного  сложнее.  Многие  участники  джихада,  включая  Хаджжи-‘Али,  симпатизировали шейхам влиятельного тогда на Восточном Кавказе братства (тарикат)  Накшбандийа-Халидийа.  Первый  и  третий  имамы  даже  входи-ли в него, а их суфийские наставники шейхи Мухаммад ал-Йараги и Джамал ад-Дин переселились на территорию имамата. Но ни Шамиль, ни зачинатель джихада имам Гази-Мухаммад шейхами тариката не стали, хотя последующие поколения представляли их таковыми. Большинство участников джихада во-обще  не  имели  никакого  отношения  к  Накшбандийа-Халидийа  и  другим  суфийским  братствам (Суфийская    подоплека    движения    Шамиля  подробно  разобрана  в  работах  немецкого   востоковеда   Михаэля   Кем-пера: Кемпер  М.  К  вопросу  о  суфийской  основе  джихада  в  Дагестане  //  Подвиж-ники  Ислама:  культ  святых  и  суфизм  в  Средней Азии и на Кавказе / Сост. и отв. ред.  С.Н.  Абашин  и  В.О.  Бобровников.  М., 2003; Kemper M. Herrschaft, Recht und Islam  in  Daghestan  von  den  Khanaten  zum  gihad-Staat. Wiesbaden, 2005).  В  своей  переписке  должностные  лица  имамата  ничего  не говорят о суфийских материях и даже не упоминают про тарикат. Суфийские мотивы совершенно выпадают и из сочинения Хаджжи-‘Али. Почему же они называли себя мюридами имама и его заместителей-на’ибов?

В этом запутанном вопросе нам помогает хроника Хаджжи-‘Али. В начале своего сочинения он говорит, что у сторонников джихада слово «мюрид» при-обрело другое значение — «истинно веровать в Бога и поклоняться Ему, оди-наково  стараться  делать  всем  людям  добро,  не  ослушиваться  имама,  не  лгать  перед  ним,  не  изменять  ему  ни  в  чем,  не  брать  взяток  с  народа,  не  воровать,  но,  если  нужно,  то  попросить  и  исполнять  без  замедления  все  приказания  имама,  как  бы  они  ни  были  трудны» (Гаджи-Али.     Сказание     очевидца     о Шамиле / Под ред. В.Г. Гаджиева. Махачкала, 1995. С. 28).  К  сожалению,  здесь  русский  перевод  хроники  наполнен  христианскими  аллюзиями.  Значение,  которое  вкладывал  в  это  примечание  Хаджжи-‘Али,  лучше  понятно,  если  воспользоваться  похожей глоссой в начале хроники Мухаммад-Тахира ал-Карахи:

190 Раздел I. ИСТОРИЯ «На языке живущих в области Шамиля мурид — это тот, кто трудится под властью  шариата  (сийасаташ-шар‘ийа)  и  повинуется  ему,  хотя  бы  внешне,  а мунафик  и  вероотступник  (муртадд)  —  тот,  кто  поддерживает  деньгами  не-верного  врага,  перебежал  к  нему  или  живет  под  его  властью,  пусть  даже  это  истинно правоверный» (Мухаммад-Тахир ал-Карахи. Барикат ас-суйуф ал-джабалийа фи ба‘д ал-газават аш-шамилийа. Махачкала, б.г. С. 5.)

В этом определении мюрид теряет связь с суфийским путем (тарика), при-обретая  значение  правоверного  мусульманина,  следующего  нормам  шариата.  Немецкий  востоковед  Михаэль  Кемпер  обнаружил  похожее  толкование  тер-мина  в  полемических  суфийских  трактатах  второй  трети  XIX  в.  в  связи  с  раз-бором   технических   приемов   обучения   суфиев (Кемпер М. К  вопросу  о  суфийской  основе  джихада  в  Дагестане  //  Подвиж-ники  Ислама:  культ  святых  и  суфизм  в  Средней Азии и на Кавказе / Сост. и отв. ред.  С.Н.  Абашин  и  В.О.  Бобровников.  М., 2003. С. 293). Ученики и преемники упоминавшихся выше Ярагского  и  Кумухского  шейхов  считали  шариат  начальным  этапом  для  принятия  тариката  на  пути  суфия.  Поддержав  джихад,  они  требовали  от  всех  мусульман   Дагестана   вооруженной   борьбы   против  мусульман-коллаборационистов,  ставших  на  службу Российской империи. Воителей-гази, переселившихся   на   земли,   контролируемые   имама-том, стали называть шариатскими мюридами с тем, чтобы  отличить  их  от  мюридов  тариката.  Вместе  с  тем  за  пределы  братства  были  фактически  вы-ведены  отдельные  суфийские  практики,  такие  как  так  называемый  громкий  зикр  (богопоминание),  превратившийся  в  разновидность  военного  гимна  имамата.  Совершение  тихого  зикра  «сердца»  (кал-би),  связи  сердец  с  наставником  (рабита)  и  другие  приемы  обучения  суфиев  остались  прерогативой  тарикатских  мюридов  братства.  Русские  дорево-люционные  наблюдатели  переделали  шариатских  мюридов  в  наибских.  Одним  из  таких  шариатских  мюридов Шамиля был Хаджжи-‘Али.

Людям  свойственно  не  раз  менять  свои  убеждения. Так было и с нашим историком. До 1859 г. он   был   ревностным   сторонником   шариатского   движения,  считая  необходимым  очищение  веры  мусульман   Дагестана   от   неисламских      обычаев   (расм, ‘адат) в джихаде с русскими завоевателями и поддерживающими их лицемерами (мунафикун) из   числа   мусульман.   Следы   такого   отношения   можно найти и в его хронике, основная часть которой, по его собственному признанию, была написана между 1848 (1264 г.х.) и 1859 (1276 г.х.) г. (Гаджи-Али.     Сказание     очевидца     о Шамиле / Под ред. В.Г. Гаджиева. Ма-хачкала, 1995. С. 24)

Хаджжи-‘Али оставался с имамом до конца вооруженной борьбы и даже выступил парламентером при сдаче Шамиля в Гунибе командующему  Кавказской  армией  князю  А.И.  Барятинскому  26  августа  (по  новому  стилю  7  сентября)  1859  г. (Гаджи-Али.     Сказание     очевидца     о Шамиле / Под ред. В.Г. Гаджиева. Махачкала, 1995. С. 65)  К  1860-м  —  началу  1870-х  годов  взгляды  ученого  изменились.  Пути  историка  и  его  бывших  покровителей  разошлись.  Изменивший  Шамилю  Данийал-бек  эмигрировал  в  Османскую  империю.  Хаджжи-‘Али вновь поступил на русскую службу. Как и многие другие участники  джихада  1828–1859  гг.,  он  считал  тогда  дальнейшее  сопротивление  России  бессмысленным.  Среди  дагестанских  улемов  и  суфиев  к  этому  времени сложилась влиятельная партия, выступавшая против войны. К ней, по-видимому, примкнул и Хаджжи-‘Али Чохский Период его жизни после окончания Кавказской войны известен много хуже. После  1859  г.  никаких  писем  или  сочинений  ученого,  кроме  окончательной  версии  его  «Сказания»,  выпущенного  в  1873  г.  в  русском  переводе  в  Сборнике  сведений о кавказских горцах в Тифлисе, нам пока не известно (Хаджи-Али.     Сказание     очевидца     о  Шамиле  //  Сборник  сведений  о  кав-казских  горцах  (далее:  ССКГ).  Вып.  VII.  Отд. I. Тифлис, 1873. С. 1–76).

В литературе имеются  разные  предположения,  как  сложилась  его  жизнь.  Азербайджанская  исследовательница  М.С.  Неймат  считает,  что  сразу  же  после  пленения  Шами-ля Хаджжи-‘Али спешно покинул родину, уехав в Елисаветпольскую губернию Восточного  Закавказья  (ныне  Азербайджанская  Республика),  где  был  избран  кади суннитской общины г. Нухи и занимал этот пост до смерти зимой 1895 г.*

* Неймат  М.С.  Корпус  эпиграфиче-ских   памятников   Азербайджана.   Т.   II:   Арабо-персо-тюркоязычные         надписи         Шеки-Закатальской зоны (XIV век — на-чало XX века). Баку, 2001. С. 223–224



Основанием для этой смелой гипотезы послужила обнаруженная ей на кладби-ще  Чол  г.  Шеки  (дореволюционной  Нухи)  эпитафия  одного  участника  шами-левского  джихада,  носившего  имя  Хаджжи-‘Али.  Надпись  насхом  в  централь-ной нише на лицевой стороне стелы, помещенная в 9 картушей, гласит:

«Владычество  принадлежит  Аллаху,  Единому,  Могучему!    Это  мо-гила  покойного  прощенного    обновителя  Ислама  ал-Хаджж    ‘Али,  переселившегося мухаджиром в Дагестан. Он  гази Шамиля (Шамуил), воевавший с ним  за оживление веры посланца Аллаха, пока не приехал  в 1274 году в Нуху и  поселился после захвата русскими  Дагестана и был принят ими имамом».

Стела содержит еще несколько стандартных благопожеланий душе покой-ного  и  славословий  Аллаху.  Внизу  с  ее  левого  торца  приведена  памятная  за-пись (та’рих):

«Шамуил   —   1274   год.   Покойный   скончался   в   месяце   ша‘бан   1312 года» (рис. 1)*.

* Неймат  М.С.  Корпус  эпиграфиче-ских   памятников   Азербайджана.   Т.   II:   Арабо-персо-тюркоязычные         надписи         Шеки-Закатальской зоны (XIV век — на-чало XX века). Баку, 2001.  С.  158  (надпись  No  821),  фото  821  и  прорисовка  821а  на  с.  343.  Общее    содержание    надписи    в    книге    М.С.  Неймат  передано  совершенно  вер-но,  но  отдельные  места  ее  перевода  вы-зывают  сомнения  и  были  поправлены,  так   же   как   и   идентификация   почерка   эпитафии, почему-то принятого исследо-вательницей за сулс. В пятой строке-кар-туше  основной  надписи  между  словами «ал-гази» и Шамиль нет связи, иначе пер-вое имя было бы поставлено без артикля.

Находка эта, безусловно, любопытная, но выводы азербайджанского эпи-графиста  вызывают  сильное  сомнение.  Во-первых,  в  надписи  не  приведена  нисба  покойного.  Он  носит  имя  нашего  историка,  но  про  его  чохское  про-исхождение  ничего  не  сказано.  Во-вторых,  ничего  не  говорится  и  о  том,  что  имам  суннитской  мечети  г.  Нуха,  скончавшийся  между  январем  и  февралем  1895  г.,  был  родом  из  Дагестана.  Он  участвовал  в  джихаде  1828–1859  гг.,  но  как  переселенец  (ал-мухаджир)  в  Дагестан.  Вполне  возможно,  что  эпитафия  принадлежала  тезке  дагестанского  ученого  из  Закавказья,  возможно,  той  же  Нухи. Неймат считает, что составитель надписи ошибся в сроках капитуляции Шамиля,  сместив  их  с  лета–осени  1859  г.  (1276  г.х.)  на  август  1857  —  июль  1858 г. Однако Хаджжи-‘Али не покидал Дагестан до 1870-х годов. Об этом говорят русские документы. Кавказский календарь за 1862 г. называет его в числе чиновников учрежденного в крае в 1860 г. военно-народного управления (Кавказский    календарь.    Тифлис,    1862. С. 399). Одновременно  ученый  состоял  корреспондентом  Отделения  по  управлению  горскими народами (с 1865 г. Кавказского горского управления) при Главном штабе Кавказской армии в Тифлисе.

