Тахнаева П.И. Об открытии историко-культурного мемориала "Ахульго": заметки историка
При цитировании ссылаться на печатную версию: Тахнаева П. И. Об открытии историко-культурного мемориала «Ахульго»: заметки историка // Историческая экспертиза. 2017. № 2. С. 89-102.
Статья представляет собой рецензию на концепцию и историческое обоснование историкокультурного мемориала «Ахульго», официально открытого 20 января 2017 г. в Республике Дагестан.
Историкокультурный мемориал «Ахульго» официально был открыт 20 января 2017 г. Автор проекта — глава республики Рамазан Абдулатипов, в своем выступлении с благодарной признательностью ссылался на поддержку его начинания президентом страны В. В. Путиным, муфтием Дагестана шейхом Ахмадахаджи и епископом Махачкалинским и Грозненским владыкой Варлаамом. Мемориал, территориально привязанный к историческому событию — Ахульгинскому сражению (1839), — к сожалению, отличался ярко выраженной ненаучной, поверхностной экспозицией (Хаджимурад 2017) и был, по всей видимости, предназначен для обслуживания лозунгов в духе идеологических терминов времен СССР, ставших актуальными при главе республики Дагестана Р. Г. Абдулатипове, — о «народном единстве» и «братских отношениях», «дружбе народов», о «мире и согласии с русским народом», «дружбе с Россией», которые звучали на открытии мемориала.
Что такое исторический Ахульго? Когда в конце 1838 г. командир Отдельного Кавказского корпуса генерал Е. А. Головин представил свои предположения о действиях в 1839 г. на Кавказе, император Николай I собственноручно надписал: «Покорение и усмирение Горного Дагестана, или под общим названием Левого фланга <…> равно необходимо, ибо без онаго, ни покоя, ни верного владычества иметь на Кавказе не можем»[1]. Это высочайшее замечание предопределило планы командования в Дагестане на 1839 г., согласно которым здесь «нужны были сильные меры», с целью «положить предел распространению власти и влияния Шамиля». «Сильные меры» предполагали нанесение весной 1839 г. военного удара по «укрепленному жилищу Шамиля на скале Ахульго»[2]. Позже осада и штурм Ахульго, состоявшей из системы укреплений — Стар. Ахульго (авар. «Нух гьечIеб гохI» — «Горка без доступа»), Нов. Ахульго (авар. «АхIул гохI» — «Набатная горка») и т. н. «Сурхаевой башни» (авар. «Щулалъул гохI» — «Прочная горка»), расположенных на ашильтинской земле, войдут в историю как отдельная военная операция, проведенная под командованием генераллейтенанта П. Х. Граббе (12 июня — 29 августа 1839). По Д. А. Милютину, участнику осады Ахульго (военный министр в 1861–1881 гг.), «блокада и осада Ахульго, в продолжение 11 недель (80 дней), с 12 июня по 30 августа, стоила довольно дорого войскам. Отряд лишился до 500 человек убитых, 1722 раненных и 694 контуженных; в этом числе выбыло из строя 117 офицеров (23 убитых, 91 раненых и 33 контуженных)» (Милютин 1850: 122).
Что такое Ахульго в исторической памяти дагестанцев? Прежде всего, это место, где в 1839 г. погибли шахидами (мусульмане, погибшие за веру), до 2 тысяч горцев. Еще ни одно сражение в горах прежде не приносило подобных потерь. Они были огромны. Хотя совсем недавно, в 1837 г., селение Ашильта, которому территориально принадлежат обе горки Ахульго, было буквально стерто с лица земли экспедицией генерала Фезе. Горцы его героически защищали, но были вынуждены отступить с большими потерями. На фоне ахульгинского сражения «затерялось» другое, не менее масштабное и кровопролитное, аргванинское сражение (30 мая — 1 июня 1839). Укрепленное селение Аргвани приняло на себя первый и мощный удар экспедиции генерала Граббе, поскольку дорога на Ахульго следовала через Аргвани. Имам Шамиль укрепил его к февралю 1839 г., так же как и Ахульго. Однако горцы были уверены, что русские через Аргвани не пройдут. В конце мая 1839 г., когда генерал Граббе подошел к Аргвани, здесь, по русским источникам, имам собрал до 10 тысяч человек («из всех племен, обитающих между Аварским Койсу, Сулаком и Аргуном»). Аргванинское сражение случилось неожиданно коротким, оно продолжалось неполные два дня[3]. Потери горцев были ошеломительно велики. По русским источникам, в их руках осталось до 500 тел противника (Милютин 1850: 65), местные источники подтверждали эту цифру (Геничутлинский 1992: 79). Спустя всего три месяца потери горцев на Ахульго составят до 2 тысяч человек. Д. А. Милютин писал: «Насчитано было свыше 1000 неприятельских трупов; большое число их неслось по реке. В плен взято до 900 человек, большею частию женщин, детей и стариков» (Милютин 1850: 119). Из местных источников только у Мухаммад Тахира альКарахи встречаются данные о потерях горцев, до 300 человек погибшими и 700 пленными (Тахир альКарахи 1990: 84).
