Граница времен. Как протесты меняют ингушское обществоКонстантин Казенин
Ирина Стародубровская28 марта 2019, 13:25
Введение (И. Стародубровская)
1. Спор о границе: предыстория (К. Казенин)
2. Ингушетия: традиционная и не очень (И. Стародубровская)
3. Массовые протесты осенью 2018 года: основные тенденции (К. Казенин)
3.1. Характеристика основных событий
3.2. Консолидация общественности вокруг вопроса о границе
3.3. Митинг: механизмы самоорганизации
3.4. Общественная активность после митинга
4. Общество после протестов: quo vadis? (И. Стародубровская)
Заключение. Что дальше? (И. Стародубровская)
Введение Ингушские протесты стали неожиданностью не только для политиков, но и для экспертов. Откуда в маленькой, сельской, традиционной Ингушетии возник потенциал для столь активного, хорошо организованного общественного движения? И вообще, что это за движение? Наблюдателей удивляло смешение в нем вроде бы архаичных черт – старейшины, тейпы, огороженное ленточкой место для женщин, апелляция к шариату – с вполне современными технологиями мобилизации и инструментами – вплоть до обращения в Европейский суд. Разобраться в подобном сложном и нелинейном процессе – вызов для любого исследователя Северного Кавказа. И мы решили попробовать.
Исследованиями в Ингушетии мы занимались меньше, чем в некоторых других северокавказских республиках – например, в Дагестане или в КЧР. В то же время, в последние годы мы уделяли этой республике повышенное внимание. Полевые исследования в 2016-2017 годах дали возможность не только встретиться с представителями ингушской интеллигенции и лидерами гражданского общества, но также понаблюдать жизнь и поговорить с жителями нескольких городских и сельских населенных пунктов – Али-Юрт, Верхние Ачалуки, город Сунжа. Общение с молодежью, в том числе принадлежащей к разным религиозным течениям, позволило дополнить картину.
Данный доклад подготовлен на основе полевого материала, собранного в республике в феврале 2019 года. Нашими собеседниками были как лидеры протеста и его рядовые участники, так и представители органов власти, бюджетного сектора, некоммерческих организаций, просто городские и сельские жители, не принимавшие непосредственного участия в митингах – всего примерно 20 человек. Кроме того, несколько интервью были проведены с представителями ингушской диаспоры в Москве, а также с чеченцами в Чечне и Дагестане – для понимания восприятия протестов по другую сторону региональной границы. В результате сложилась пестрая и противоречивая мозаика оценок и мнений, которые мы анализируем ниже. Кроме того, при подготовке доклада использовались исторические источники, материалы СМИ и социальных сетей.
Последние события в Ингушетии показывают, что доклад, подготовленный по итогам предыдущего раунда протестов, не теряет своей актуальности. Новый митинг в Магасе 26 марта в ответ на попытку властей изменить закон о референдуме, исключив из него необходимость народного волеизъявления по вопросам изменения границ; консолидация протестов вокруг политических требований; нарастание опасности насильственных действий - все это подтверждает обоснованность сделанных в на основе анализа ситуации в республике выводов об угрозах и рисках различных вариантов политики в отношении ингушской оппозиции. Надеемся, что публикация нашего доклада внесёт свой вклад в мирное и взаимоприемлемое разрешение конфликта в республике.
1. Спор о границе: предыстория На территории, по которой должна пройти вызывающая сегодня споры граница между Чечней и Ингушетией, национально-территориальное деление возникло с приходом на Северный Кавказ советской власти. Границы национально-территориальных образований с тех пор там многократно менялись. Отчасти менялся и национальный состав населения.
Горская АССР, созданная Советами на Северном Кавказе в 1921 году, включала в себя ряд национальных округов, границы которых примерно соответствовали расселению разных этносов Северного Кавказа1. Территория нынешних Чеченской Республики и Республики Ингушетия в основном делилась между тремя округами в составе Горской АССР – Чеченским, Ингушским и Сунженским казачьим округом. В состав Ингушского округа входила тогда также часть земель, ныне относящихся к Пригородному району Северной Осетии. Распад Горской АССР начался уже через полтора год после ее образования. Одним из первых в 1922 году из ее состава вышел Чеченский округ. Ингушский и Сунженский казачий округа «дожили» в составе Горской республики до самого ее расформирования в июле 1924 года. Тогда оба эти образования получили статус автономных округов в составе Северо-Кавказского края. При этом Сунженский казачий округ занимал значительные территории вокруг северной части нынешней линии соприкосновения Республики Ингушетия и Чеченской Республики. Из крупных населенных пунктов нынешней Чечни в его состав входила станица Ассиновская, а из крупных населенных пунктов нынешней Ингушетии – города Карабулак (тогда станица Карабулакская), Сунжа (тогда станица Слепцовская, позднее станица Орджоникидзевская), станицы Вознесенская, Нестеровская, Троицкая. Во всех этих населенных пунктах тогда преобладало русское (казачье) население.