Более  обоснованным  представляется  предположение  московского  историка  П.И.  Тахнаевой,  сделанное  на  основе  сличения  архивов  Кавказского  наместничества  в  Махачкале  и  Тбилиси,  дагестанских  хроник  и  воспомина-ний с устными преданиями чохцев. Она считает, что Хаджжи-‘Али никуда не уезжал из Дагестанской области. Во всяком случае, об этом говорят казенные ведомости  служивших  по  военно-народному  управлению  лиц.  «Поручик  милиции Гаджи-Али Малик-оглы» числится с 28 ноября 1860 г. депутатом Дагестанского  народного  суда  в  г.  Темир-Хан-Шура.  Постепенно  он  поднимался  по служебной лестнице, работая в российской военно-народной администрации  Гунибского  округа,  в  который  в  1860  г.  вошла  территория  упраздненного  с  победой  над  Шамилем  союза  общин  Андалал  и  земли  Чоха.  10  февраля  1865  г.  Хаджжи-‘Али  получил  чин  прапорщика,  26  февраля  1868  г.  —  подпоручика, 30 августа 1871 г. — поручика, 24 декабря 1876 г. — штабс-капитана (Центральный  государственный  архив  Республики  Грузия  (Тбилиси,  далее:  ЦГА  РГ).  Ф.  545.  Оп.  1.  Д.  1756.  Пере-писка  об  офицерах-горцах,  участвовав-ших  в  Дагестанском  восстании  1877  г.  Л.  15–20.  Записка  о  службе  в  милиции  штабс-капитана Гаджи-Али Малик-оглы, январь 1879 года. Автор выражает исключительную   благодарность   П.И.   Тахнаевой,  любезно  предоставившей  ему  эти  и нижеследующие материалы).

Затем его военная карьера на императорской службе внезапно резко обрыва-ется.  В  месячном  рапорте  о  состоянии  канцелярии  начальника  Дагестанской  области  и  Дагестанского  народного  суда  за  сентябрь  1877  г.  «Гаджи-Али  Ма-лик-оглы» еще числится депутатом Дагестанского народного суда, а в октябре 1877 г. его фамилия в ведомости отсутствует (ЦГА  РГ.  Ф.  545.  Оп.  1.  Д.  1569.  Л. 6об. Месячная отчетность о состоянии чинов военно-народного управления Дагестанской области, 1877 г).

Что  же  случилось  с  нашим  героем?  Здесь  на  помощь  нам  приходят  местные  семейные  предания  и  мусульманские  хроники.  Именно  в  эти  месяцы  в  Нагорном  Дагестане  развернулось  восстание  против  русского  владычества,  к которому примкнули и некоторые служащие военно-народной администра-ции  области.  Восстание  1877  г.  было  последней  крупной  вспышкой  мусульманского  повстанчества  на  российском  Кавказе  до  1917  г.  Слухи  о  приближении  к  Кавказу  освободительной  османской  армии,  распространившиеся  с началом Русско-турецкой войны в 1877 г., вызвали стихийные антироссийские  бунты  в  Дагестанской  и  Терской  областях  (на  территории  Дагестана  и  Чечни), а также в Сухумском округе Западного Закавказья (в Абхазии). В Горном  Дагестане  циркулировали  письма  ставшего  генералом  османской  армии  сына  Шамиля  Гази-Мухаммада,  призывавшие  мусульман  Кавказа  подняться  на джихад. Если верить семейным преданиям в передаче Хаддуч Дагестанлы, Хаджжи-‘Али  тоже  получал  такие  письма (Дагестанлы  Хаддуч.  Жизнь  одного  воина. С. 26).  Ни  одного  из  таких  писем  не  дошло, в русской редакции его хроники, появившейся за четыре года до начала восстания, историк резко критиковал поведение сына Шамиля. Однако у нас имеется  одно  обращенное  к  Хаджжи-‘Али  ал-Чухи  короткое  доверительное  письмо уже времен восстания, опубликованное А. Тахо-Годи в 1925 г. Из него можно  заключить,  что  в  ополчении  восставших  он  командовал  отрядом  конницы (Это  письмо  недавно  перепечатано  Т.М.  Айтберовым  в  сборнике  докумен-тов:  Восстания  дагестанцев  и  чеченцев  в   послешамилевскую   эпоху   и   имамат   1877 года. С. 153).

Почему  Хаджжи-‘Али  мог  вновь  примкнуть  к  джихаду?  Вероятно,  немалую  роль  здесь  сыграли  преувеличенные  надежды  на  помощь  османской  армии. Свой очередной переход от русских к их противникам он мог объяснять простым  нарушением  перемирия  с  неверными,  что  шариат  дозволяет  делать  правоверным  на  территории  войны  (араб.  дар  ал-харб),  каковой,  по  мнению  многих  улемов,  поддержавших  джихад,  оставался  тогда  Дагестан  и  Кавказ.  Похожие  оправдания  встречаются  в  сохранившихся  арабских  хрониках  восстания 1877 г. (Это  письмо  недавно  перепечатано  Т.М.  Айтберовым  в  сборнике  документов:  Восстания  дагестанцев  и  чеченцев  в   послешамилевскую   эпоху   и   имамат   1877 года. С.  49–50,  56,  64,  68–69,  72,  74.  Подробнее  об  этом  см.:  Бобровни-ков В.О. Мусульмане Северного Кавказа: обычай, право, насилие. М., 2002. С. 142–147) Как бы то ни было, джихад 1877 г. был быстро и жестоко подавлен.  Его  поражение  говорит  об  окончании  эпохи  вооруженного  мусульманского повстанчества на Северном Кавказе. Попытка восстановить имамат провалилась.  Вернуться  к  временам  Кавказской  войны  оказалось  уже  не-возможно.  Ополчение  горцев  не  могло  сравниться  с  регулярной  российской  армией.  Копируя  учреждения,  созданные  имамом  Шамилем  и  его  предшественниками,  руководители  восстания  не  смогли  вдохнуть  в  них  искру  жизни. Восстание так и не смогло создать государственной структуры, способной конкурировать с аппаратом власти Российской империи. Вместе с тем джихад 1877  г.  носил  массовый  характер.  Согласно  российской  статистике,  на  Северо-Восточном Кавказе волнения охватили 394 селения. Из 13 140 дворов горцев  области  в  нем  в  разной  степени  участвовало  11  642 (Центральный  государственный  ар-хив  Республики  Дагестан  (ЦГА  РД,  Ма-хачкала). Ф. 2. Д. 279).  Поддаться  слухам  и надеждам юности о создании на Кавказе шариатского общества мог и такой умудренный жизнью человек, как Хаджжи-‘Али.

О  том,  как  он  окончил  свою  жизнь,  точных  сведений  нет.  Современник  событий ‘Али ас-Салти называет в числе арестантов Гунибской крепости, переведенных  оттуда  в  Темир-Хан-Шуринскую  тюрьму  и  скончавшихся  там  от  ран  и  болезней,  «ученого  Хаджжи-‘Алилава  Чохского»,  в  котором  известный  специалист  по  этой  эпохе  Тимур  Айтберов  узнал  нашего  героя (Восстания  дагестанцев  и  чеченцев  в   послешамилевскую   эпоху   и   имамат   1877  года.  С.  122,  243.  См.  также:  ‘Али ас-Салти.  Та’рих  //  Рукописный  фонд  Института истории, археологии, этногра-фии Дагестанского научного центра РАН (Махачкала). Ф. 1. Оп. 1. Д. 430. Л. 16–17).  Хаддуч  Дагестанлы  рисует  красочную  картину,  согласно  которой  «Гаджи-Али,  как  ак-тивный  участник  восстания,  был  закован  в  кандалы  и  отправлен  в  Харьков,  где он был осужден и приговорен к смертной казни» (Дагестанлы Хаддуч. Жизнь  одного  воина. С. 26). Последнее абсолютно невозможно. В ссылке дагестанцев не казнили. В то же время в этой фантазии есть  крупица  истины.  Ссыльных  отправляли  в  Россию  двумя  путями  —  во-дным, через Петровск и Астрахань, и сухопутным, через Харьков. Сотни, если не  тысячи  мусульман  Дагестана  и  Чечни  погибли  в  ссылке  от  непривычного  климата и болезней. Оставшимся в живых по амнистии, объявленной в 1883 г. Александром III, было разрешено вернуться домой.

Вероятно, чтобы окончательно сбить нас с толку, в игру вступает еще один источник.  В  1882  г.  Хаджжи-‘Али  со  своим  сыном  Мухаммад-Шарифом  не-понятным  образом  появляется  на  изданной  в  Дагестане  фотовиньетке  среди  чиновников военно-народного управления (Тахнаева  П.И.  Чох  в  блистательную  эпоху Шамиля, 1840–1850 гг. С. 30, 155). Сохранилась реляция о награж-дении Мухаммад-Шарифа серебряной медалью за участие в подавлении вос-стания 1877 г., для чего он вернулся из С.-Петербурга, где служил в гвардии (ЦГА  РД.  Ф.  126.  Оп.  1.  Д.  124.  По-служной  список  офицеров  из  туземцев  Среднего Дагестана, 1880 г. Л. 69.).

Итак, какому же из источников верить? Пока у нас не хватает данных, чтобы сделать  выбор.  Решающее  слово  остается  за  архивными  документами  об  аре-стах и высылке участников восстания 1877 г. в Дагестане и Центральной Рос-сии, которые пока еще не до конца изучены (В  2009  г.  П.И.  Тахнаевой  посчаст-ливилось   найти   в   архиве   Кавказского   наместничества  в  Тбилиси  переписку  об  офицерах-горцах,   участвовавших   в   Да-гестанском  восстании  1877  г.  Согласно  «Списку  офицеров  милиции,  казненных  и  сосланных  за  измену  нашему  Прави-тельству»,    «штабс-капитан    Гаджи-Али    Малик-оглы»  был  исключен  из  списков  офицеров  и  приговорен  к  ссылке  в  ка-торжную работу приказом по Кавказско-му военному округу от 27 апреля за No 236 1878 года (ЦГА РГ. Ф. 545. Оп. 1. Д. 1756. Л. 15–20). Дальнейшая судьба нашего ге-роя  все  еще  остается  неизвестной,  но  об  его участии в джихаде 1877 г. теперь мож-но говорить вне всякого сомнения. Автор благодарит  П.И.  Тахнаеву  за  предостав-ленные данные).

В  заключение  нужно  охарактеризовать  творческое  наследие  ученого.  Оно  невелико, но значительно. В историю он вошел как автор «Сказания очевид-ца о Шамиле». Из других его сочинений имеется только упоминание о пред-принятом  ученым  по  предложению  сына  Шамиля  Джамал  ад-дина  переводе  Корана  на  аварский  язык.  О  нем  в  1870  г.  писал  современник  Хаджжи-‘Али  известный кавказовед барон П.К. Услар (У[слар] П.  О  распространении  гра-мотности  между  горцами  //  ССКГ.  Вып.  III. Отд. IV. Тифлис, 1870. С. 18).

Похоже, однако, что всегда точный Услар на этот раз ошибся в определении жанра сочинения. Первые переводы Корана появились на Кавказе под российским влиянием только в конце ХХ в. Скорее всего, речь могла идти об аварском комментарии на Коран (тафсир), над  которым  работал  Хаджжи-‘Али.  Подобные  сочинения  были  более  в  духе  его эпохи. Труд этот был доведен до половины и, по-видимому, погиб вместе с библиотекой ученого при штурме Гуниба в 1859 г.

Судьба  его  знаменитой  хроники  не  столь  печальна.  Правда,  ее  арабский  оригинал утерян и даже подлинное название неизвестно. У нас имеется лишь сокращенный   русский   перевод,   если   не   пересказ   военного   переводчика   Г.А.  Подхалюзина*.

* О  разнице  между  русским  переска-зом  и  арабским  оригиналом  сочинения  Хаджжи-‘Али    можно    составить    пред-ставление,   если   сравнить   труд   Джамал   ад-Дина    ал-Гази-Кумухи    о    суфийской    этике  «Ал-адаб  ал-мардийа  фи-т-тарика  ан-накшбандийа»  (ССКГ.  Вып.  II.  Отд.  III. Тифлис, 1869. С. 2–22) с арабской вер-сией  этого  трактата,  изданной  в  Петров-ске  в  1905  г.  Последняя  примерно  в  три-четыре   раза   длиннее   (83   с.   против   22)   и  полна  отсутствующих  в  переводе  сюже-тов по этике (сулук) и практикам суфизма.
 

