"Заметки об Аргунском округе" - А.П. Ипполитов, Начальник Аргунского округа
Терские ведомости 1868, № 3 (15 января)
Аргунский Округ, в его настоящем административном виде, граничит к северу с Чечнею и Галгаевскими обществами, к Югу - с Ичкерией и Андией, к Востоку - с Чечнею, Западной же своей стороной он соприкасается с Тушетией и обществом Малхистинским.
Величина Аргунского округа до сих пор еще не определена, но, по занимаемой им территории, это один из больших военно-народных округов Терской области.
Число жителей его, по последней камеральной ведомости, составленной в 1866 году, доходит до 25 тысяч душ обоего пола.
Все народонаселение этого округа, распределенное на 200 аулов, происхождения чеченского и говорит одним языком с населением Чечни.
Общество же Чаберлой хотя и говорит тем же языком, но видно, что язык этот не родной его язык, а только усвоенный им, вследствие частых сношений и родственных связей, от других отраслей чеченского племени.
У чаберлоевцев есть поверье, что они происхождения русского; об этом они говорят неохотно и даже скрывают предание, приписывающее им славянское происхождение; но во всяком случае несомненно то, что общество это, по происхождению, совершенно отлично от других племен, населяющих Аргунский округ, чему доказательством служат характер, черты лица чаберлоевцев и наконец чеченский язык, на котором они говорят как иноземцы.
Не вдаваясь далее в исторические изыскания о степени достоверности упомянутого предания чаберлоевцев о их русском происхождении,. можно однако же принять его как более или менее правдоподобную гипотезу, особенно если мы припомним, что, начиная со времен удельной системы в древней России, Кавказ всегда служил приманкою не только для русской вольницы и авантюристов, живших на окраинах государства, но и целые дружины, отправляясь в этот край, не возвращались более назад. Это факт, подтверждаемый историей.
Как бы то ни было, но мне кажется, что в Чаберлое, в некоторых фамилиях, и теперь можно отличить еще славянский тип, не смотря на то, что племя это выродилось, перемешалось с андийцами, чеченцами и т. д.
Остальные племена, населяющие Аргунский округ, считаются нами все происхождения одинакового, т. е. чеченского, потому вероятно, что они говорят одним и тем же языком с Чечнею.
Что большая часть племен Аргунского округа и племена, населяющие Чечню, одни и те же – это бесспорно, но совершенно ошибочное мнение, приписывающее всему народу чеченскому и племенам этим единство, общность происхождения, между тем как каждое племя (тайпа), на самом деле, считает себя происхождения по большей части различного.
Так, например, фамилия Зумсой считает себя происхождения грузинского, Келой – тушинского, Ахшипатой – фиренгеского, т. е. европейского; родоначальники фамилии Варандинской – выходцы из Хевсуретии. Многие фамилии считают себя происхождения греческого и т. д.
Из всего этого ясно видно, что чеченскому народу общности происхождения – как мы это делаем – приписывать нельзя ни каким образом, и что звенья, связывающие все те племена или фамилии (тайпа), из которых он состоит, это – вера, язык, одинаковая историческая судьба и совершенно одинаковые интересы и убеждения.
Каждая фамилия в свою очередь подразделяется на несколько отдельных колен или родов (гар).
Сословных каст здесь нет вовсе, хотя некоторые фамилии и считаются происхождения высшего, нежели другие; так, например, фамилия Ахшипатой, вышедшая прежде других на плоскость Чечни и взыскивавшая когда-то подать за эту землю, признается за аристократическую.
Господствующая и, надо прибавить, единственная вера здесь – мусульманская, сунитской секты.
Христианами чеченцы никогда не были. Между тем нельзя того же сказать про некоторые пленена Аргунского округа, соседние с галгаевцами, как например общество акинское.
Галгаевцы были христианами еще в очень недавнее время, точно также как и кабардинцы, у которых, если верить словам генуэзца Интериано[1], посещавшего этот край, еще в половине XVI столетия были греческие священники. Водворилось же там христианство далеко ранее этого времени, так что уже в XI и XII столетиях оно существовало в Кабарде, поддерживаемое усилиями русских князей, царивших в Тмутаракани.