По-видимому, первым решением о границах, которое оказалось значимым для сегодняшних споров о территориальном размежевании между двумя регионами, стало упразднение в 1929 году Сунженского казачьего округа. Значительная часть его территории была тогда разделена между Чеченской и Ингушской автономными областями. Следует подчеркнуть, что проведение новых границ уже не могло осуществляться по этническому принципу, потому что как чеченцы, так и ингуши практически во всех населенных пунктах, входивших в состав упраздняемого Сунженского округа, составляли малый процент жителей. К Чеченской автономной области был отнесен ряд населенных пунктов бывшего Сунженского округа, которые сейчас административно относятся к Ингушетии. Это были, в частности, такие крупные селения, как станицы Вознесенская и Слепцовская. Также к чеченской автономии была отнесена значительная часть земель к северо-западу от нынешней границы между регионами (ныне эти земли относятся к Сунженскому и Малгобекскому районам Ингушетии). В рамках этих границ Ингушская и Чеченская автономные области существовали до 1934 года, когда они были объединены в Чечено-Ингушскую автономную область (позднее – автономную республику). Тем самым возвращение к границе, существовавшей в 1934 году, закрепляло бы за Чечней значительно больше территорий, чем она имеет на сегодняшний день.
Примечательно, что тема границ, существовавших перед объединением чеченской и ингушской автономий, неоднократно возникала в ходе нынешних споров о границе. Так, чеченский историк, доцент Чеченского госуниверситета Сайпуди Натаев в октябре 2018 года утверждал: «Если в реальности - надо смотреть на 1934 год, на момент объединения Чечни и Ингушетии»2. С другой стороны, его ингушский коллега, сотрудник Ингушского НИИ гуманитарных исследований Нурдин Кодзоев еще в 2013, комментируя исторические истоки споров о границе, утверждал, что передача части территории Сунженского округа чеченской автономии в 1929 году была «репрессивным актом»3. Можно предполагать, что в высказывании главы Чечни Рамзана Кадырова в 2012 году о том, что у руководства Чечни имеются архивные данные, подтверждающие принадлежность Чечне Сунженского и части Малгобекского районов Ингушетии (см. ниже), также имелась в виду граница 1929-1934 годов. Однако, как видим, ссылка на эту границу не принимается однозначно всеми сторонами в нынешних территориальных спорах.
После 1934 года и вплоть до распада СССР Чечня и Ингушетия никогда не существовали в качестве отдельных образований, вопрос о границах между ними, соответственно, в этот период не ставился. Значительные изменения административно-территориальных границ, осуществленные после депортации чеченцев и ингушей в 1944 году, а затем при восстановлении Чечено-Ингушской АССР в 1957 году, никак не касались чечено-ингушской границы. Однако необходимо отметить две особенности территориальных межеваний 1940-1950-х годов, важные в контексте сегодняшних споров о границе между Чечней и Ингушетий.
Первая особенность состоит в том, что деление Чечено-Ингушской автономии на районы не соответствовало делению на округа, существовавшие до создания объединенной Чечено-Ингушетии в 1934 году. Также это деление на районы не осуществлялось по этническому принципу, так что Чечено-Ингушская автономия не могла быть условно поделена на «чеченские» и «ингушские» районы. Это было связано в первую очередь со смешанным национальным составом населения как раз вблизи нынешнего пограничья между республиками, в густонаселенной зоне к востоку от Назрани и к западу от нынешнего Ачхой-Мартановского района Чечни. В последние десятилетия существования СССР там бок о бок жили русские, ингуши, чеченцы. При этом состав населения менялся: значительное количество чеченцев и ингушей поселились там после возвращения из депортации; одновременно в последние советские десятилетия оттуда начался отток русского населения4. Бóльшая часть этой многонациональной территории входила в состав Сунженского района ЧИАССР. На таком фоне при разделении Чечни и Ингушетии не было возможности провести их границы просто по границам существовавших перед этим «советских» районов с учетом их национального состава. А любой другой вариант автоматически оказывался более сложным, потенциально спорным.
Следует также упомянуть, что этническая принадлежность части вайнахского населения, проживающего на данной территории, вызывает определенные споры. Речь идет о субэтносе «орстхо», к которому в царской России применялся также этноним «карабулаки». В Ингушетии к этому субэтносу относится несколько тейпов, включая один весьма многочисленный. Среди северокавказских ученых и общественных активистов, выступающих по тематике межрегиональных границ, имеет определенное распространение та точка зрения, что «орстхо» ближе чеченцам, чем ингушам, или, по крайней мере, «равноудалены» от них и что решение вопроса о региональной принадлежности территории, о которой идет речь, должно быть предметом самостоятельного решения «орстхо». При этом в публичном пространстве Ингушетии популярна и другая точка зрения, согласно которой «орстхо» на сегодня в культурном и языковом отношении достаточно глубоко интегрированы в социум того региона, в котором они проживают – частично Ингушетии, частично Чечни. Не пытаясь оценить, какая из этих точек зрения ближе к истине, отметим, что по крайней мере в Ингушетии представители «орстхо» на сегодня в организационном плане не образуют единой общности, от которой можно было бы ожидать солидарной позиции по вопросу региональных границ. Это проявилось, в частности, в том, что разные представители тейпов, относящихся к «орстхо», по-разному реагировали на протесты в Ингушетии по поводу соглашения о межрегиональных границах: некоторые дистанцировались от этих протестов, а некоторые относились к ним позитивно. Стоит также отметить, что свидетельством достаточно глубокой интегрированности многих представителей «орстхо» в ингушский социум на сегодня можно считать распространенность браков, заключаемых между ними и ингушами, при редкости межнациональных браков в Ингушетии.