Писарская  копия  сочинения,  выполненная  для  кавказского  наместника  великого  князя  Михаила  Николаевича,  хранится  в  Отделе  рукописей РГБ в Москве. В 1995 г. дагестанский историк В.Г. Гаджиев выпу-стил на ее основе научное издание хроники. Главным героем своего сочинения Хаджжи-‘Али  сделал  Шамиля,  рисуя  его  полководцем,  законодателем  и  вос-становителем  Ислама.  Источниками  хроники  стали  дневники  Хаджжи-‘Али  во время работы секретарем Шамиля, воспоминания третьего имама и других очевидцев  событий,  а  также  официальная  переписка  имамата.  Важнейшие  письма,  в  частности  переписка  между  князем  А.И.  Барятинским  и  Шамилем  перед сдачей Гуниба, включены в состав «Сказания». Конечно, повествование Хаджжи-‘Али не идеально с точки зрения современного историка. Как уже говорилось,  он  не  тверд  в  датах.  Хронист  пристрастен  в  изображении  деятелей  имамата,  преувеличивая  влияние  своего  учителя  Хаджжи-Йусуфа,  которому он  приписал  составление  знаменитого  уложения  Шамиля,  черня  его  и  собственных соперников на’иба Кебед-Мухаммада из с. Телетль и сына Шамиля Гази-Мухаммада,  властолюбие  которого  привело,  по  его  мнению,  к  поражению имамата.

В тексте хроники заметны следы авторской правки, сделанные после 1859 г. Тогда к ней было добавлено верноподданное посвящение кавказскому наместнику великому князю Михаилу Николаевичу, эпизоды джихада получили пророссийскую  трактовку.  Под  влиянием  бытовавшего  в  России  и  Европе  пред-ставления  об  отсталости  мусульманского  Востока  усилились  характерные  для  сторонников  шариатского  движения  выпады  против  запрещенных  Шамилем  «диких»  местных  обычаев,  обвинения  горцев  в  постоянных  насилиях  и  «природном  хищничестве» *. 

* Хаджжи-‘Али принадлежит классическое  определение  дикой  горской  экзотики  на  Кавказе:  «горцы  дики  как  сама  природа,   окружающая   их,   хищны   как   звери».  См.:  Гаджи-Али.  Указ.  соч.  С.  24.  Об  образе  горского  хищничества  и  ориентализации  российского  Кавказа  XIX  в. см. в моей работе: Бобровников В.О. «Горское  хищничество»  в  теории  и  практике  российского  ориентализма  на  Северном  Кавказе  XIX  в.  //  Меняющаяся  Европа:  проблемы   этнокультурного   взаимодействия. М., 2006. С. 367–383.

Неудивительно,  что  власти  Кавказского  наместниче-ства положительно оценили хронику, предприняв ее перевод и издание в 1873 г. Сочинение  Хаджжи-‘Али  оказало  определенное  влияние  и  на  советскую  историографию.  Отечественных  историков  ХХ  в.  особенно  пленял  «социологизм»  Хаджжи-‘Али, его частые выпады против горской знати и богатеющей верхушке администрации имамата (См.,   например:   Покровский   Н.И. Кавказские войны и имамат Шамиля. М., 2000.  С.  78;  Гаджиев  В.Г.  Об  авторе  и  его  книге //Гаджи-Али. Сказание очевидца о Шамиле. С. 16, 21).

Благодаря переводу хроники на русский язык она быстро вошла в научный оборот и к настоящему времени стала классикой кав-казоведения. Ни одна работа, посвященная Северному Кавказу XIX в., не обхо-дится без цитирования Хаджжи-‘Али. Арабские сочинения его современников, переведенные  на  русский  язык  лишь  в  конце  ХХ  в.*,  были  менее  удачливы  и,  как правило, выпадают из поля зрения историков-русистов.

* За исключением уже упоминавшей-ся  выше  хроники  Мухаммада-Тахира  ал-Карахи,  появившейся  на  русском  языке  в 1941 г., это замечание относится ко всем без  исключения  произведениям  мусуль-манской     историографии     российского     Кавказа XIX — первой трети ХХ в., изда-вавшимся и переводившимся уже в пост-советское время. Наиболее важные из них: Гасан-эфенди  Алкадари.  Асари-Дагестан.  Махачкала,  1994;  Абдурахман  из  Газику-муха.  Книга  воспоминаний  /  Араб.  факсимиле и рус. пер. с араб.  М.-С. Саидова; под  ред.  А.Р.  Шихсаидова  и  Х.А.  Ома-рова.      Махачкала,      1997;      Абдурахман  ал-Газигумуки.  Краткое  изложение  под-робного изложения дел имама Шамиля / Пер.  с  араб.  и  публ.  Н.А.  Тагировой.  М.,  2002; Геничутлинский Xайдарбек. Истори-ко-биографические и исторические очер-ки / Пер. с араб. и авар. Т.М. Айтберова. Махачкала, 1992; хроники и стихи, вклю-ченные в сборник: Восстания дагестанцев и  чеченцев  в  послешамилевскую  эпоху  и  имамат  1877  года  /  Сост.  Т.М.  Айтбе-ров, Ю.У. Дадаев, Х.А. Омаров. Махачка-ла, 2001

Причина  такого  невнимания  кроется  в  непонимании  Исламских  реалий  и  системы  понятий.  Свою  роль  здесь  сыграли  позитивистский  подход  к  тек-стам  и  стремление  к  получению  объективной  картины  прошлого,  о  чем  уже  говорилось  выше.  При  этом  религиозные  взгляды  авторов,  их  объяснения  происходившего и в особенности выпады против «дикости» и «хищничества» горцев  отбрасывались  как  не  заслуживающий  внимания  вздор  или  влияние  царской цензуры (См.,   например:   Покровский   Н.И. Указ. соч. С. 72). Такой подход привел к ложному истолкованию в русисти-ке и сочинения Хаджжи-‘Али. Даже обращавшиеся к его творчеству талантли-вые  источниковеды-русисты  Н.И.  Покровский  и  В.Г.  Гаджиев  недооценива-ли значения жанровых особенностей его хроники. Последний верно отметил использование  историком  популярных  в  его  время  средневековых  дагестан-ских хроник «Та’рих Дагистан», «Дербент-наме» и ряда аульных хроник и па-мятных  записей  (та’рих) (Гаджиев В.Г. Об авторе и его книге. С. 13).  Но  ни  он,  ни  тем  более  Покровский  не  обратили  внимания, что «Сказание очевидца о Шамиле» написаны в том же жанре. Вы-пады против горской знати и корыстолюбия на’ибов — не свидетельство вер-ности действительности, а заимствование из поздних редакций таких хроник, формирование которых завершается именно в период шариатского движения и  российского  завоевания.  Вместе  с  тем  труд  Хаджжи-‘Али  говорит  о  карди-нальных  переменах  в  системе  ценностей,  понимании  власти  и  способе  писа-ния истории, которое происходило среди мусульманской духовной элиты Да-гестана в период джихада второй трети XIX в.
« Последнее редактирование: 13 Декабря 2019, 04:52:44 от Абд-ур-Рахман »

Оффлайн Абд-ур-Рахман

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 4667
Re: Учёные-историки
« Ответ #4 : 30 Января 2020, 02:03:52 »
Полжизни, отданные архивам
11.09.2012

Зарема Ибрагимова пока доктором не стала, но как ученый состоялась

Справка «ВР». Зарема Хасановна Ибрагимова родилась в г. Грозном. Окончила среднюю школу в г. Ливны Орловской области и с отличием исторический факультет Чечено-Ингушского госуниверситета (1992 год). Еще будучи студенткой, стала научным сотрудником Института гуманитарных исследований ЧР. Окончила аспирантуру института российской истории РАН, кандидатскую диссертацию по теме «Терская область под управлением М.Т. Лорис-Меликова» защитила в МГУ им. М.В. Ломоносова. Около 20 лет живет в Москве, длительное время работает научным сотрудником – ученым секретарем Центра изучения Центральной Азии, Кавказа и Урало-Поволжья Института востоковедения РАН. Она также является старшим научным сотрудником отдела «История народов Северного Кавказа АН Чеченской Республики». Зарема Хасановна Ибрагимова — автор 15 монографий по проблемам чеченской истории.

Газета «Вести республики», наряду с некоторыми периодическими изданиями Чеченской Республики не раз публиковала материалы об одном из самых талантливых чеченских историков – Зареме Ибрагимовой. Тем не менее, я посчитал уместным, будучи недавно в столице, пообщаться с этой обаятельной молодой женщиной и замечательным человеком. Надо сказать, несмотря на выходной день, она любезно согласилась на интервью для газеты и за чашкой чая в Центре изучения Центральной Азии, Кавказа и Поволжья Института востоковедения Российской академии наук мы поговорили о препонах на научной стезе для представительницы чеченского народа, планах Заремы Хасановны на будущее.

– Зарема Хасановна, Вы уже многие годы и на серьезном уровне занимаетесь исторической наукой. Подготовили и опубликовали ряд фундаментальных трудов, около полутора десятка лет является кандидатом исторических наук. Не пора ли замахнуться на докторскую диссертацию?

– Вопрос, как говорится, интересный. Дело не в том, что я не хочу написать или не могу защитить докторскую диссертацию. Если сложить все, что написано за годы своей научной деятельности, то материалов наберется не на одну докторскую. В принципе я уже выходила на защиту диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук в Московском государственном университете имени М.В. Ломоносова, но дело уперлось в предвзятости ко мне со стороны ряда членов ученого совета…

– Наверное, из-за злополучной «пятой графы»?

– Нельзя сказать, что меня третировали и преследовали из-за того, что я чеченка. Но неприятности на этой почве были и продолжаются. А впервые с предвзятым отношением к себе я столкнулась еще в 1986 году, когда поступала в Московский государственный историко-архивный институт. Несмотря на основательную подготовку и приличные ответы, меня, откровенно говоря, срезали на вступительных экзаменах, снизив баллы. Испытав горечь обиды на такую несправедливость, я подала документы в Московский институт стали и сплавов (МИСиС) и стала готовиться к вступительным экзаменам. Но в это время со мной произошел неприятно-курьезный случай: потеряла все деньги, выданные родителями. Даже на телеграмму домой не осталось. Из-за расстроенных чувств провалила первый же экзамен.
Деньги, к счастью, позже нашлись в общежитии, но пришлось вернуться в Грозный и за считанные дни я подготовилась и поступила на истфак ЧИГУ. Научным руководителем моей дипломной работы по теме «Индия и Япония в планах Германии и Японии в годы второй мировой войны», которую успешно защитила, а впоследствии опубликовала в форме монографии, был доктор исторических наук Шахрудин Айдиевич Гапуров.
Надо сказать, что на нашем курсе учились очень талантливые ребята. Например, Лиза Мачукаева, которая после окончания ЧИГУ защитила кандидатскую в МГУ, Макка Цечоева, также ставшая кандидатом исторических наук, Мадина Гакаева – дочь ныне покойного доктора исторических наук, профессора Джабраила Гакаева.
Мне повезло, что еще будучи студенткой меня пригласил на работу директор Института гуманитарных исследований ЧР Ваит Хумидович Акаев, ныне доктор философских наук, член-корреспондент Академии наук ЧР, за что ему очень благодарна. Пользуясь возможностью, хочу сказать большое спасибо своему первому наставнику в науке, ныне президенту АН ЧР Шахрудину Айдиевичу Гапурову, известному историку-археологу Мусе Хароновичу Багаеву, которые до сих пор поддерживают меня, радуются моим достижениям в науке.
Также не могу не выразить огромную благодарность чеченским бизнесменам Абубакару Арсамакову, Мовлиду Бажаеву, Президенту Ассоциации чеченских общественных и культурных организаций Исмаилу Дадалаеву, без материальной помощи которых я не смогла бы опубликовать свои труды.
Возвращаясь к вопросу о докторской степени повторю, что не получила ее из-за предвзятости отдельных ученых-мужей к чеченцам и чеченской истории. Тем не менее, я не склонна делать из этого трагедии, так как за двадцать лет научной деятельности доказала свою научную состоятельностью, выпустили 15 монографий, получивших признание в научном мире.