Об Ахульго сегодня говорить очень сложно. С одной стороны, это безусловная мусульманская святыня, знаковое место в истории джихада на Кавказе. С другой — это малоизученная страница военной и политической истории Дагестана первой половины XIX в. По настоящее время не известны профессиональные исследования по Ахульго, в которых был бы исчерпывающе использован корпус местных и архивных источников, выполнен их сравнительный анализ с целью выявления несоответствий, расхождений, разночтений и т. п. Каждый, кто обращается к теме Ахульго, обычно черпает информацию из местных источников, созданных много позже ахульгинского сражения. Единственным доступным и популярным источником знаний об Ахульго остается хроника Мухаммада Тахира альКарахи. Но если помнить о том, что самого автора сочинения тогда на Ахульго не было, а основная часть хроники составлялась им с начала 1850 г., т. е. более 10 лет спустя после описываемых им событий, источник нуждается в критическом подходе. Попрежнему практически не затронутыми остаются материалы по истории Кавказской войны, хранящиеся в Российском государственном военноисторическом архиве (РГВИА), в частности, по Ахульго — документы Военноученого архива (ВУА) и коллекции «Кавказские войны», включая личные фонды военачальников того периода (в том числе П. Х. Граббе).
6 февраля 2017 г. на 6й сессии дагестанского парламента глава республики Рамазан Абдулатипов выступил с Посланием Народному собранию РД, на котором вновь озвучил тезисы, звучавшие на открытии мемориала «Ахульго»: «Мы создали историкокультурный мемориал общей памяти и общей судьбы “Ахульго”. Мы взялись за эту нелегкую работу, понимая, что наш человеческий и гражданский долг — чтить память всех, кто был включен в Кавказскую войну, сказать “нет” любителям каждый раз провоцировать ее продолжение. Принципиальное значение для всех нас имеет поддержка данного проекта президентом Российской Федерации В. В. Путиным, который в своем приветствии в адрес дагестанцев подчеркнул: “Возведение этого величайшего мемориального комплекса — знак уважения к общей исторической памяти, напоминание о недопустимости кровопролития, яркое свидетельство необходимости поддержания народного единства, которое складывалось и крепло на протяжении столетий”. Дух мемориала соответствует установкам Президента страны и завещанию имама Шамиля — жить в мире и согласии с русским народом, с Россией (курсив наш. — П. Т.). Отвечает он и чаяниям князя Барятинского, который добился долгожданного мира на Кавказе (курсив наш. — П. Т.). Многие поколения дагестанцев, кавказцев вместе с русскими и представителями других народов вот уже несколько веков защищают интересы общей Родины — России. Как сказал Расул Гамзатов, для нас священны “кровь Ивана и такая же точно кровь Магомы”, которую они проливали на Ахульго. Важно понять, что тогда у каждого из них была своя правда, а теперь у нас общая правда, общий выбор, общая Родина».
Свою презентационную речь глава республики закончил многозначительным предложением: «Если кто не понял смысл создания мемориала (курсив наш. — П. Т.), рекомендую ознакомиться с приветствием президента Российской Федерации В. В. Путина, а также с выступлениями муфтия Ахмадхаджи и епископа Варлаама». Не затрагивая тему гражданского пафоса («человеческого и гражданского долга — чтить память всех, кто был включен в Кавказскую войну»), следуя рекомендациям в поисках «смысла создания» мемориала Ахульго, точнее, в поисках его обоснования и исторической аргументации, мы ознакомились с выступлениями муфтия и епископа, прозвучавшими на его открытии.
По всей видимости, речи выступающих должны были соответствовать «духу мемориала». Тем не менее заявление муфтия Ахмадхаджи о том, что «имам Шамиль предопределил исторический выбор Дагестана жить с Россией» вызвало у историков удивление. Предопределил? Если речь идет о пленении имама Шамиля на Гунибе в августе 1859 г., насколько это событие можно считать его «личным» выбором или, более того, личным вкладом в «предопределение» будущего Дагестана? Заметим, имам Шамиль не принимал какоголибо решения о прекращении войны на Гунибе. Напротив, достаточно ознакомиться с местными источниками, воспоминаниями тех, кто находился рядом с имамом в осажденном Гунибе (Гаджи Али алЧухи, Абдурахман алГазигумуки), чтобы убедиться в том, что он вышел из окруженного войсками аула Гуниб к князю Барятинскому для продолжения переговоров — нет, не о мире, а о том, чтобы его без какихлибо обязательств выпустили из Гуниба, Дагестана (Абдурахман 1997: 166; Абдурахман 2002: 75; Гаджи 1990: 69). Ссылка на имама Шамиля как дипломата и миротворца в данном случае не совсем уместна и не соответствует действительности: мирные переговоры на Гунибе именно по его инициативе были провалены (Милютин 2004: 384; Зиссерман 1890: 285), а сам имам в итоге, неожиданно для него самого, оказался военнопленным (Филиппов 1866: 123).