При Иоанне Васильевиче Грозном, после покорения им царства Астраханского, т. е. в 1555 году, христианская вера уже исключительно господствовала в Кабарде, и только уже в конце этого столетия, стараниями крымских ханов, а потом турок, кабардинцы стали мало-помалу обращаться к Исламизму.
Обращение это совершалось тем легче, что лучшие княжеские фамилии не переставали исповедовать учение Исламизма, вынесенное предками их из Египта.
Вследствие всего этого галгаевцы, тогда еще идолопоклонники, необходимо должны были подчиняться влиянию кабардинцев и ближайших своих соседей, осетин, в то время тоже христиан, и принять веру, которую исповедовали эти два народа
Грузия также в свою очередь не могла сильно не влиять в этом случае на галгаевцев, тем более, что, начиная с Тамары, подчинившей владычеству своему большую часть горских племен, цари грузинские всеми силами старались распространять между ними христианство.
Надо полагать, что христианская вера в галгаевском и кистинском обществах глубоко в то время пустила корни свои: лучшим доказательством этому служат древние храмы, находящееся в их обществах и из которых некоторые по архитектуре своей вполне заслуживают внимания.
Христианство между этими племенами впоследствии исчезло, но верования, а иногда и обряды этой религии, хотя и бессознательно, до сих пор еще чтутся: христианские ли это верования – народ сказать не может; он даже убежден в противном, но тем не менее их чтит преемственно, по преданию
И это, более нежели существование самих храмов, доказывает, как некогда сильна была христианская вера в этом народе.
Акинское общество, близкое к обществу галгаевскому и кистинам как по географическому своему положению, так равно и по единству происхождения, также было некогда, вероятно, обществом христианским, хотя верования этой религии в настоящее время едва ли уже можно отыскать у акинцев.
Это и понятно: акинское общество замирено только в 1858 году, а потому гнет мусульманских имамов и в особенности верховная цензура Шамиля, проверявшая не только поступки, но и самый образ мыслей и следившего за чистотою Исламизма так строго, что всякое проявление идеи, противной его догматам, наказывалось беспощадно смертью – все это не могло не отразиться на акинцах и не стереть у них всякие следы христианских верований и памятников.
Религиозные обряды здешних горцев общи, следовательно, с обрядами других мусульман. Здесь нельзя встретить того, что существует у тех племен горских, у которых мусульманство водворилось недавно, так что у них сквозь верования Исламизма проглядывают еще идеи языческие.
У тех религиозные обряды получают часто свой особый отпечаток. Так, например, у некоторых племен закубанских, при похоронном обряде, древние языческие обычаи и правила, предписываемые Кораном, совершенно смешиваются и элемент языческий даже преобладает над этими последними.
У чеченцев подобных обычаев при исполнении религиозных обрядов встретить нельзя; воспитанные в школе муллы Магомета, Кази-муллы и Шамиля, они вынесли из нее, если не чистоту самого учения и его дух, то, по крайней мере, строгое следование ее наружным обрядам.
Сословных отличий, как выше я сказал, ни в Чечне, ни между племенами, населяющими Аргунский округ, нет. В прежнее время хотя и был здесь класс рабов, но он возник тем особым путем, каким обыкновенно возникает рабство у всех нецивилизованных народов, т.е. путем войны и права сильного.
Рабы, весьма впрочем, немногочисленные, были здесь исключительно одни лишь пленные грузины из Ка- хетии, тушины и отчасти русские. Они стояли вне всякого права: и собственность и жизнь их вполне зависела от воли владельца.
Нельзя не иметь, однако же, что, не смотря на свою дикость, горцы вообще обращались с рабами весьма мягко. У них раб, если только, разумеется, он был мусульманин, считался скорее одним из младших членов семейства, нежели бесправным рабом; он служил старшим членам точно так же, как служат и теперь дети отцу, младшие братья старшим и т.д.
Что касается до аристократизма некоторых фамилий, то различие между ними, начиная со времен Кази-Муллы, стало чистономинальным. Он возник вследствие того только, что в прежнее время анархии и междоусобиц в горах, прекращенных отчасти Кази-Муллою и окончательно уже только Шамилем, фамилия, бравшая перевес над другими числительностью членов, ее составлявших, необходимо становилась в главе других, потому что имела за себя если не самое естественное, то во всяком случае самое древнее из прав - право сильного.