– Как я знаю, Вы родом из Ножай-Юртовского района, как и известные политические и военные деятели второй половины XIX начала ХХ века Чермоевы. К сожалению, о них до сих пор нет серьезных научных исследований. Почему бы Вам не восполнить этот пробел?

– Вопрос, конечно, резонный. Чермоевы, действительно оставили заметный след в чеченской и российской истории. Я, вообще, считаю, что нужно подготовить и создать чеченскую народную энциклопедию, где были бы представлены не только политики, генералы, но и простые люди, будь они пастухами, скорняками или кем-либо другими.

Свою лепту в увековечении земляков я стараюсь внести. Так, мной издана монография «Чеченцы в зеркале царской статистики». Там я сделала таблицы, куда внесли чеченцев, фигурировавших в архивных материалах. Конечно, большинство из них составляют военные. Например, в Военно-историческом архиве России я перебрала дела 800 чеченцев, участвовавших в русско-турецкой войне 1877-1878 годов.

Я также занималась чеченцами Терской области, которым было присвоено дворянское звание. Так вот, среди тех, кому официально было пожаловано звание потомственных дворян, я обнаружила только две фамилии — Чермоевых и Курумовых. Еще много было претендентов на эту привилегию, а также, получивших звание личных дворян.

Интересно, что по общему количеству потомственных дворян Курумовы и Чермоевы занимают первое место в Терской области. Даже у кабардинцев, которые, как известно, породнились еще с русским царем Иваном IV Грозным, нет фамилий с таким числом потомственных дворян. В одной из моих книжек – «Царское прошлое чеченцев: политика и экономика» – есть портрет Чермоевых, разумеется, и самого Абдул-Межида (Тапы Чермоева). А потомкам Курумовых, проживающим в Москве, я передала копии ведомостей, со школьными оценками их именитых предков, чем они были приятно изумлены.

– Зарема Хасановна, в завершение нашей интересной беседы хотелось бы узнать о Ваших планах на будущее.

– Недавно я закончила работу над научно-библиографическим указателем «От Терека до Аргуна» и опубликовала его. Его мы разослали по всем библиотекам и архивам Северного Кавказа. Собираюсь продолжить эту тему, работаю в архивах Москвы, Санкт-Петербурга, Ставрополя, Грозного… Еще предстоит завершить работу с материалами XIX века и взяться за век ХХ-й.
В конце названной монографии есть алфавитный указатель имен. В нем можно найти интересующее имя и узнать, в каком архиве искать более подробные данные. Таким образом, люди могут найти сведения о своих родственниках, односельчанах и так далее.
Надо сказать, архивная работа очень тяжелый, кропотливый труд, требующий большого умственного и физического напряжения. Тем не менее, это очень нужное, ценное для науки дело и я ничуть не жалею, что полжизни провела в архивах. Впереди еще уйма работы, новых открытий, которые оправдывают тяжелый труд, греют душу. Помимо архивной деятельности сейчас работаю над подготовкой тематического фотоальбома по истории Грозного. В этой работе, конечно, вплотную придется подсесть в Интернет. Есть у меня и другие научно-исследовательские задумки. Надеюсь, для их реализации хватит сил и времени.

– Я также надеюсь, что Вы, с помощью Всевышнего, добьетесь осуществления всех своих планов и еще долго будете радовать нас научными достижениями. Дай вам Бог, всяческих благ, здоровья, счастья!

– Спасибо за добрые пожелания, постараюсь оправдать надежды моих учителей, коллег, земляков.

Беседу вел А. Нажаев
Фото из архива Заремы
Ибрагимовой
№170 (1853)

http://vesti95.ru/2012/09/45389743/

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 11778
Re: Учёные-историки
« Ответ #5 : 16 Февраля 2020, 03:43:54 »
М.М. Базоркин – основоположник ингушской исторической науки

Мурад Муртузович Базоркин

Важность исторического описания цивилизации любого народа для его успешного и поступательного развития является общим местом в современном мире.
Народам, которые сами не пишут свою историю, её напишут другие, в лучшем случае, а в худшем – присвоят её себе. Ингушам, как известно, не надо ходить далеко за примерами. Эту простую, очевидную истину ингуши поняли не сейчас. Еще в далекие 30-е годы XX века первым, кто приступил к глубоким научным исследованиям ингушской истории и проделал титаническую работу по реконструкции древней истории ингушского народа, был Мурад Муртузович Базоркин, которого с полным основанием можно назвать основоположником ингушской исторической науки.

Шестого сентября сего года исполнилось 100 лет со дня рождения М.М. Базоркина. Научная общественность республики планирует ряд мероприятий, посвященных этому событию. Главным в этом ряду будет проводимая Ингушским НИИ научная конференция “М.М. Базоркин и ингушская историческая наука”, в которой предполагается участие гостей из других регионов России.

М.М. Базоркин родился 6 сентября 1902 г. в селе Базоркино Пригородного района Ингушетии в семье потомственного военного Муртуза Бонухоевича. Его дед по отцу, Бонухо Байсангурович, был первым ингушским генералом, командиром отдельного его Императорского Величества иррегулярного Ингушского полка, героем русско-турецкой войны 1877-78 гг. на Балканах. Отец Мурада, Муртуз, был командиром Уланского казачьего его Императорского Величества кавалерийского полка, служил в Германии, Польше, с 1912 года – на границе с Турцией.
Мать Мурада Муртузовича из знатной швейцарской семьи французского происхождения. Дед его по матери — Луи де Ратце — был известным горным инженером, работавшим в России от фирмы “Нобель” на исследовании полезных ископаемых в горах Северного Кавказа по приглашению царского двора. Бабушка Мурада Муртузовича по матери была из знаменитой династии бранденбургских курфюрстов (в 1415 – 1701 гг.), прусских королей (в 1701 –1918), германских императоров (в 1871- 1918) Гогенцоллернов. Она была кузиной (двоюродной сестрой) последнего императора Германии Кайзера Вильгельма II.

В 1910 г. Мурад Муртузович поступил учиться в городскую гимназию г. Владикавказа, где прозанимался до 1917 г., окончив 8 классов.
В 1918 г. он вступает в отряд самообороны г. Владикавказа, а затем в Ингушскую народную армию (из-за своего высокого роста, 201см, он был принят в ее ряды, несмотря на 16-летний возраст). Затем участвует в разгроме банд Бичерахова, захвативших г. Владикавказ, был активным участником боев против армии Деникина, где получил два ранения.
В 1925 году его направляют на рабфак, после окончания которого, он поступает в Горский педагогический институт, оканчивает его с отличием и поступает в аспирантуру. После окончания аспирантуры в 1936 г. его направляют на работу в Ингушский научно-исследовательский институт. В институте он последовательно занимает должности научного сотрудника, старшего научного сотрудника и ученого секретаря.

Во время работы в институте он принимает участие в научных экспедициях, работая вместе с известными кавказоведами проф. Н.Н. Семеновым, Н. Яковлевым, Е. Крупновым, языковедом О.А. Мальсаговым, художниками Хаджибикаром Ахриевым и Гази Даурбековым.

В конце 1943 г. его направляют на работу в Чечено-Ингушский краеведческий музей старшим научным сотрудником. 22 февраля 1944 г. он назначается директором Чечено-Ингушского краеведческого музея, а 23 февраля весь ингушский народ был депортирован в Казахстан и Среднюю Азию. В изгнании М. М. Базоркину не разрешили работать по специальности и он вынужден был устроиться каменотесом — гранитчиком, в совершенстве овладев этой специальностью.

После возвращения на Родину Мурад Муртузович работает с 1958 года по 1962 г. в Чечено-Ингушском республиканском историческом музее старшим научным сотрудником. В 1962 году Мурад Базоркин вышел на пенсию. За время работы в музее ему удалось опубликовать следующие работы: “Памятники архитектуры горной Чечено-Ингушетии”, “Борганы в Присунженской долине”, “Кто такие Сунженские казаки”, “Появление гребенских казаков в низовьях Терека”.

Но самые главные работы его жизни, которые могли повлиять на судьбу нашего народа, могли защитить его, так и остались неопубликованными. Теперь, ознакомившись с этими работами, я не сомневаюсь, что он их писал в расчете на лучшие времена для их публикации, ясно понимая, что при его жизни они не увидят свет: ведь талант в той стране получал признание только после смерти. В первую очередь необходимо упомянуть две великие его работы, посвященные древней истории ингушей:
1. Хетто – вейнахская проблема или происхождение ингушей.
2. Происхождение ингушей по географии Вахушти о дзурдзуках.

Первая работа представляет собой докторскую диссертацию, которую М.М. Базоркин завершил в течение четырех лет с 1932 по 1936 гг. Это была первая и выдающаяся попытка проникнуть в тайны древней истории ингушского народа и систематически осветить ее на основе самых современных для того времени знаний. Более того, ни один из народов Северного Кавказа тогда, в далекие уже 30- годы XX века, не мог похвастать наличием своей научно разработанной древней истории. Да и сейчас, строго говоря, им особо нечем похвастаться. Как я уже говорил, в данной работе, впервые в ингушской исторической науке, подвергается скрупулезному, систематизированному научному анализу древняя история и генезис ингушского народа на основе самых современных, обширных знаний, накопленных к тому времени наукой. Более того, М.М. Базоркин вел обширную переписку с выдающимися специалистами ориенталистами того времени для уточнения сведений и фактов, относящихся к древним цивилизациям Малой Азии — того обширного региона, который известен как колыбель цивилизации и с которым Кавказ был тесно связан в древности. Сохранилась его переписка с гениальным исследователем хеттской цивилизации Бедржихом Грозным, который в 1915 году, будучи профессором Венского университета, первым открыл миру хеттский язык, грамматическая структура которого оказалась индоевропейской.
В архиве М.М. Базоркина сохранилось письмо профессору Б. Грозному с длинным перечнем вопросов для уточнения и обсуждения на их предполагавшейся встрече в Тбилиси в 30-е годы XX века. Но тогдашнее руководство Чечено-Ингушского НИИ отказало ему в командировке в Тбилиси и эта встреча так и не состоялась.

В данной работе, на основе обширных археологических, лингвистических, культурно-исторических, фольклорных данных об ингушах и хеттах, автор постулирует этногенетическое родство и прослеживает всесторонние связи между ними, разворачивая на глазах читателя грандиозную историческую панораму, дающую наглядное представление о близости двух древнейших народов, населявших тот обширный регион от Кавказа до Шумера, и от Египта до Индии, который известен ученым, как колыбель цивилизации.

Для того, чтобы понять масштаб и глубину данной работы, необходим небольшой экскурс в историю древних малоазийских цивилизаций, в частности хеттской.

В продолжение II – го тысячелетия до нашей эры группа народов, известная как хетты, которые говорили на индоевропейском языке, правили “Страной Хатти”, в центральной и восточной Анатолии, т.е. современной Турции. Некоторые исследователи (Л.Вулли, Дж. Мелларт и др.) считают, что хетты, вместе с родственными им лувийцами и палайцами, пришли на эту территорию с севера через Кавказ.

Они вытеснили прежних насельников этой территории Хаттов и управляли ею из своей столицы Хаттусаса, что лежит возле современного Богазкея, в центре Турции, в 200 км от Анкары,- примерно с 1900 г до н.э. Большая часть Каппадокийского плато контролировалась ими через союзнические им королевства до 1800 г. до н.э. Они также вели оживленную торговлю с ассирийцами. Около 1800 г. до н.э. Аниттас и его отец Питханас из Куссары разграбили несколько хеттских городов, включая Хаттусас.