В завершение своего выступления муфтий призвал к «искреннему примирению и уважению к прошлому, к совместной общей истории доблестных наших предков, мюридов и наибов имама Шамиля, чести и мужеству русских солдат, исполнявших свой воинский долг», напомнив слушателям о том, что «это прочный фундамент для искренних дружеских отношений между дагестанцами и русскими (курсив наш. — П. Т.), Дагестаном и Россией». Муфтий также сообщил, что мемориал является «напоминанием всем народам, проживающим в России, что лучшим исходом любой ссоры и войны является мир и добрососедство». Возможно, бесспорное положение о предпочтении мира войне позволило ему в заключении высказать другое, несколько спорное суждение о том, что «Ахульго сегодня сближает народы Дагестана и России».
Епископ Варлаам (Пономарев) в своем выступлении был более краток. Его речь изобиловала фразами, немного странными, но близкими к лозунгам дня: «И русские, и дагестанцы, которые легли здесь, на этой земле, они заложили прочный фундамент наших братских отношений (курсив наш. — П. Т.). <…> Исторические факты должны служить к объединению нас всех, живущих в России, всех живущих на Кавказе, потому что от нас с вами много зависит. И когда мы будем вместе, едины, тогда на самом деле у нас будет мощное государство. У нас будет будущее, и мы сможем воспитать будущее поколение в патриотизме и любви к родине!»
После духовных отцов выступил сам автор проекта мемориала Р. Г. Абдулатипов. Он с удовлетворением резюмировал выступления своих предшественников: «Наши духовные отцы сказали все, что нужно было сказать… Каждое слово и шейха, и епископа прозвучали как проповедь, наставление для каждого из нас, независимо от вероисповедания». Выступление автора идеи и проекта мемориала, несомненно, представляло больший интерес в поисках его концепции («смысла создания») и исторического обоснования.
Прежде всего, Абдулатипов сообщил о том, что у нас, современников («русских» и «дагестанцев», а также др.), общая Родина, следовательно, те идеи («своя правда»), изза которых на Ахульго наши предки проливали кровь 178 лет назад, в настоящее время перестали иметь значение: «В этой войне и у русских, и у дагестанцев, чеченцев, других, которые тут воевали, у каждого была своя правда. Уже более 155 лет у нас общая правда. У нас общая Родина» (курсив наш. — П. Т.). Если помнить о том, что «своя правда» для тех, кто погиб шахидами («мучениками за веру»), защищая Ахульго, заключалась в джихаде, священной войне против иноверцев, современные попытки провести знак равенства между некоей «своей правдой» павших в газавате и «общей правдой» — «общей родиной» современников, выглядят не совсем корректно.
Упомянув пролитую кровь погибших на Ахульго (заметим, после Ахульго война на пути к «общей правде» и «общей Родине» длилась еще два десятка кровопролитных лет), Абдулатипов опятьтаки сослался на дагестанского классика: «Как сказал Расул Гамзатов, для нас священны “кровь Ивана и такая же точно кровь Магомы”, которую они проливали на Ахульго». Но если обратиться к первоисточнику (Р. Гамзатов, «Сказание об Ахульго»), то совершенно очевидно, что поэт не подразумевал святость («священность») крови, «перемешанной» под Ахульго, когда писал: «Под непрерывный грохот барабана // В угаре рукопашной кутерьмы // Перемешалась кровушка Ивана // С такой же точно кровью Магомы». Обратившись к теме кровопролитного сражения, заложенной в основу идеи мемориала «общей памяти и судьбы», Абдулатипов заметил, что «эта кровь освятила нашу с вами дальнейшую судьбу. Мы стали единым народом». И в подтверждение этого тезиса процитировал: «Еще тогда БестужевМарлинский писал, что “послали драться, а стали брататься”. Этот процесс шел еще тогда». Заметим, БестужевМарлинский ничего подобного не писал. Фраза — «я пришел драться, а душа просит брататься» — принадлежит современному дагестанскому писателю Ш. Казиеву, автору пьесы «БестужевМарлинский». Напомним, сам БестужевМарлинский не воевал под Ахульго и был к тому времени уже убит в стычке с горцами на мысе Адлер в 1837 г. Генераллейтенант П. Х. Граббе крайне сожалел об этом факте, и 3 июля 1839 г. в лагере у Ахульго записал в своей записной книжке: «Как жаль, что не стало Бестужева, нашего поэта Кавказа! В нынешнюю экспедицию он увидел бы новые картины и новые бои, достойные его кисти!» (Из дневника 1888: 114).