Не таким ли же, впрочем, путем образовалось высшее сословие и у других горских племен и вообще везде, где дворянство или княжество не было жалованным главою правительства?
В Грузии точно также, независимо от жалованных - царями достоинств дворянского и княжеского, большая часть родов, составляющих высший класс, возникла таким же путем; иначе трудно объяснить себе громадную числительность грузинских княжеских фамилий сравнительно с цифрою населения страны.
Как бы то ни было, но аристократизм некоторых чеченских фамилий, с покорением Чечни, сгладился окончательно, и только как следствие прежнего порядка вещей, убийств, насилий, продажи свободных людей и проч., остается лишь одна кровная вражда лиц между собою, а часто и целых родов.
Военное значение Аргунского округа, при Шамиле, было весьма важно.
Ущелье, образуемое р. Чанте-Аргуном и делящее округ, в его настоящих административных границах, почти на две равные части, по близости своей к нашей линии и главному тогдашнему населению замиренных чеченцев, галгаевцев, назрановцев и других, издавна нам покорных племен, всегда служило сборным пунктом для всех многочисленных скопищ Шамиля, стягивавшихся им с лезгинской линии, Чечни и Северного Дагестана.
Отсюда направлялись всегда шайки наездников и абреков на нашу Сунженскую линию и к ближайшим крепостям чеченской плоскости. Отсюда же были им предпринимаемы большими массами все движения в Грузию, Кабарду, Назрань, чему самое положение Аргунского ущелья как нельзя более способствовало.
Шамиль глядел на него также как на последний могущественный оплот своей власти в горах, полагая в крайнем случае переселиться сюда из аула Ведено.
Дикость жителей, встречавшихся с русскими только в бою и глубоко нас ненавидевших, отсутствие дорог и, наконец, грозные укрепления, созданные самою природою и встречающиеся здесь на каждом шагу, - все это еще в начале пятидесятых годов делало доступ к этому ущелью не мыслимым.
Для нас, русских, а отчасти и для самих чеченцев, оно было в то время lerra incognila и служило предметом различных басней про его жителей, их зверство, образ жизни, религию проч.
Терские ведомости 1868, № 5 (29 янв.)
Между тем, покорение его совершилось быстрее, нежели можно было когда-либо предполагать. Причина, впрочем, понятна: горцы были измучены постоянною войною, в которой гибло бесполезно и бесследно столько людей, а главное - они были утомлены беспощадным деспотизмом Шамиля, губившего людей более, чем русские войска, для собственных корыстных целей.
Рассказы про него надо послушать именно в горах, где его глубоко и справедливо ненавидят; чем далее от гор, тем уважение к нему усиливается пропорционально расстоянию, так что в глазах чеченцев - он был только поборник мусульманской веры, а в Кабарде - святой.
Между тем здесь и до сих пор народ вспоминает о нем с ненавистью, за его жестокость и корыстолюбие.
В настоящее время военное значение Аргунского ущелья остается точно также важным, как и во время борьбы нашей с Чечнею. Все народонаселение Терской области, оцепленное рядом крепостей, начиная от Хасав-Юрта, Ведено, Шатоя и до Владикавказа, помимо даже нравственного влияния нашего на него, совершенно в наших руках и вполне зависит от нашей воли.
Выдвинутые вперед от Шатоя, укр. Ба- шен-Кале и Евдокимовское, для горцев неприступные, служат твердым оплотом нашей власти в нагорных обществах, пограничных с племенами уже христианскими, на которые, в случае крайности, мы можем рассчитывать также смело, как и на наши войска.
Правда, что пространство от левого берега Чанте-Аргуна и до Владикавказа не прикрывается ни одной крепостью, и я всегда был того убеждения, что крепость в ауле Ялхорой была бы весьма полезна, но тем не менее линия крепостей, расположенных по Чанте-Аргуну, совершенно разъединяет воинственные племена горцев Дагестана и Терской области и, в случае войны, может служить базисом для наших военных действий.