Около 1680 г. до н.э. было основано Древнее королевство во главе с королем Лабарной. Он и его преемники значительно расширили владения хеттов, перейдя горы Тавра (горный массив в Турции – А.К.) и ведя войны против Сирии и Ассирии. Король Мурсилис (1620 – 1590 г. до н.э.), приемный внук Лабарны, положил конец Древневавилонскому королевству – династии Хаммурапи. Эта обширная империя, простиравшаяся также до западной оконечности Анатолии, оказалась уязвимой для внутренней борьбы за власть. В 1525 г. до н.э. Телепинус, последний король древнего королевства, взял власть и пожертвовал некоторыми западными районами и всей территорией к востоку от гор Тавра ради более легко управляемого королевства. Примерно в этот период на территории между Хеттами и Ассирией появляется другой культурный народ древности – Хурриты, которые происходят из гор южнее Каспийского моря. Они создают королевство Митанни. С конца 15-го века до н.э. отмечается тотальное проникновение хурритских имен, традиций, ритуалов и религиозного комплекса к хеттам. К этому времени весь религиозный комплекс хеттов состоит из хурритских богов (их насчитывалось около тысячи), а имена хеттских королей хурритские. Столь тесные отношения между хурритами и хеттами получили даже название “хетто – хурритский симбиоз”. Об этом важно помнить, потому что язык хурритов принадлежит восточно-кавказской ветви, к которой также принадлежит и ингушский. Выдающийся английский археолог и ориенталист Л.Вулли, открывший миру древнейшие города шумеров Урук и Ур, назвал хетто-хурритский симбиоз столь же плодотворным, как шумеро-аккадский.
При короле Суппилулиуме (1380 –1340 г. до н.э.) хеттское королевство вновь возрождается, укрепив свой контроль над Сирией. В 1293 г. до н.э. состоялась знаменитая битва хеттов и египтян при Кадеше на р. Оронт в Сирии, окончившаяся перемирием между ними, заключенным фараоном Рамзесом II и королем хеттов Муваталли II. В течение 13-го в. до н. э. они, вместе с Египтом, доминируют на территориях Палестины и Ливана. Хеттское королевство просуществовало до 700г. до н.э. и пало под натиском ассирийцев, вавилонян и касков — племя, занимавшее земли к северу от хеттов, на берегу Черного моря, и по существующей гипотезе родственное адыгам.

В 1906 г. Германская экспедиция во главе с Г. Винклером раскопала около 10 тысяч глиняных табличек с надписями частью на аккадском, а частью на хеттском языке. В 1915 г., как я выше говорил, Б. Грозный дешифровал эти надписи и установил, что он принадлежит индоевропейской семье языков. Первые словари хеттского языка были опубликованы в 1936 г. Эдгаром Стуртевантом, а в 1952 г. И. Фридрихом. До сего дня не существует полного словаря хеттского языка. Работу над таким словарем ведет знаменитый Чикагский институт восточных исследований с 40-х годов XX века.

Такова, вкратце, история древнего народа, близость с которым ингушей М.М. Базоркин прослеживает на обширном научном материале в своей работе, которая предвосхитила многие современные достижения исторической науки об ингушах. М.М. Базоркин был первым, кто провел систематическое научное исследование проблемы генезиса ингушского народа и его связи с малоазийскими цивилизациями, не имея достаточной, с точки зрения современной науки, информации для такого анализа. Первые работы современных исследователей Кавказа и Малой Азии, в которых постулируется этногенетическое родство ингушей с цивилизациями хурритов и хеттов, относятся к 60- м годам XX века (Г. Меликишвили, И.М. Дьяконов, Л. Вулли, Дж. Мелларт, Е. Спайзер, Б. Куфтин, В. Гамрекели). А М.М. Базоркин в 1932 г. представил научно обоснованные доказательства этого родства!

Нужно ли говорить, что М. Базоркину было отказано в защите данной диссертации и в ее публикации. Сохранилась уникальная переписка М.М. Базоркина с чиновниками из Наркомпроса, проливающая свет на причины и мотивы такого отказа. Из переписки с Наркомпросом (нач. управления высших школ Каляев):
“Далее в отношении целесообразности ее (диссертации – А.К.) уменьшения, что равносильно отказу от основного принципа концепции проблемы, — установления связи хеттов с ингушами, — вынужден считать это неприемлемым… Наоборот, я намерен еще больше расширить его доисследованием элементов грузинской истории (об этом уже имеется договоренность с грузинским филиалом Академии наук)”. (1.04.1937 г.).
Вот в чем, оказывается, причина отказа в защите и публикации диссертации: установление связи хеттов с ингушами.

Данная тема показалась опасной для развития тогдашним властям. Вероятно, столь блестящая и славная история ингушей никак не коррелировала с официально тогда насаждавшейся установкой об их природной отсталости и изоляции от культурного человечества. В то же самое время, некоторым, более равным, народам СССР позволялось создавать самые невероятные исторические конструкции, выдвигать самые фантастические, абсурдные гипотезы, а затем извлекать из этих псевдонаучных “мыльных” построений самые что ни на есть конкретные политические дивиденды. Их фантазия не ограничивалась никакими рамками, изощряясь также неукротимо, как у ребенка, создающего свои незамысловатые композиции в детской песочнице. Более того, все эти абсурдные гипотезы получали статус строгой научной теории. Это сейчас все эти теории при соприкосновении с современной наукой рассыпаются в прах.

Неизвестно еще как сложилась бы судьба ингушского народа, если бы Мураду Базоркину удалось опубликовать свои работы. Не говоря уже о том, что ингушская историческая наука за это время прошла бы огромный путь.

В своем стремлении не допустить огласки результатов работы М.М. Базоркина власть, руками своих чиновников, не останавливалась ни перед чем, не гнушаясь даже мелких пакостей: “Согласно Ваших сообщений от 7-го и 25 . 03. 1937г. за № 3437 мне обещано срочное возвращение материалов с рецензией по получении их от историка – хеттолога. Однако, несмотря на то, что этот отзыв у Вас, очевидно, давно получен, мне же по сей день еще ничего от Вас не прислано, как не сообщена даже фамилия самого рецензента. Обращаю внимание, что срок защиты истекает в сентябре текущего года, и я не смогу успеть доработать ее по указанию вашего авторитета. Еще раз прошу Вас срочно возвратить материалы рукописи с рецензией”.
М. Базоркин, научный сотрудник Ингушского филиала Чечено-Ингушского НИИ,
12.07.1937 г.

Оценка результатов своей работы М.М. Базоркиным не оставляет никаких сомнений в том, что он ясно и точно представлял себе важность и далеко идущие последствия этих выводов для будущего ингушского народа и его науки. Вот некоторые из его оценок. “Если даже самая незначительная доля приведенных в работе соображений окажутся в общем строе всей схемы концепции верны, то я смогу свою цель считать достигнутой, поскольку тогда эта концепция “Хетто – вейнахов” ляжет в основу большой теории –“Древней истории ингушей” – и косвенно облегчится познание о самих хеттах. Эта тема мной посвящается ингушам – потомкам Хеттов на Кавказе. 1.10.1936г., Орджоникидзе, М. Базоркин.”

Вот еще одно свидетельство того, как М. Базоркину всячески препятствовали в работе над этой темой: “Оппоненту, вероятно, неизвестно, что анализ данной работы базируется, главным образом, на исторических сведениях в сфере подсобных истории наук: материальной культуре, этнографии, исторической географии, языковедении, антропологии и др. Вопросам же данного только языка уделять всё внимание не входит в мою задачу, ибо, повторяю, работа историческая, а не узко лингвистическая…На этом заканчиваю, очень прошу прислать вместе с возвращенным материалом и копию этой рецензии, весьма ценной для практического исследования указаний авторитетов.
Если не секрет, то сообщите мне кто же этот “крупный специалист–историк”, коему поручалась критика темы. Жду ответа.
Уважающий Вас Базоркин.

М. Базоркин в этом же году закончил свою работу. Уже этот факт ясно свидетельствует о его феноменальной научной интуиции и воображении. А “воображение в науке более важно, чем знание”, как говорил А. Эйнштейн. Именно поэтому М.М. Базоркин опередил свое время лет на семьдесят: только сейчас наука подступилась к тем утверждениям и выводам, к которым он пришел в своих выдающихся работах по древней истории ингушей в 30-х годах XX века. Теперь уже можно утверждать: основы истории ингушской цивилизации были сформулированы М.М. Базоркиным именно в этих двух великих работах.

Вторая из упомянутых выше работ М.М. Базоркина “Происхождение ингушей по географии Вахушти о дзурдзуках” является продолжением первой, реконструируя огромный период в истории цивилизации ингушского народа: III в. до н.э. – XVIII в.н.э.

Неслучайно автор базирует свое исследование на работе Вахушти Багратиони “География Грузии”: “Материалы Вахушти, собранные из предшествующих ему данных всей Грузинской истории, — являющейся наиболее точной на Кавказе, как обладающая древнейшей национальной письменностью, создавшая обилие хроник, летописей и т.п. — дают для ингушской истории ценные фонды”. (М.М. Базоркин). Именно из древнегрузинских летописей мы узнаем, что со – основателями древнегрузинского царства в III в. до н. э. были дзурдзуки: жена первого грузинского царя Фарнаваза была из них. А про дзурдзуков было известно , согласно официальной российско-советской исторической традиции, что таким этнонимом называли чечено-ингушские племена в древности и раннем средневековье. Последние данные науки не оставляют никаких сомнений в том, что дзурдзуки – прямые предки ингушей. Мне приходилось об этом писать год назад в одной из своих работ. М. М. Базоркин же сказал об этом еще в далеком 1941г., когда была закончена вторая его выдающаяся работа о генезисе ингушей (от дзурдзуков). Уже этого одного результата хватило бы с лихвой для докторской диссертации. А таких результатов в данной работе М.М. Базоркина, как минимум четыре:
1. Двалы – кавкасионы древнегрузинских хроник – это западно – ингушское общество.
2. Дзурдзуки – общее название древне-ингушских обществ.
3. Нартский эпос заимствован осетинами от двалов, частью ассимилировавшихся с осетинами и грузинами, частью отошедших к востоку от Терека, оставив свои земли в горной части современных Северной и Южной Осетий.
4. Объяснение происхождения и этимологизация оронима “Дарьял” на основе ингушского языка и данных ингушского нартского эпоса.
Столь монументального провала этих и многих других теорий в кавказоведении можно было бы избежать, если бы работы М.М. Базоркина были опубликованы своевременно и наука, следовательно, имела возможность свободно и плодотворно развиваться. Но таков удел любой теории, которая основана не на честных и строгих принципах науки, а на идеологических тоталитарных догмах. Универсальный тоталитарный лозунг “кто был ничем, тот станет всем” был перенесен и на науку, особенно кавказоведение, породив с его помощью убогие, с точки зрения науки, квазитеории, обосновывавшие присвоение культурно-цивилизационных достижений и символов одних народов другими, более равными в “дружной” семье народов СССР. В своей вседозволенности эти горе–ученые напрочь забыли, что ложь не может утвердиться в науке и что единственным абсолютом в ней является истина. Вот почему работы М.М. Базоркина не увидели свет в ту эпоху и в той стране, где наука, особенно историческая, пребывала в полном маразме.

Как заметил один английский мыслитель, ложь, бесчестие подобны бумерангу: в тот момент, когда вы думаете что все хорошо, он ударяет вас прямо в затылок. Работы М.М. Базоркина не оставляют этим горе-ученым и их горе-теориям никаких шансов — эффекта бумеранга им не избежать.

Четвертый из вышеупомянутых результатов работы “Происхождение ингушей по географии Вахушти о дзурдзуках” также является фундаментальным для понимания истории не только ингушского народа, но и всего Кавказа. Этот результат определит в ближайшие годы направление исследований древней истории Кавказа и обрушит один из самых стойких мифов в кавказоведении об интерпретации термина “Дарьял” как “ворота алан”. Как будет видно из работы М.М. Базоркина и ближайших исследований по древней истории ингушского народа, аланы имеют отношение к Дарьялу не больше, чем к Аландским островам между Швецией и Финляндией в Балтийском море и Аланье, курортному городку на юге Турции, на берегу Средиземного моря.

В этих двух работах М.М. Базоркина содержатся не только выдающиеся, фундаментальные результаты по истории древнеингушской цивилизации, но и универсальный научный метод исследования связей и родства двух разных народов, предполагаемая близость которых постулируется в науке. Ни один сколько-нибудь важный факт или аспект для исследования древней истории ингушей не ускользнул от его внимания. Нужно ли говорить, что в своих исследованиях он опирается на четыре краеугольных камня ингушской цивилизации, маркеры его этнической идентичности: язык, нартский эпос, архитектура (храмовая, склеповая, башенная), духовно-религиозный комплекс. А это уже показатель того, насколько глубоко и точно он вник в суть вопроса, насколько тонко он чувствовал ритм, поступь и дыхание ингушской цивилизации.