Развивая важный тезис о «дружбе русского и дагестанского народов», Абдулатипов высказал сожаление, что «иногда все кавказскороссийские отношения сводят к кавказской войне». По его мнению, эти отношения куда богаче, и для подтверждения своих слов обратился к их истокам. Приведенный пример возводил корни русскодагестанских отношений к XX в., когда «русский князь Святослав освобождал Дагестан от хазарского ига». Абдулатипов заметил, что «таких примеров можно было привести очень много», однако уже тот, который он привел, вызвал у историков крайнее удивление. Действительно, киевский князь Святослав (сын киевского князя Игоря и княгини Ольги) предпринимал несколько походов на Хазарию в 965–969 гг. с целью выхода Киевской Руси на Волгу, Каспий, контроля над ВолжскоКаспийским морским и Прикаспийским сухопутным международными торговыми путями. В состав Хазарского каганата входила узкая полоска Прикаспийского и, возможно, предгорного Дагестана. На остальной территории Дагестана располагались различные государственные образования, находившиеся в различных отношениях с каганатом (Новосельцев 1990). В частности, некоторые дагестанские владетели вместе с хазарскими отрядами в Х в. действовали против закавказских мусульман (Там же). Напомним, на юге Дагестана к тому времени существовали два сильных мусульманских владения — Дербенд и Ширван (Минорский 1963). Историческая наука не располагает фактами, свидетельствующими о «хазарском иге» на территории Дагестана. Напомним, «иго» — угнетающая, порабощающая сила, в узком смысле — гнет завоевателей над побежденными. Таким образом, безосновательно утверждать о некоем «хазарском иге» и «освобождении Дагестана» от него «русским князем».
В своем выступлении Абдулатипов также попытался определить истоки кавказской войны в Дагестане. По его мнению, они восходили к досадному историческому недоразумению: «Горцы фактически начали войну против своих феодалов. Но некоторым людям это удалось направить против России (курсив наш. — П. Т.)». Некоторым людям? По всей видимости, речь идет об имамах ГазиМухаммаде (1829–1832), Гамзатбеке (1832–1834), Шамиле (1834–1859), которые призывали к вооруженному джихаду против русских («неверных») и мусульман, противников введения шариатского правления («лицемеров»). Вооруженный джихад трех имамов того времени являлся «борьбой (за веру) на пути Аллаха» и включал в себя военные действия против всех тех мусульман, дагестанских сельских общин (джамаатов), которые не признавали власти имамата и противились введению шариата в своих владениях (Кемпер 2010: 107). В самом начале движения имам ГазиМухаммад обращался с письмами к горским джамаатам (аварцев, кумыков, лакцев, даргинцев, чеченцев), представителям крупнейших ханств нагорного и равнинного Дагестана (к Махдишамхалу Тарковскому, Асланхану Казикумухскому и Кюринскому, ханше аварской Бахубике Хунзахской) с жестким требованием ввести шариат, но не имел успеха. Затем он пришел к выводу, что установить шариат можно только путем газавата, вооруженного сопротивления российскому завоеванию. Противниками войны с русскими оказались бывший его учитель Саид алАракани и его муршид Джамал аддин алГазигумуки, но в то же время он был поддержан шейхом Мухаммадом алЙараги, который прислал ГазиМухаммаду письмо с фетвой, одобряющей его планы. В 1828–1829 гг. алимы и кади Гимр, Чиркея и ряда др. горных аварских селений выбрали ГазиМухаммада своим имамом, религиозным и военнополитическим руководителем союза общин, объявивших «священную войну» российским завоевателям и принявшим их сторону мусульманам. Со всех джамаатов имам ГазиМухаммад требовал присягу следовать шариату, отказаться от местных адатов и прервать всякие отношения с русскими (Гаджиев 1997: 181–235; алКарахи 1990: 70; Северный Кавказ 2007: 118).
Напомним, имамат, существовавший на территории Нагорного Дагестана и Чечни (1829–1859), известен своим долгим и упорным сопротивлением российскому завоеванию Северного Кавказа. Современные попытки привести движение трех имамов (1829–1859) к движению антифеодальному отсылают нас к недавним временам одномерного, партийноклассового подхода к изучению истории Кавказской войны (1930–1970е). Обращение к привычным прежнему поколению историков заскорузлым идеологическим клише в виде классовых конфликтов «угнетенных слоев населения» и «эксплуатирующей верхушки» выглядит в настоящее время по меньшей мере странно.
В выступлении Абдулатипова прозвучал еще один тезис, претендующий на ключевое положение, который, однако, имеет право на существование исключительно в силу неизученности темы и, в частности, затронутого вопроса. Тезис о недостигнутом «мире» на Ахульго и его высокой цене: «Имам Шамиль, вот в этих горах, чтобы заключить мир, отдал в аманаты своего сына Джамалудина. То есть он был все готов отдать ради мира. Но при этом сохраняя свою веру, свою культуру, свое достоинство». Факт выдачи в аманаты (заложники) сына имама был представлен Абдулатиповым как демонстрация высшей жертвенности имама во имя мира. Но какого? С какой целью был отдан в аманаты сын имама Джамалутдин на Ахульго? По алКарахи, генерал Граббе «предложил заключить им перемирие. В качестве залога, однако, он потребовал сына Шамиля» (алКарахи 1990). Другие местные авторы, Гаджи Али и Хайдарбек Геничутлинский, тоже пишут о том, что сын имама был потребован «в качестве залога» (Геничутлинский 1992: 71; Гаджи 1990), но какого — авторы об этом умалчивают.