Что касается до нравственного влияния нашего на горское народонаселение, то условия прочного владычества нашего, над покоренными племенами не могут уже, конечно, в настоящее время зависеть от того взгляда, которым горцы на эту новую для них власть смотрят. Те условия, при которых владычество наше в торах создалось, и те разумные начала, которые введены при управлении горцами, вполне уже достаточные гарантии для мирной будущности.
Но подобные гарантии, хотя и верные, обеспечивают скорее будущее, нежели настоящее. Для нас они осязательны и вполне понятны; но что касается до покоренного народа, до его старого поколения, то материальное благосостояние, безопасность жизни и собственности его частных лиц, хотя в настоящее время сознаны им и ценятся, но не на столько, однако же, чтобы исключать в глазах, если не массы, то отдельных личностей, возможность всяких попыток к мятежу.
Вина этому - не неуменье наше сблизиться с покоренным народом, не неуменье наше выяснить ему все преимущества настоящей его жизни пред жизнью прошлою и, наконец, не бессилие или ошибочность принятой нами системы управления, но жажда свободы, хотя быть может и в превратном для нас значении этого слова, легковерие, лежащее в основе характера горца, и, наконец, те предрассудки и традиционные понятия, которые всосал он вместе с молоком матери и изменить которые может, разумеется, только одно время.
Поэтому-то, для поддержки нашего влияния в горах, и при том, как опора и поддержка вводимой гражданственности, нам нужна еще в глазах этого поколения видимая, материальная сила, та сила, которая сломила его несколько лет тому назад: она одна пока может быть гарантией спокойствия и мирного господства нашего над покоренными племенами.
Эта материальная сила будет, конечно, не более как средство второстепенное, на которое власть наша будет опираться, но тем не менее необходимо, чтобы на известный период времени горцы могли ясно ее видеть.
Новое поколение будет, разумеется, уже совершенно иное, притом только условии, однако же, что мы сумеем продолжать вести его тем путем, по которому оно направлено уже нами, и если мы не испортим тех задатков, которые мы положили уже в основу его будущности.
Это поколение, бесспорно, будет с совершенно уже иными взглядами, иными желаниями, требованиями и образом мыслей; только оно сознательно поймет и оценит все те блага, которые мы, в продолжение последних пяти лет, внесли в жизнь горца.
Памятников древности, так часто встречающихся в горах Кавказа, в Аргунском округе весьма мало. Объясняется это легко как неприступностью самой местности, бывшей за несколько сот лет тому назад, конечно, еще более неприступной, так равно и отдаленностью здешних обществ от известных путей, служивших во все исторические времена большою дорогою для народов, переходивших из Азии в Европу, или для отдельных лиц, средневековых искателей приключений, присутствие которых не в одном месте Кавказа оставило следы свои.
Один из наиболее замечательных памятников находится в акинском обществе, близь аула Галанчодж. Это церковь, выстроенная из камня, на горе, на берегу озера волканической формации. Постройка церкви сама по себе не имеет ничего замечательного, но любопытно и важно предание, связанное с ее сооружением.
Акинцы утверждают, что лет четыреста или более тому назад, из галгаевских обществ пришли вооруженные люди, европейцы (фиренг), и поселились близ Галанчоджского озера. На горе, лежащей на южном берегу его, они выстроили церковь, обнесли ее каменною оградою, с четырьмя воротами, - для тушин, галгаевцев, чеченцев и местных племен. Каждые ворота обращены были к горам, занятым упомянутыми племенами.
Постройка церкви сопровождалась большими затруднениями и препятствиями со стороны горцев, в то время еще язычников, но не смотря на то церковь была воздвигнута, и тогда, прибавляет предание, из Чечни, Грузии, Галгая и окрестных обществ стали стекаться люди молиться в церкви Богу христиан, и каждый народ входил отдельно в ворота, для него в ограде сделанные.
Несколько лет продолжался этот порядок вещей, и европейцы находились в самых миролюбивых и дружеских отношениях с туземцами, но потом, мало-помалу, они стали теснить этих последних, отнимать, у них женщин, имущество, - и все фамилии горские, даже и те, которые между собою враждовали, - заключивши союз, восстали на пришельцев.
После кратковременной, но упорной и кровавой войны, европейцы были побеждены и удалились опять тою же дорогою, чрез Галгай.