Одно обстоятельство только огорчает в истории с М.М. Базоркиным и его трудами: на целых семьдесят лет они были приговорены к безвестности в лживой и несправедливой стране. Одно утешает, что так часто бывало в истории, когда великие мыслители и их труды надолго предавались забвению, но все кончалось счастливо для них. Уверен, судьба работ М.М. Базоркина будет счастливой.

Приведу один пример. Первым историком Дании и датского народа был Саксо Грамматикус (Saxo Gvammaticus), который написал в 12-м веке 16 книг по истории данов — датчан, преданных забвению на целых триста лет. Интересно читать оценку его труда последующими исследователями его творчества: “Саксо пишет с чувством патриотизма и для того, чтобы Дания жила в постоянном стремлении к свету и знаниям, для того, чтобы она сохранила свою славу, как другие нации сохранили свою в письменном виде”. А вот еще одна оценка его роли: “Как хроникер – исследователь он не имел ни предшественников в своем народе, ни какую- либо литературную традицию. В одиночку, он, можно сказать, поднял запредельный для него вес и дал Дании ученого”. Приведу теперь, для сравнения, слова самого М.М. Базоркина: “Интерес к неизвестному прошлому родной истории послужил причиной тому, что я посвятил свою учебу и дальнейшую деятельность работе над углом зрения только данных вопросов – исследования древней истории Ингушетии”. (Из предисловия к работе “ Хетто – вейнахская проблема или происхождение ингушей”.) И еще одна цитата его же: “Об истории ингушских племен Кавказа от старой историографии осталось очень мало сведений, да и те не вполне убедительны. Мне, с коллегами-националами, выпала участь впервые открывать самостоятельно наиболее верный путь познания родного прошлого”. Другими словами он выразил ту же самую мысль: чтобы Ингушетия “жила в постоянном стремлении к свету и знаниям, для того, чтобы она сохранила свою славу, как другие нации сохранили свою в письменном виде”

Злые языки могут с ехидством заметить, что М.М. Базоркин не был, дескать, даже кандидатом наук. Так Ненниус, Беда Достопочтенный (первые историки британцев и англосаксов, 6-8 в. н. э.). Саксо Грамматикус (12 в), Фукидид, Геродот, И. Флавий и многие другие великие историки не были кандидатами исторических наук, а Гомер, Д. Чосер и В. Шекспир не учились в литературном институте.

Я вижу высшую справедливость в том, что его труд не пропал безвестным. Огромная заслуга в этом его сына Алаудина и дочери Бэллы, которые пронесли весь архив отца через две депортации, войну, равнодушие и глупость чиновников и сберегли его для своего народа. Любой отец может только мечтать о таких детях. Мы уже ничего не сможем сделать лично для Мурада Муртузовича Базоркина. Но мы можем и должны предоставить жилье его детям Алаудину и Бэлле, которые остались без жилья из-за войны и которым негде хранить и разбирать колоссальный архив отца.

Культура – это, во многом, традиция. А сохранение и расширение традиций – это главный признак эволюции, основной фактор развития цивилизации любого народа. Работы М.М. Базоркина закладывают мощный фундамент для создания и развития традиции и преемственности в ингушской исторической науке. Ум человека, обогащенный новой идеей, никогда уже не вернется в прежнее измерение. До М.М. Базоркина мы не знали очень много о своей истории. После его работ мы узнаем очень много о своей древней истории и уже никогда не вернемся в то состояние, которое нам отводила советская историческая наука.

А.Б. КУРКИЕВ,
директор Ингушского научно-исследовательского Института гуманитарных исследований
им. Ч. Ахриева

Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 11778
Re: Учёные-историки
« Ответ #6 : 10 Августа 2020, 22:50:04 »
Бларамберг, Иван Федорович - генерал-лейтенант, писатель; род. во Франкфурте-на-Майне 8 апреля 1803 г., ум. в Симферополе 8 декабря 1878 г. Окончив курс в одном из германских университетов, он, по приглашению своего дяди, известного археолога И. П. Бларамберга, в 1823 г. выехал в Россию и определился в институт корпуса путей сообщения, из которого в июне 1826 г. выпущен на службу прапорщиком. Как инженер Бларамберг участвовал в постройке Конюшенного моста в Петербурге, вслед за тем находился в Одессе при устройстве гидравлического пресса для сжимания сена и, наконец, в декабре 1828 г. был командирован, вместе с библиотекарем Его Величества г-ном Седжером и г-ном Дезарно, для исследования в археологическом отношении памятников строительного искусства в Европейской Турции, занятой русскими войсками. В 1830 г. Бларамберг переведен в Генеральный штаб и причислен к Отдельному кавказскому корпусу, с которым участвовал в ряде экспедиций против горцев, и получил за боевые отличия орден св. Владимира 4-й степени с бантом и золотую шпагу с надписью "за храбрость". В 1835 г. он принял участие в экспедиции Карелина для исследования и съемки восточных берегов Каспийского моря и первый из русских офицеров проник в глубь страны от Красноводска и Карабугаза; поместив отчет об экспедиции в "Записках Географического Общества" (кн. IV, 1850 г.), он вместе с тем составил обстоятельное, в 2-х частях, описание Кавказа, за что был пожалован значительной денежной наградой. Вызванный вслед за тем в Петербург, Бларамберг вскоре был назначен чиновником особых поручений к нашему министру в Персии, где и находился с 1837 по 1840 г. Сведения, собранные им во время предпринимаемых путешествий по Персии, напечатаны первоначально в "Записках Географического Общества", а в 1853 г. изданы отдельно под заглавием: "Статистическое обозрение Персии, составленное в 1841 г.". По возвращении в Россию в марте 1840 г. Бларамберг был причислен к Отдельному оренбургскому корпусу и, оставаясь на службе в Оренбургском крае 15 лет, выполнял множество разнообразных поручений. В 1841 г. он был назначен начальником отряда, сопровождавшего Императорские миссии, бухарскую и хивинскую, до pеки Сыр-Дарьи; в апреле 1843 г. -- определен на должность обер-квартирмейстера Оренбургского корпуса и оставался в ней до 1855 г.; в 1852 г. он состоял начальником топографической съемки Киргизской степи и тогда же занялся составлением статистического описания губерний: Оренбургской, Вятской и Казанской. С этой целью он был командирован для осмотра берегов рек: Джилхуара, Тобола, Большего Ялта, Нижнего Иргиза, Темира, Эмбы и в Мугоджарские горы, с одновременным поручением выбрать местности, удобные для возведения укреплений и постройки казарм. В 1852 г. полковник Бларамберг получил в командование вооруженный отряд, посланный в Киргизскую степь, и с ним, следуя вверх по реке Сыр-Дарье до кокандского укрепления Ак-Мечети, овладел штурмом укреплениями: Кош-Курганом, Шим-Курганом, на берегу Яман-Дарьи, и Кумыш-Курганом, на берегу Чиргайли. По возвращении из экспедиции он был произведен в генерал-майоры, а в 1855 г. назначен состоять в распоряжении военного министра и генерал-квартирмейстера Главного штаба Е. И. В., в каковой должности принял участие в трудах Высочайше утвержденного комитета для составления общего плана хода почт в Империи. В ноябре 1856 г., вслед за назначением генерала Тучкова в действующую армию, Бларамберг вступил на должность директора военно-топографического депо и управлял им до 1867 г., получив на этом месте чин генерал-лейтенанта; при нем в 1863 г. военно-топографическое депо было переименовано в военно-топографический отдел Главного штаба. К этому же времени относится непосредственное, самое деятельное его участие в заседаниях Географического общества, действительным членом которого он состоял с 1845 г.; под его руководством, между прочим, издана Обществом карта "Европейской России". В 1867 г. по расстроенному здоровью Бларамберг был уволен от должности и зачислен в запасные войска. Занятый обширной перепиской со многими европейскими учеными, он последние годы жизни провел в своем имении, селе Чоргун, в 12 верстах от Симферополя, где и скончался. Кроме упомянутых трудов Бларамберга, им в 1858 г. по Высочайшему повелению были изданы "Записки военно-топографического депо" и вместе с тем напечатаны на страницах "Военного Сборника" и "Русского Инвалида" переводы многих географических статей для известного издания Питермана. Последний труд составляют его воспоминания, изданные в трех томах в Берлине, в 1874--1876 гг., под заглавием "Erinnerungen aus dem Leben des kaiserlichen russischen general-lieutenant I. V. Blaramberg".
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 11778
Re: Учёные-историки
« Ответ #7 : 26 Ноября 2020, 11:31:53 »
Горепекин

Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.

Оффлайн abu_umar_as-sahabi

  • Модератор
  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 11778
Re: Учёные-историки
« Ответ #8 : 23 Августа 2024, 03:54:41 »
ЧЕЧНЯ. Происхождение Умалата Лаудаева


26-05-2024
ЧЕЧНЯ.  Последовательный анализ имеющихся данных, в том числе сведений из послужных списков, позволяет не только отразить начальный этап жизни У. Лаудаева, включая период получения им образования, но и указать на карьерный рост, творчество объекта исследования, а также очертить психологический портрет этнографа. Проведённый анализ и отражённые в статье сведения впервые позволяют, на основе архивных материалов создать ясное представление о биографии данной личности, сыгравшей видную роль в историографии Чечни.

Формирование и развитие любого этноса определяется многими историческими особенностями, присущими соответствующей эпохе. Переплетение этих особенностей – зачастую, весьма причудливое и не всегда объяснимое – рождает предпосылки выбираемого тем или иным народом пути своей эволюции. И этот выбор во многом определяют личности, формирующие в тот период общественное сознание.

Чеченский народ, вся история которого преисполнена трагическими периодами, неоднократно ставившими его на грань полного уничтожения, тем не менее, взрастил в своих глубинах десятки выдающихся личностей, силой своего патриотизма, интеллекта и нравственности не раз выводивших его на свет из мрака исторических заблуждений. Таким был период после окончания жесточайшей Кавказской войны, помимо колоссальных человеческих жертв и лишений, приведшей к катастрофическому упадку экономики, культуры, ремёсел, и тем самым деформировавшим общественное сознание в сторону агрессии и конфронтации. В этот период деятельность личностей, стремящихся к развитию культуры и сохранению исторического наследия, согласно своим представлениям, была просто бесценна. В настоящей статье мы расскажем об одном из таких подвижников, писавшем историю целого народа, но до сих пор не удостоившимся собственной сколь-нибудь развёрнутой документальной биографии.

Первый чеченский историк и этнограф Умалат Лауцаевич Лаудаев родился в равнинном чеченском селении Ногай-Мирзин-Юрт 15 мая 1829 года [1]. Мы выбрали эту дату рождения по причине того, что сведения о ней более аргументированы. Сам Умалат в одном из своих прошений пишет, что ему в 1835 году шёл шестой год [2]. Этот факт тоже склонил нас в пользу выбора 1829 года в качестве даты его рождения. Однако есть ещё альтернативные версии, варьирующиеся между 1827-1830 годами [3]. При этом следует отметить, что предыдущие исследователи биографии Лаудаева пишут о неизвестности точного года рождения этнографа и приводят примерные сведения [4].

Умалат происходил из древнего чеченского рода Чермой. Об этом, помимо свидетельств из различных преданий, он сам пишет в разных источниках, к которым мы поэтапно будем обращаться в нашем очерке. Одна из версий его родословной состоит из имён: Чимур (Чиммоврза) – Момуш – Мамакай (чеч. Мамакхай) – Аса – Гирми (чеч. Г1ирми) – Буга (чеч. БугIа) – Ногай-Мирза (чеч. НогIамирза). В топонимии горы Чермой-Лам до сих пор есть местность под названием «БугIин-боьра» («Лощина Буги»). Считается, что там проживали предки Умалата Лаудаева и оттуда переселился на плоскость его прадед Ногай-Мирза. Старейшины с. Махкеты в своих рассказах часто приводят предание о причине его переселения: «Однажды Ногай-Мирза запряг волов и спустился с гор на плоскость, чтобы приобрести хлеб. Но во время его возвращения домой пошёл сильный дождь, и волам тяжело стало тянуть гружёную подводу на гору. Дорога была скользкой и подвода Ногай-Мирзы несколько раз скатывалась вниз. Во время очередной попытки подняться на склон, один из его волов сорвался в пропасть. После чего чермоевец решил дождаться улучшения погоды. Вернувшись домой спустя три дня, расстроенный Ногай-Мирза решил переселиться из неудобной горной местности на равнину. Он сказал своим четырём братьям: «Отныне я больше не буду жить в этих труднодоступных местах. Пойду искать своё счастье на равнине». Братья долго пытались отговорить его от такого отчаянного шага, но Ногай-Мирза был неумолим и отправился со своей семьёй и скотом на плоскость, строить новую жизнь. Позже к нему присоединились два его брата» [5].