По записям ахульгинского дневника генерала П. Х. Граббе, с конца июля инициаторами мирных переговоров выступали осажденные горцы, однако Граббе отказывался от них без предварительной «выдачи сына в аманаты, как залог покорности» (Из дневника 1888). В «Военном журнале отряда» от 13 августа 1839 г. генерал Граббе писал: «…Шамиль не хочет выдать своего сына аманатом, как я того предварительно требовал, и надеется еще на выгодные условия капитуляции и свободный пропуск из Ахульго. …Я объявил ему, что если он не предоставит своего сына, то не вступлю с ним ни в какие переговоры»[4] (курсив наш. — П. Т.). Участник переговоров на Ахульго, генералмайор Вольф писал о том, что «ген. Граббе требовал безусловной покорности и предварительной выдачи сына его аманатом в доказательство намерения его беспрекословно исполнить все требования правительства… о других условиях не было и речи», после выдачи сына «начались переговоры»[5].
Генерал Граббе в «Военном журнале отряда» от 17 августа записал: «Шамиль немедленно выслал ко мне своего старшего сына аманатом в залог своей покорности Государю Императору, как я того предварительно требовал, еще за несколько дней перед тем. Это заставило меня прекратить штурм. …Я предписал Шамилю условия капитуляции… и дал ему три дня срока для их принятия»[6] (курсив наш. — П. Т.). Предварительные статьи условий капитуляции генерала Граббе состояли из четырех пунктов: «1. Шамиль предварительно отдает своего сына аманатом. 2. Шамиль и все мюриды, находящиеся ныне в Ахульго, сдаются Русскому правительству; жизнь, имущество и семейства их остаются неприкосновенными; правительство назначает им место жительства и содержание; все прочее предоставляется великодушию Русского Императора. 3. Все оружие, находящееся ныне в Ахульго, отдается Русскому начальству. 4. Оба Ахульго считать на вечные времена землею Императора Российского и горцам на ней без дозволения не селиться» (Милютин 1850: 141). Милютин писал, что имам Шамиль, выдав сына, отказывался от встречи с генералом Граббе, требовал отсрочку для оставления Ахульго еще на один месяц, а также разрешения далее жить в Гимрах ((Милютин 1850: 142).
Перед началом штурма Ахульго генерал Граббе записал в военном журнале отряда: «В течение трех дней, 18, 19 и 20 августа Шамиль присылал ко мне доверенных людей с разными предложениями, но не согласился на условия, которые я считаю необходимыми для обеспечения спокойствия Дагестана. 21 числа срок перемирия закончился, и ход переговоров убедил меня, что все употребленные меры… остались тщетными»[7]. Участник переговоров с имамом Шамилем на Ахульго генералмайор Вольф позже писал: «Требовать своего сына после прекращения переговоров он не имел никакого права, ибо сын не был выдан аманатом на время переговоров, но в виде залога и доказательства, что Шамиль покоряется правительству, чего он не исполнил (курсив наш. — П. Т.). Генерал Граббе объявлял это с самого начала и неоднократно Шамилю через Кибит Магому, через Джемала, через Биякая — через самых доверенных лиц Шамиля, следовательно, недоразумения быть не могло»[8].
Таким образом, выдача сына имама Шамиля в качестве аманата являлась частью условий капитуляции, предложенных имаму, а не безоговорочной и высокой жертвой имама во имя мира. Заметим, о какомлибо «мире» тогда не могло идти и речи. Командир Отдельного Кавказского Корпуса генераллейтенант Головин в рапорте от 30 июня 1839 г. писал военному министру генераладъютанту графу Чернышеву: «Замок Ахульго <…> должен быть взят или приступом, или продолжительным тесным обложением, ибо иначе с удалением войск наших Шамиль… опять сделается смелее и предприимчивее. Какие бы пожертвования не были сделаны, они должны выкупиться взятием Ахульго и истреблением Шамиля»[9] (курсив наш. — П. Т.).
В тезисе о «мире» под Ахульго выступающий отметил, что имам был готов пожертвовать ради него всем, не только сыном, но при одном условии — «при этом сохраняя свою веру, свою культуру, свое достоинство». К вопросу о «покушении на веру». Кади кумыкского селения Аксай Йусуф алЙахсави, современник имама Шамиля и его противник, обратился с письмом к улемам шафиитской религиозноправовой школы в Мекке с просьбой дать фетву относительности правомерности власти имамов в Дагестане, в том числе на правовое обоснование дозволенности дагестанским мусульманам жить под властью немусульманских правителей России. Он писал об имаме Шамиле, что тот «установил, что любой из тех, кто не переселится к нему, будет объявлен неверным и подлежит смерти, где бы он ни находился…», и в заключение алЙахсави подчеркивал: «Отмечу, что в нашем современном положении (т. е. под властью русских. — прим. П. Т.) мы имеем возможность жить, следуя предписаниям нашей религии, и мы можем твердо держаться уз Божьих» (курсив наш. — П. Т.) (Кемпер 2010: 112).