Акинцы и терлоевцы до сих пор еще показывают то место, где был у них с этими чужеземцами последний кровавый бой, после которого они вынуждены были отступить. На берегу озера до сих пор сохранился еще ряд тополей, чрезвычайно правильно и симетрически насаженных, - отростки тех, которые, по словам горцев, были когда-то посажены жившими тут европейцами. Горцы щадят эти деревья, считая за величайший грех рубить их и искренно веря тому, что тот, кто срубит одно из них, непременно в скором же времени умрет. Этому-то поверью настоящие тополи и обязаны своим существованием.
Дорога, ведущая к церкви, проведена спирально по горе, имеющей конусообразную форму, и в свое время разработана была так хорошо, что следы ее видны еще и до сих пор.
К какой нации принадлежали люди, пробовавшие водворяться в горах акинского общества, - отвечать на это определенно весьма трудно. Но если мы, однако же, припомним, что Генуэзская и Венецианская республики, раскидывавшие, в XIII м XIV столетиях, колонии свои по всем прибрежьям Востока, имели и на Кавказе своих представителей, то почти достоверно можно полагать, что европейцы, жившие в акин- ских горах, принадлежали к одному из этих народов, и это тем вероятнее, что присутствие генуэзцев в Кабарде в конце XV столетия доказано уже несомненно.
Впрочем, и в этом случае, как и во многих других, касающихся древней истории Кавказа, нам приходится довольствоваться только одними догадками и оставаться пока в области легенд и преданий.
Другой замечательный памятник древности был открыт мною в прошедшем году в отрогах хребта, служащего водоразделом между реками Андийским-Койсу и Шаро-Аргуном. Это были медные, литые статуэтки, величиною не свыше нескольких дюймов, изображавшие людей совершенно обнаженных, с шлемами на голове и с дротиком в одной руке. Между этими статуэтками находились также изображения козлов, оленей, баранов, весьма грубо сделанные, точно также как и самые фигуры людей.
Предания туземцев молчат о том, какому народу принадлежали эти изображения, и какое было назначение их. Между тем, у горцев шароевского общества, они известны, однако же, под именем «христианских богов», и это обстоятельство, по моему мнению, служит прямым и ясным указанием на то, что статуэтки эти служили никогда домашними пенатами народу, уже исчезнувшему или слившемуся с существующими племенами.
Мусульмане вообще, а горцы в особенности, относятся к христианской религии наравне с паганизмом; наши духовным верования, выраженные материально, служат для них самым осязательным знаком идолопоклонства, и для горца христианские образа стоят ни сколько не выше языческих богов. Следовательно, понятно, почему во мнении народа поклоненье этим идолам приписывается христианам.
Самая форма шлемов доказывает, что принадлежали они народу иноземному, так как шлемы у горцев в употреблении никогда не были. Здесь носили всегда шишаки, образчики которых можно видеть и теперь. Поэтому нельзя ни каким образом предположить, чтобы горцы, бывшие несколько столетий тому назад дикарями, в полном значении этого слова, - давая какому-либо отвлеченному понятию форму вещественную, могли заимствовать ее из среды им чуждой, а не из той, в которой они жили сами.
Тем не менее, отнести найденные идолы исключительно к тому иди другому народу можно только весьма гадательно.
Начиная с мифических времен истории, с похода Аргонавтов и странствований Улиса, на Кавказе перебывало множество народов: одни - как завоеватели, другие - как коммерсанты и колонизаторы.
Персы и треки должны были чаще других сталкиваться с кавказскими племенами, так как, разновременно, они основывались здесь более прочно, нежели другие народы. В пятом уже веке нашей эры персы владели северным Кавказом, или, по крайней мере, имели в своих руках два главных ключа Закавказья - Дарьял и Дербент[1]. Нельзя, следовательно, не допустить, что они могли жить и в здешних горах; это тем вероятнее, что и до сих пор везде в горах северного Кавказа остались еще башни, постройки весьма древней, и сооружение которых нельзя никаким образом приписывать гуннам, хазарам и другим ордам, неоднократно разорявшим Грузию, но народу, стоявшему уже на известной степени цивилизации.
Все это ясно доказывает присутствие здесь народа, господствовавшего когда-то, как завоеватель, над местными туземными племенами*.