У Ногай-Мирзы было несколько сыновей: Геламирза (чеч. Г1еламирза), Батырмирза (чеч. Бетамирза), Товмирза и Эдалмирза. От Геламирзы произошли Гишларка (чеч. Г1ишларкъа), Муда и Эламирза. Сыновья Гишларки: Зока (чеч. ЗIока), Гойсурка (чеч. Г1ойсуркъа), Вара (в начале ХХ в. был старшиной сел. Ногай-Мирзин-Юрт, убит в стычке с казаками хутора Марфинского 22.10.1913 г.) и Йоша. У Батырмирзы тоже было большое потомство: Арсланука (чеч. Арсланукъа), Ловца (чеч. ЛовцIа, вариант – Ловда), Мустап, Умахан (чеч. Iумха) и Гумха. У Ловцы родились Умалат и Гарси (чеч. Г1арси). По преданиям, Ногай-Мирза решил спуститься на равнину со своей большой семьёй во второй половине XVIII в. В разные времена они проживали в таких плоскостных чеченских селениях, как Старый-Юрт, Эменьсулой (чеч. Эмасуле), Элин-Юрт (ныне – Гвардейское) и, наконец, окончательно осели в Ногай-Мирзин-Юрте. Фамилия Умалата Лаудаева произошла от одной из версий имени его отца Ловцы, которого ещё называли Ловда [6].

У. Лаудаев в известной его статье «Чеченское племя» приводит интересный рассказ о своём происхождении: «Для примера приведу гаару моей Чермоевской фамилии [7]. Эта фамилия имела земли в Ичкерии, бывшем Аргунском округе и Чечне. В начале нынешнего столетия (т.е. XIX в. – А.Д.) чермоевец Ногай-Мирза, мой прадед, переселился из Ичкерии на плоскость, со своим имуществом, состоявшим из рогатого скота. Он перебывал во многих аулах, но нигде не оставался доволен качеством земли, которое определял следующим средством. У него была мера для хлеба, называвшаяся гирди (около 5 гарнцев). Каждая из его коров нигде не могла одним удоем наполнить молоком эту меру, как бывало в Ичкерии. В поисках лучшей земли он спустился в долину Терека, где, к его радости, молоко перелилось через края гирди. «Вот та земля, которую я искал», – сказал он и основал аул, существующий ныне и носящий его имя. Наша фамилия получала от оставшегося в Ичкерии участка «бер», или подарок. Ещё за время Шамиля, т.е. спустя сорок лет после своего ухода из Ичкерии, отец мой ездил за бером к чермоевцам. Бер этот состоял из пары овец, одного или двух сафьянов и до 15 аршин бязевой материи; но как бы мал ни был этот сбор, фамилия наша гордилась им, говоря, что получила его за праотеческую землю, и хвалилась этим перед безземельными людьми. Пашни нашей фамилии ещё в 1860 г. мне указывали чермоевцы» [8].

Из приведённого выше источника становится известным, что чеченское село Ногай-Мирзин-Юрт (ныне – Братское), было основано в начале XIX века чеченцем по имени Ногай-Мирза. Однако есть ещё версия, что селение это возникло во второй половине XVIII века. Родственники уважительно дали основателю этого населённого пункта прозвище «Номаз» (усечённая форма от Ногай-Мирза), а своё селение стали называть Номаз-Юрт [9]. Поскольку в чеченском языке звук «Н» в начале слова иногда переходит в «Л», как в случае со словом «намаз» (молитва), преобразовавшегося в «ламаз», то и название указанного села Номаз-Юрт со временем изменилось в Ломаз-Юрт [10]. Многие теперь ошибочно трактуют последнюю версию названия этого населённого пункта, как будто оно произошло от словосочетания «Ломаза юрт» («Селение без горы»). Находятся ещё сочинители небылиц, приписывающие основание указанного села ногайцам, от созвучия названия Ногай-Мирза-Юрт с мифическим ногайским мирзой из фольклора [11]. Однако эти версии несостоятельны и не имеют под собой никакой научной почвы. Общеизвестный факт, что чеченцы издревле давали своим детям имена по названиям стран и народов, такие как: Чергази (черкес), Г1ебарто (кабардинец), НогIи (ногаец), НогIа-Мирза (ногайский мирза), Г1азакхбий (казачий бей, вероятно – атаман), Гуьржахан (грузинский хан), ХIонкархан (турецкий хан), Турко (турок), Iарби (араб), Герман (немец), Япон (японец) и т.д.

В докладной записке, написанной 2 марта 1874 года на имя начальника Терской области генерал-адъютанта Лорис-Меликова, Умалат Лаудаев приводит ценные сведения о достоинствах своих предков: «Фамилия моя имела свою собственную землю в Ичкерии, и хотя она из ней выселилась на Терек, но мы ежегодно получали за неё подать от людей, пользовавшихся нашим поземельным участком, что продолжалось до имаматства Шамиля, и о чём могут подтвердить старожилы чермоевской фамилии, проживающие в Ичкерии. Выселившись на Терек, прадед мой Ногай-Мирза, за усердие к интересам русского правительства, получил позволение основать там аул, который существует поныне и носит его имя. Дед мой, Батыр-Мирза, был старшиною того аула и оказывал усердие и преданность правительству, в чём я могу представить документ. Дядя мой Арсланука был в чине корнета, и при разорении наибом Ахверды-Магометом надтеречных аулов, сам со своими братьями противился напору горцев на аул, но бессилие нашей фамилии против массы неприятелей заставило его перебраться вплавь за Терек; фамилия же наша была уведена в горы, причём имущество наше было разграблено, на что я также могу представить документ» [12]. Аналогичные сведения Лаудаев приводил также в прошении на имя начальства от 29 ноября 1862 г., только там пишется об убийстве его дяди Арсланука мятежными горцами [13].

Однако, документы свидетельствуют, что предки Лаудаева не всегда ладили с властями. В списке арестантов, содержащихся в 1829 году под караулом на гауптвахте в станице Наурской, значится отец Умалата – Лавца Батыр-Мурзаев, 40 лет, вместе с односельчанином Долой Устархановым, 30 лет, которые по предписанию Чеченского пристава есаула Золотарёва с 23 августа 1829 года были заключены под стражу за воровство лошадей [14]. В списке чеченских арестантов, содержащихся в Наурской гауптвахте по состоянию на 25 апреля 1833 года уже значится: «Деревни Нагай-Мурзиной Мустапа Батыр-Мурзаев, 12 лет, вместо брата своего Ловцы, освобождённого по болезни в дом» [15].

По преданиям, Умалат ещё маленьким мальчиком был отдан родителями на обучение русскому языку к терским казакам [16]. Вместе с ним на воспитание кунаков-станичников был отправлен также мальчик из их села Мака Салангириев, принадлежавший к роду (тайпу) Ялхой.

Однажды отцы их Ловца Батыр-Мурзаев и Салангири Дудаев решили навестить своих детей. Мальчики, издали узнав родителей, обрадовались и побежали им навстречу. Умалат, зная обычаи чеченцев, считающих за слабость обниматься с родным отцом, кинулся в объятия Салангири, а маленький Мака, по своей детской наивности забывший этот древний обычай, сначала обнялся со своим отцом, а затем с Ловцой. Салангири попал в неловкое положение перед другом и, чтобы поправить ситуацию, сказал: «Из моего сына не получится ни царю солдат, ни мне – достойный потомок», — и увёз его домой [17].

Ни в одном из документов, собственноручно написанных самим Умалатом Лаудаевым, про учёбу у казаков ничего не упоминается. В одном из них он пишет: «В 1835 году, на шестом году моего рождения, я по распоряжению начальства, был определён в Александровский кадетский корпус» [18]. В другом месте сообщает: «Сам же я, ещё в 1834 году, был правительством отправлен в Александровский кадетский корпус» [19]. Разночтения в датах, видимо, неслучайны: во втором прошении от 1874 года Лаудаев хотел округлить годы своей службы, так как далее пишет: «В офицерском чине я нахожусь уже 30 лет, прибавя же к тому, что в 1834 году я был волею правительства, имев от роду только 5 лет, отправлен в кадетский корпус, видно, что я всю свою жизнь провёл и посвятил службе…» [20]. В свете таких свидетельств самого Умалата Лаудаева, есть основания полагать, что предания о его обучении в детстве имеют ввиду период подготовительного образования в Александровском кадетском корпусе, либо перед отправлением туда он короткое время мог изучать азы русского языка у терских казаков.

Александровский кадетский корпус был учреждён в 1829 г. и открыт 30 июня 1830 г. для подготовки малолетних сирот и сыновей заслуженных воинов из дворян к поступлению в столичные кадетские корпуса. Располагался в Царском Селе, недалеко от Санкт-Петербурга. В 1834-1855 гг. директором Александровского кадетского корпуса был полковник (позже генерал-лейтенант) Иван Ильич Хатов (1784-1875). Императрица Александра Фёдоровна приняла корпус под своё покровительство [21]. Социальное происхождение Умалата Лаудаева согласно документам: «сын узденя 1-ой степени Чеченского округа Терской области» [22]. Узденями («оьзда нах») в Чечне называли благородных людей независимого сословия [23]. Этот класс горцев приравнивался к дворянам, что дало возможность Умалату Лаудаеву попасть в столь престижное учебное заведение.

По окончании трёхлетней подготовки в Александровском кадетском корпусе, 19 июля 1838 года У. Лаудаев был переведён на службу кадетом во 2-ой кадетский корпус в Санкт-Петербурге. Здесь он учился 7 лет и 10 августа 1845 года был произведён в корнеты, с прикомандированием к Лубенскому гусарскому Его Величества короля Ганноверского (позже – Эрц-герцога Австрийского Карла Людвига) полка, куда прибыл 27 сентября 1845 года [24].

Первый боевой опыт Умалат Лаудаев получил в двадцать лет, во время участия в Венгерской кампании 25 мая – 15 сентября 1849 года в составе русских войск, подавлявших восстание венгров на территории Австрийской империи. За проявленную в боях храбрость 23 июня 1849 года был произведён в поручики [25]. В 1850 году также награждён серебряной медалью «За усмирение Венгрии и Трансильвании» [26].

«В 1853 году бедственное положение моей матери, хлопотавшей чрез начальство о возвращении моём для её поддержания на родину, — писал Умалат Лауцаевич, — заставило меня, оставив выгодную службу в России, перевестись на Кавказ» [27]. В служебной переписке тоже отражено об этом: «Прикомандированный к Лубенскому гусарскому полку, состоящий по кавалерии поручик из горцев Лавдаев, желая облегчить положение престарелой матери своей, находящейся в деревне Кагермановой, просит о переводе его на службу в войска Отдельного Кавказского Корпуса» [28]. Прошение Умалата Лаудаева было удовлетворено начальством и 17 сентября 1853 года он был прикомандирован к Донскому казачьему № 30 полку [29]. В том же 1853 году Лаудаев был назначен на должность помощника наиба Большой Чечни и проживал в крепости Воздвиженской. По документальным сведениям, в этой крепости ему принадлежали две торговые лавки [30].