Выступающим был озвучен еще один тезис, в котором он вновь затронул тему долгожданного (и всеми желаемого) мира, теперь уже на Гунибе: «Самое главное мужество было проявлено князем Барятинским и имамом Шамилем. Это мужество прийти к миру. Прийти к согласию» (курсив наш. — П. Т.). Заметим, на Гунибе стороны не пришли ни к миру, ни к согласию.
Вопрос о мирных переговорах с имамом Шамилем был поднят в Петербурге в конце июля 1859 г. На непременном мирном разрешении настаивали император Александр II, канцлер и военный министр (Зиссерман 1890: 268–269). Главнокомандующий князь Барятинский приступил к мирным переговорам с имамом 19 августа 1859 г. На следующий день, на основании уже достигнутых соглашений во время предварительных переговоров с представителями имама, князь Барятинский составил и подписал ультимативное письмо, которое (с текстом на арабском и русском языках) отправили на Гуниб. Был определен срок действия ультиматума — «до вечера» 21 августа. Ультиматум состоял из основных требований: «неотлагательно сложить оружие», «сдача Шамиля», «чтобы он и сыновья его дали письменное обязательство — жить там (за пределами России. — прим. П. Т.) безвыездно». Предложены условия: «полное прощение», «дозволение с семейством ехать в Мекку», «путевые издержки и доставление его на место будут полностью обеспечены», «определить размер денежного содержания ему с семейством» (Милютин 2004: 382–383).
21 августа выявились два встречных и невыполнимых требования имама Шамиля, которые свели на нет предварительные договоренности: одним из них было требование имама предоставить ему отсрочку пребывания на Гунибе сроком на месяц (для контакта с турецким султаном через личного курьера), другое — отказ явиться на Кегерские высоты, в главный штаб, для заключения и подписания мирного договора. В письме начальника штаба Милютина, которое последовало на Гуниб 22 августа, вслед за ультиматумом «кратко было спрошено, согласен ли Шамиль на упомянутые предложения или нет» (Гаджи 1990: 69). И хотя это письмо вновь подавало осажденным шанс избежать кровопролития, о мирном соглашении уже не могло идти речи — в ответном, последнем письме имам настаивал на своем: «Если освободите дорогу в Мекку мне и тем, кого я желаю, то быть миру между нами, а если нет — то нет». Представления о «мире» у имама Шамиля не предполагали подписания мирных соглашений, кроме одного требования — выпустить его с Гуниба без какихлибо обязательств с его стороны. Таким образом, переговоры «Барятинский — имам Шамиль» закончились 22 августа 1859 г. ничем. Князь Барятинский был вынужден прекратить мирные переговоры. Единственное, о чем теперь могла идти речь, это о «почетном пленении» имама (Милютин 2004; Муханов 2007; Абдурахман 2002; Филиппов 1866; Зиссерман 1890).
Последний тезис из выступления Абдулатипова, который напрашивается на комментарий, затрагивает некое завещание плененного имама Шамиля: «Восхищенный имам Шамиль оставляет завещание быть вместе с Россией, быть вместе с братьями русскими (курсив наш. — П. Т.). Это все является для нас величайшими наставлениями». Заметим сразу, не существует исторического документа «Завещание имама Шамиля». Под таким названием широко известно художественнопублицистическое произведение, точнее, текст к театральной постановке, автором которого являлся Д. М. Магомедов, председатель культурноисторического общества «Фонд Шамиля». Оно было создано ко Дню памяти имама Шамиля 4 февраля 1991 г., который тогда впервые торжественно отмечали в Аварском театре. Узкому кругу специалистов известен другой документ, архивный[10], официальный, с текстом «Клятвенного обещания» имама Шамиля (на русском и арабском языках), который не имеет ничего общего с пресловутым «завещанием имама». В «Клятвенном обещании» имам присягает личной клятвой на Коране императору в том, что «взял на себя и обязался служить верою и правдою Его Императорскому Величеству», «предостерегать и оборонять всеми силами души и тела и всею возможностью моею все, что относится к Самодержавству… Императора», «Если же узнаю… о случае и происшествии, могущих обратиться во вред интересам Его Величества… обязуюсь не только извещать об этом немедленно… но так же с поспешностью устранять и отвращать их», «во всем вести себя так, как прилично верному слуге и честному поданному Его Императорского Величества»[11]. Известно другое письмо имама Шамиля, написанное им в 1865 г. Он отправил его императору в ответ на «Высочайшую телеграфическую депешу» с соболезнованием по случаю смерти дочери имама, Нафисат. Текст письма имама (оно еще при его жизни было опубликовано в русском переводе) содержал такие слова: «Мой священный долг… внушить детям моим их обязанности пред Россией и ее законными царями. Я завещал им питать вечную благодарность к Тебе… Я завещал им быть верноподданными царям России и полезными слугами нашему отечеству. …Повели, Государь, где укажешь, принести мне и детям моим присягу на верное подданство… В свидетели верности и чистоты моих помыслов… я даю клятву пред недавно остывшим телом моей наилюбимейшей дочери Нафисат, на священном Коране» (Военный сборник 1866). Совершенно очевидно, речь идет о завещании имама собственным детям в частном письме императору, что не дает оснований для какихлибо ссылок на несуществующее завещание имама грядущим поколениям его соотечественников «быть вместе с Россией, быть вместе с братьями русскими».