* Башни эти построены по большей части в местах совершенно неприступных, а потому служат постоянным жилищем для туземцев, имевших семейства и хозяйство, хотя и бедное, они не могли ни каким образом. Поэтому можно логически допустить только две причины их сооружения: или, как я сказал, они служили для победителей как крепости, т. е как средство держать постоянно в повиновении и зависимости от себя побежденные племена, или же они выстроены самими горцами и служили им временным убежищем в случаи нападения на них враждебного народа. Но последнее труднее, мне кажется, допустить, нежели первое, так как самая местность, на которой башни эти по большей части расположены, делала подвоз материала весьма трудным;величина же камней, которыми выложены стены, правильность кладки, необыкновенная крепость этих башен - все это необходимо обусловливает известную степень цивилизации того народа, который воздвиг эти памятники своего здесь пребывания.Для туземцев они также служили убежищем в случаях неприятельского нападения, а некоторые башни, построенные на местности более удобной, обращены были ими в постоянные жилища, но это во времена уже гораздо позднейшие, когда башни были покинуты тем народом, который воздвиг их для обеспечения и прочности своей власти в горах. До изобретения огнестрельного оружия подобный способ вести войну и господствовать над дикими племенами горцев - имел, конечно, свои достоинства.Был ли этот народ именно персы - сказать наверно невозможно, но надо полагать однако же, что это были скорее персы, нежели греки, потому что, кроме этих башен, в некоторых местах, как например в Осетии, по хребтам гор существуют древние дороги, и народные предания говорят, «что по этим дорогам ходили войска персиан»**.
** Историей о происхождении чеченских племён, равно как исследованием памятников древности, отавшихся и до сихпор в горах Терской области, несмотря на всю обширность этого труда, занимается в настоящее время П. И. Г.
Записки его об этом предмете и научные и исторические материалы, им собранные и разрабатываемые настойчиво и с полным знанием дела, вероятно разъяснят нам историю происхождения этих башен, точно также определят и эту эпоху, к которой относятся и найденные идолы.Как бы то ни было, но найденные идолы, во всяком случае, мне кажется, трудно отнести к мифологии персов, совершенно своеобразной, вследствие того, что они были последователями учения Зороастра. Скорее можно признать их за весьма грубое подражание божествам мифологии греческой. Что греки были в различных местностях Кавказа со времен самых древних, это факта, подтверждаемый с точностью и древними историками.
Не говоря уже про новейшую, эпоху, т.е. после падения Западной Римской Империи, когда колонии их еще существовали на Рионе и греческие императоры имели такое сильное влияние на Абхазию и Мингрелию, что история этих стран тесно связана была с историей Восточной Римской Империи, - греческие колонии в самую древнюю, эпическую эпоху Греции уже рассеяны были по всему восточному прибрежью Черного моря.
Поэтому нельзя не допустить, чтобы греки, колонизаторы и авантюристы по самому характеру своему, не проникали из гор западного Кавказа и сюда. В эпоху христианства греки были здесь; лучшим доказательством этому служат древние храмы, из которых некоторые, как например в Галгае церковь Тхабяй- Эрды (две тысячи святых, в русском переводе), видимо работы греческой. Следовательно, нет никакой причины не допустить, что и в языческую эпоху они могли быть здесь.
А если мы к тому же припомним, что в некоторых чеченских фамилиях сохранилось предание о их греческом происхождении, то все это, вместе с формою шлемов статуэток, дает нам право с некоторым вероятием заключить, что они принадлежат к эпохе греческой, хотя, повторяю опять, древняя история Кавказа у нас, к сожалению, до настоящего времени исследована еще так мало, что для какого-либо положительного вывода почти всегда трудно найти достаточно данных, и нам, поневоле, остается только довольствоваться тем слабым, светом который иногда разливают на нее народные предания.
Хотя мифы и предания всякого народа (горцев точно также как и других) есть та же его изустная история, и часто самые важные исторические факты встречаются облеченными в форму предания и, стало быть, в них всегда бывает сокрыта частица истины; но трудно, а часто и невозможно, отделить эту истину от басней и вымыслов, ее окружающих.
А. Ипполитов
2 декабря 1867 года. Укр. Шатой.