Согласно послужному списку, дальнейшее продвижение Умалата Лаудаева по службе происходило следующим образом: по распоряжению начальства, 7 августа 1856 года он был прикомандирован к Донскому казачьему № 76 полку, в который прибыл 31 декабря 1856 г.; за отличие в делах против горцев 14 июня 1857 года произведён в штабс-ротмистры; 20 декабря 1859 года – прикомандирован к Донскому казачьему № 22 полку; за отличие против горцев 28 марта 1860 года награждён орденом Св. Анны 4-й степени, с надписью «За храбрость»; по распоряжению начальства 1 мая 1861 года прикомандирован к Терскому конно-иррегулярному полку [31].

В 1861 году Умалат Лаудаев назначается на должность адъютанта 2-го дивизиона Терского конно-иррегулярного полка, а в 1862-1865 гг. командовал 4-ой сотней того же полка. Жалование получал в размере 507 рублей серебром в год. После расформирования в 1865 году Терского конно-иррегулярного полка, за неимением вакансии в постоянной милиции, исполнял различные должности [32].

Умалат Лаудаев в 1860 году женился «на дочери чеченца Темурка-Хаджи – девице Узимат, имеет сына Эскендер, родившегося в 1861 году 30 октября и дочь Султанет – родившуюся в 1863 году марта 23 дня» [33]. О дальнейшей судьбе этой семьи чеченского офицера пока ничего не известно. В 1862 году Умалат Лаудаев женился на жительнице Али-Юрта Эрохан Байзатовой, 1830 г.р. Бракосочетание совершал Ногай-Мирзин-Юртовский мулла Эльбуздуко Темуркаев (шайх Оьлбаздукъ-молла). От этого брака на свет появились: сын Улюбий (чеч. Уьлби), род. 2 сентября 1867 г. и дочь Эроджан, род. 15 марта 1885 г. [34].

Лаудаев 29 ноября 1862 года написал своё первое прошение на имя начальства о выделении ему земельного участка в потомственное владение [35]. В последующих своих письмах он пишет: «Усердная и беспорочная служба моя была ещё в 1862 году оценена начальством; в том году я, из первых туземных офицеров, был представлен к награде в получении земли в потомственное владение. Во время председательства полковника Рененкампера межевою комиссиею в г. Грозном, я был приглашён в оную, где в собрании членов комиссии получил поздравление в получении земли; но дело это, по неведомым мне обстоятельствам, не имело конца» [36].

Умалат Лауцаевич 5 марта 1865 года получил чин ротмистра (равный званию капитана) [37]. Однако, уже в апреле того же года был отправлен в отставку, с тем, чтобы он «позаботился приискать себе другой род службы» [38]. В послужном списке офицера отмечено, что по расформировании Терского конно-иррегулярного полка он остался без исполнения службы со 2 августа 1866 г. по 14 февраля 1877 г. [39].

Длительное время остававшийся без службы, Умалат Лаудаев начал заниматься творчеством. По разным населённым пунктам Чечни он стал собирать этнографический материал о своём народе, который позже войдёт в его знаменитый труд «Чеченское племя», опубликованный в 1872 году. Многие утверждения автора в этой работе являются спорными и она в основном предназначена для ознакомления русскоязычных граждан России с бытом и нравами чеченского народа. Но, вместе с тем, нужно понимать, что цензура в те годы в Российской империи была жёсткой и редакция могла изрядно подкорректировать оригинал автографа. Ведь недаром в первом же комментарии к «Чеченскому племени» пишется следующее: «Предлагаемая статья заключает в себе несколько отрывков из доставленной в Редакцию «Сборника» рукописи, составленной природным чеченцем У. Лаудаевым. В предисловии к ней, между прочим, сказано: «Из чеченцев я первый пишу на русском языке о моей родине, ещё так мало известной» [40]. Это говорит о том, что основной текст рукописи не попал в печать.

«Публикация Умалата Лаудаева привлекла внимание современников, — пишут его биографы советского периода. – Достаточно сказать, что в домашней библиотеке Л.Н. Толстого в Ясной Поляне она хранилась с многочисленными пометками на полях. Установлено, что Л.Н. Толстой пользовался ею, подбирая материал для исторической повести «Хаджи-Мурат» [41]. По мнению З.А. Гелаевой и Р.А. Товсултанова, в девяти разделах своей статьи «Чеченское племя» У. Лаудаев «рассматривает целый спектр вопросов, дающих достаточно полное представление об одном из крупнейших северокавказских этносов» [42].

Выход в свет статьи «Чеченское племя» мог сыграть положительную роль в решении затянувшегося вопроса о наделении У. Лаудаева землёй. Третье и последнее его прошение об этом было написано 2 марта 1874 года на имя начальника Терской области генерала Лорис-Меликова. Из этого документа нам становится известным, что на иждивении Лаудаева, помимо своей семьи, находилось также семейство его умершего брата, состоявшее из трёх малолетних детей с матерью [43]. Один из племянников Умалата – Гази (чеч. Г1еза) Гарасаевич Лаудаев (1865 г.р.), позже стал эпонимом фамилии Газиевых. Наконец, 15 июня 1876 года «в вечную и потомственную собственность» император пожаловал ротмистру Умалату Лаудаеву участок казённой земли размером 150 десятин [44].

Ротмистр был восстановлен на службу 14 февраля 1877 года в качестве командира 1-ой сотни Чеченского конно-иррегулярного полка. В этой должности Лаудаев, под командованием чеченского генерала Арцу Чермоева, с 12 апреля по 1 декабря 1877 года участвовал в Русско-Турецкой войне 1877-1878 гг. [45]. За отличие при осаде Карса, генерал Арцу Чермоев 22 августа 1877 года представил Умалата Лаудаева к награде орденом Св. Станислава 3-й степени, с мечами и бантом [46].

Ротмистр Лаудаев с 1 декабря 1877 г. по 1 октября 1890 г. опять оставался без службы. В эти годы он проживал в родном Ногай-Мирзин-Юрте [47]. По предположениям, причина систематических отставок Умалата Лаудаева кроилась в его демократических взглядах на тот период [48]. С детства воспитанный среди христиан, Умалат слабо разбирался в мусульманской вере. По преданиям, он проживал рядом с мечетью и в день по пять раз слышал Азан – призыв на молитву. Однажды среди сельчан Лаудаев с иронией спросил: «Зачем мулла, который призывает на молитву в день по пять раз, постоянно кричит и надрывается с высоты минарета? Не легче ли было, поставить на минарет колокол и звонить из него?» [49].

Умалат Лаудаев жил в маленьком и старом отцовском доме. Односельчане часто спрашивали у него: «Почему ты не строишь себе дом по чину и чести, ты же ведь офицер, имеешь золотые погоны, награды от царя, деньги, и гости к тебе приезжают?». Он отвечал: «Гости приходят в мой дом не большие комнаты и высокие потолки смотреть, а провести со мной время» [50].

Родственники из тайпа Чермой и односельчане осуждали Умалата за то, что он не приходит в мечеть, не молится, не слушает наставления муллы. И вот в одну из пятниц Лаудаев согласился посетить коллективную молитву – рузба. Он надел свой парадный офицерский мундир, до блеска начистил хромовые сапоги и явился в мечеть. Тогда сельским кадием Ногай-Мирзин-Юрта был Дохшуко-мулла (чеч. Дошкъа-молла) Бугаев, 1832 г.р., тоже из тайпа Чермой, который читал пятничную проповедь и возглавлял молитву. Прихожане, заметив Умалата, от радости попросили муллу рассказать ему о канонах мусульманской веры. Дохшуко-мулла красноречиво и долго читал проповедь о достоинствах религии Ислам, о Боге и Пророке. Когда мулла закончил своё поучение, люди оглянулись в сторону входа в мечеть, где стоял Умалат. Но его там не было. На вопрос, почему он тогда ушёл из мечети, не дослушав наставления муллы, Умалат ответил: «Рассказ Дохшуко-муллы о религии мне показался скучным. Я понял, что он не изменит моё мировоззрение, поэтому ушёл из мечети» [51].

Таким своеобразным человеком был этнограф Умалат Лаудаев. В посемейном списке селения Ногай-Мирза-Юрт 1-го участка Грозненского округа Терской области, составленном 31 июля 1886 года, он приводится под номером 66, как Лоудаев Умалат, которому по прежнему посемейному списку 1883 года возраст был записан 69 лет, а к 1 января 1886 года скорректирован на 56 лет, народность – чеченец, вероисповедание – суннит, язык домашний – чеченский, грамотен на русском языке, образование получил в Санкт-Петербургском 2-ом кадетском корпусе, чин – ротмистр, имеет: дом – 1, быков – 4, коров – 6, лошадей – 2, мелкого скота – 3. Сын Улюбий – 23 года, женщин – 4 [52].

После тринадцати лет перерыва, 1 октября 1890 года ротмистр Лаудаев был назначен на должность временно исполняющего обязанности начальника Надтеречного участка Грозненского округа, о чём объявлено в приказе по Терской области № 110 от 9 октября 1890 г. Эту должность он замещал всего несколько месяцев и 15 января 1891 года был назначен командиром 4-й сотни Терской постоянной милиции (приказ по Терской области № 2 от 27 января 1891 г.). Жалования в год получал – 549 руб., столовых – 138 руб., всего – 687 руб. [53]. Высочайшим приказом от 4 февраля 1893 года (по другим данным – 4 февраля 1892 г.) Лаудаев по болезни был уволен от службы в чине подполковника, с мундиром и пенсией в размере 407 рублей в год [54].

Умалат Лаудаев скончался 20 ноября 1904 года, в возрасте 75 лет. Об этом печальном событии сообщает его свидетельство о смерти: «Я, кадий Грозненского горского словесного суда Хасахан Есиев, даю это свидетельство в том, что житель селения Нагай-Мирза-Юрт Надтеречного участка Грозненского округа Терской области, отставной подполковник Умалат Лавдаев действительно умер в тысяча девятьсот четвёртом году ноября двадцатого дня и похоронен на кладбище общества селения Нагай-Мирза-Юрт». Ту же информацию подтверждает ещё свидетельство, выданное сельским старшиной Ногай-Мирзин-Юрта о том, что Умалат Лаудаев «умер от старости лет в 1904 году 20-го ноября» [55].

На два года раньше отца ушла из жизни дочь Умалата – Эроджан. Она скончалась 12 апреля 1902 года [56]. Сын Умалата – Улубий Лаудаев, по ходатайству отца в 1895 г. был назначен старшиной селения Ногай-Мирзин-Юрт и проработал на этом посту до апреля 1897 г. [57]. У него было три сына: Чури (чеч. ЧIури), Межед и Магомед, а также четыре дочери: Ухран (чеч. УхIран), Тутам, Зезаг, Ферза. У Чури родился сын Султан, на котором эта генеалогическая ветка завершилась. По линии Магомеда тоже не было потомков. Из трёх братьев только Межед оставил потомство, состоявшее из шестерых детей: дочь Зайнап, сын Ширван, дочь Айшат (чеч. Iайшат), сын Ризван, сын Ваха и дочь Ашат (чеч. Iашат) [58].

Таким образом, собранные нами архивные документы и отчасти воспоминания, позволяют создать документальную биографию небесталанного представителя чеченского народа, оказавшегося в условиях Кавказской войны и последующей экономической, административной и общественно-культурной инкорпорации Чечни и чеченского народа в состав Российской империи на уровне требований того переломного времени. Безусловно, его работа «Чеченское племя», не утерявшая своего научного значения по сей день, была противоречивой, навеянной различными наивными народными преданиями и мифами, где-то и в русле «колониальной» идеологии. К сожалению, научно неосмысленные представления об истории чеченского народа У. Лаудаева использовались и используются некоторыми фальсификаторами в неблаговидных целях.

Мы полагаем, что и к фигуре Умалата Лаудаева и к изданной им в 1872 году работе «Чеченское племя» надо относиться как к некоему ориентиру, отмечающему развитие нашего народа в ходе цивилизационного процесса.

Адам ДУХАЕВ, историк, Заслуженный журналист ЧР
Источник: Газета "Аргун (Орга")

https://checheninfo.ru/382353-chechnja-proishozhdenie-umalata-laudaeva.html
Доволен я Аллахом как Господом, Исламом − как религией, Мухаммадом, ﷺ, − как пророком, Каабой − как киблой, Кораном − как руководителем, а мусульманами − как братьями.