На презентации мемориала звучала официальная риторика примирения, далекая от серьезного отношения к истории, от знания истории, открытого обсуждения проблемных вопросов, напоминая собой примиренческий китч, выдержанный в духе основных идеологических терминов официальной пропаганды времен СССР.
В заключение выступающий заметил: «Даже Бог бессилен над тем, что произошло вчера. Тем более над тем, что произошло более 177 лет назад. <…> Нельзя использовать историю для вражды. Историю надо использовать для укрепления единства России». По всей видимости, только попытками «использовать историю» можно объяснить основной лейтмотив выступлений Абдулатипова и других о «мире» и «примирении», звучавших на открытии мемориала. Однако, как показали краткие исторические экскурсы, ни в 1839 г. на Ахульго, ни в 1859 г. на Гунибе не было и не могло быть речи о мире и примирении. Имам Шамиль — «миротворец», представленный в январе 2017 г. на Ахульго «через призму» мемориала «общей памяти и общей судьбы», столь же достоверен и так же идеологически выдержан, как тот имам Шамиль, который был представлен в 1953 г. в известном сборнике документов «ставленником султанской Турции и английских колонизаторов»[12].
Трудно не согласиться только с единственным утверждением Абдулатипова, согласно которому «русские и дагестанцы <…> русские и кавказцы давнымдавно помирились и побратались; мы были вместе в Первой мировой войне, мы были вместе во Второй мировой войне». Можно лишь еще дополнить список войн русскотурецкой (1877–1878) и русскояпонской (1904–1905). В Дагестане можно и, наверное, нужно было открывать историковоенный мемориал памяти всех павших за «российскосоветскороссийское» Отечество.
Но не возле Ахульго.
Библиографический список
Абдурахман 1997 — Абдурахман из Газикумуха. Книга воспоминаний. Махачкала, 1997.
Абдурахман 2002 — Абудрахман алГазикумуки. Краткое изложение подробного описания дел имама Шамиля (Калуга, 1281 г.х.). М., 2002.
алКарахи 1990 — МухаммедТахир алКарахи. Блеск горских сабель в некоторых шамилевских битвах. Махачкала, 1990. Кн. 1.
Военный сборник 1866 — Военный сборник. СПб., 1866. № 10.
Гаджи 1990 — Гаджи А. Сказание очевидца о Шамиле. Махачкала, 1990.
Гаджиев 1997 — Гаджиев В. Г. Гассанилау Гимринский. Перевод с аварского хроники «Имам ГазиМухаммад» Багадура Маллачиханова // Газимухаммед и начальный этап антифеодальной и антиколониальной борьбы народов Дагестана и Чечни. Материалы международной научной конференции 13–14 октября 1993 г. Махачкала, 1997, С. 181–235.
Геничутлинский 1992 — Геничутлинский Х. Историкобиографические и исторические очерки. Махачкала, 1992.
Зиссерман 1890 — Зиссерман А. Л. Фельдмаршал князь А. И. Барятинский (1815–1879). М., 1890. Т. 2.
Из дневника 1888 — Из дневника и записной книжки П. Х. Граббе, 1839 г. // Русский архив. М., 1888. Т. 5.
Кемпер 2010 — Кемпер М. Шариатский дискурс имамата первой половины XIX в. // Дагестан и мусульманский Восток. М., 2010.
Милютин 1850 — Милютин Д. А. Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане. СПб., 1850.
Милютин 2004 — Милютин Д. А. Воспоминания. 1856–1860. М., 2004.
Минорский 1963 — Минорский В. Ф. История Ширвана и Дербенда Х–ХI вв. М., 1963.
Муханов 2007 — Муханов В. М. Покоритель Кавказа князь А. И. Барятинский. М., 2007.
Новосельцев 1990 — Новосельцев А. П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1990.
Северный Кавказ 2007 — Северный Кавказ в составе Российской империи / отв. ред. В. О. Бобровников, И. Л. Бабич. М.: Новое литературное обозрение. 2007.
Тахир альКарахи 1990 —Тахир альКарахи М. Блеск дагестанских сабель в некоторых шамилевских битвах. Кн. 1. Махачкала, 1990.
Филиппов 1866 — Филиппов В. Несколько слов о взятии Гуниба и пленении Шамиля (составлено по запискам и со слов генерала Лазарева) // Военный сборник. СПб., 1866. Т. 49. № 5.
Хаджимурад 2017 — Хаджимурад Д. «Зрелище у Ахульго» // Новое дело, 28 января 2017 г.
On the opening of the historicalcultural memorial «Ahulgo»: notes of the historian
Takhnaeva Patimat I. — candidate of historical sciences, senior researcher of the Institute of Oriental studies, RAS (Moscow)
Key words: The Caucasian war, Ahulgo 1839, Gunib in 1859, historical and cultural memorial, R. G. Abdulatipov, imam Shamil, imamat, amanat, testament of Imam Shamil.
The article is a review of the concept and historical background of historical and cultural memorial «Ahulgo», officially opened on 20 January 2017 in the Republic of Dagestan.
References
Abdurakhman iz Gazikumukha. Kniga vospominanii. Makhachkala, 1997.
Abudrakhman alGazikumuki. Kratkoe izlozhenie podrobnogo opisaniia del imama Shamilia (Kaluga, 1281 g.kh.). Moscow, 2002.
Filippov V. Neskol’ko slov o vziatii Guniba i plenenii Shamilia (sostavleno po zapiskam i so slov generala Lazareva) // Voennyi sbornik. St. Petersburg, 1866. Vol. 49. No. 5.
Gadzhi A. Skazanie ochevidtsa o Shamile. Makhachkala, 1990.
Gadzhiev V. G. Gassanilau Gimrinskii. Perevod s avarskogo khroniki “Imam Gazimukhammad’ Bagadura Mallachikhanova // Gazimukhammed i nachal’nyi etap antifeodal’noi i antikolonial’noi bor’by narodov Dagestana i Chechni. Materialy mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii 13–14 oktiabria 1993 g. Makhachkala, 1997, P. 181–235.
Genichutlinskii Kh. Istorikobiograficheskie i istoricheskie ocherki. Makhachkala, 1992.
Iz dnevnika i zapisnoi knizhki P.Kh. Grabbe, 1839 g. // Russkii arkhiv. Moscow, 1888. Vol. 5.
Kemper M. Shariatskii diskurs imamata pervoi poloviny XIX v. // Dagestan i musul’manskii Vostok. Moscow, 2010.
Khadzhimurad D. “Zrelishche u Akhul’go’ // Novoe delo, 28 ianvaria 2017 g.
Miliutin D. A. Opisanie voennykh deistvii 1839 goda v Severnom Dagestane. St. Petersburg, 1850.
Miliutin D. A. Vospominaniia. 1856–1860. Moscow, 2004.
Minorskii V. F. Istoriia Shirvana i Derbenda X–XI vv. Moscow, 1963.
MukhammedTakhir alKarakhi. Blesk gorskikh sabel’ v nekotorykh shamilevskikh bitvakh. Makhachkala, 1990. Kn. 1.
Mukhanov V. M. Pokoritel’ Kavkaza kniaz’ A. I. Bariatinskii. Moscow, 2007.
Novosel’tsev A. P. Khazarskoe gosudarstvo i ego rol’ v istorii Vostochnoi Evropy i Kavkaza. Moscow, 1990.
Severnyi Kavkaz v sostave Rossiiskoi imperii / otv. red. V. O. Bobrovnikov, I. L. Babich. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie. 2007.
Takhir al’Karakhi M. Blesk dagestanskikh sabel’ v nekotorykh shamilevskikh bitvakh. Kn. 1. Makhachkala, 1990.
Voennyi sbornik. St. Petersburg, 1866. No. 10.
Zisserman A. L. Fel’dmarshal kniaz’ A. I. Bariatinskii (1815–1879). Moscow, 1890. Vol. 2.
[1]© Тахнаева П. И., 2017
Тахнаева Патимат Ибрагимовна — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН (Москва); ptakhnaeva@gmail.com
1 Акты, собранные Кавказской Арехеографической комиссией (далее — АКАК), Т. 9, Тифлис, 1884, С. IV
[2] Очерк положения военных дел на Кавказе с начала 1838 года по конец 1842 года. Ген. Головин // АКАК. Т. 9. С. 284.
[3] Рапорт ген.л. Граббе гр. Чернышеву от 1 июня 1839 г. (лагерь при Аргуане) // АКАК, Т. 9, С. 329.
[4] РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6361 (ч. 2). Л. 7–8. Военный журнал отряда действующего на Левом фланге Кавказской линии с 4го по 14е августа 1839 г.
[5] АКАК. Т. 10. С. 505 Записка ген.м. Вольфа от 9 июля 1850 г.
[6] РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6361 (Ч. 2). Л. 24–24(об).
[7] РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6361 (Ч. 2). Л. 24(об).
[8] АКАК. Т. 10. С. 505. Записка ген.м. Вольфа от 9 июля 1850 г.
[9] РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6361 (ч. 1). Л. 234.
[10] ГАКО (Государственный архив Калужской области). Ф. 62. Оп. 8. Д. 652, Л. 3–4(об).
[11] ГАКО. Ф. 62. Оп. 8. Д. 652, Л. 3–4(об).
[12] Шамиль — ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. Сб. док., Тбилиси, 1953