Вторая особенность состоит в том, административно-территориальное деление, принятое после возвращения чеченцев и ингушей из депортации в 1957 году, среди ингушей на протяжении десятилетий вызывало и продолжает вызывать критику. Это связано прежде всего с тем, что в восстановленную после возвращения из депортации Чечено-Ингушетию не была включена значительная территория проживания ингушей, до депортации входившая в состав этой автономии. Речь идет о прилегающем к Владикавказу Пригородном районе, который до 1944 года входил в Чечено-Ингушскую АССР, затем был включен в состав Северной Осетии, а в 1957 году был сохранен в ее составе, хотя возвращению в район ингушей власти не препятствовали. Острота проблемы Пригородного района для ингушского населения стала еще более очевидной после кровавого конфликта, который имел там место в октябре-ноябре 1992 года и после которого район покинули десятки тысяч ингушей. Спор о границе Ингушетии с Чечней, разумеется, не имел прямого отношения к тем трагическим событиям. Однако долговременным эффектом произошедшего в Пригородном стало повышенное напряжение, с которым в ингушском обществе воспринимается все то, что касается территории и границ региона.
Резюмируем основные особенности советского периода истории, которые актуальны для современных споров вокруг границы Чечни и Ингушетии.
До объединения Чечни и Ингушетии в единое административно-территориальное образование их границы неоднократно менялись; тем самым не имелось такого исторического состояния границы, которое при постсоветском территориальном разделе могло бы быть безоговорочно принято за основу.
В объединенной Чечено-Ингушетии границы районов не были проведены по этническим границам: последние там не всегда могли быть четко определены из-за смешанного проживания основных этносов на ряде территорий; тем самым советские «районные» границы также трудно было принять за основу при территориальном межевании после распада СССР.
Особенности исторического пути ингушского этноса в советское и раннее постсоветское время обусловили острое восприятие в его среде всех вопросов, касающихся межрегиональных границ.
В целом, таким образом, можно говорить о том, что
советское «наследие» в вопросе о границах было скорее источником проблем, чем их решения.Сразу после распада СССР события в Ингушетии и в Чечне стали развиваться предельно драматично. На фоне первого серьезного всплеска сепаратизма в Чечне осенью 1991 года, в Ингушетии 30 ноября состоялся всенародный референдум, на котором абсолютное большинство населения проголосовало за создание Республики Ингушетия в составе РСФСР. Через год, 10 декабря 1992 года решение о создании нового субъекта федерации утвердил Съезд народных депутатов РФ. К тому времени в республике уже находились десятки тысяч вынужденных переселенцев из Пригородного района. Чуть позже, с началом масштабных военных действий в Чечне, в новообразованную республику хлынул поток вынужденных переселенцев и оттуда.
Официальной демаркации границы с Чечней после официального образования Республики Ингушетия не произошло. Это и не было возможным с учетом того, что фактическая власть в Чечне тогда уже была у сепаратистов, не признаваемых Кремлем. Однако фактическое разделение территорий, подконтрольных Грозному и Республике Ингушетия, произошло достаточно быстро и практически не вызвало конфликтов. Оно не соответствовало ни границе 1929-1934 годов, ни каким-либо другим вариантам размежевания, которые ранее были официально закреплены. Из населенных пунктов Сунженского района бывшей ЧИАССР под контролем сепаратистов оказались два самых восточных – Серноводское и Ассиновская. Остальные вошли в состав Ингушетии, включая станицу Орджоникидзевскую, которая в 1929-1934 годах была в составе Чеченской автономной области (к моменту распада СССР это было одно из самых крупных сельских поселений на Северном Кавказе: по Всесоюзной переписи населения 1989 года там проживало более 17 тысяч человек). В 1990-е годы и в составе Ингушетии, и на территории, контролируемой сепаратистами, действовали администрации Сунженского района, территории полномочий двух администраций были разделены лишь неформально.
23 июля 1993 года в Грозном глава сепаратистской Ичкерии Джохар Дудаев и первый президент Ингушетии Руслан Аушев подписали «Договор между Чеченской Республикой и Ингушской Республикой о принципах определения границ их территорий». В нем стороны принимали обязательство в будущем не проводить границу без взаимного согласия и не допускать в переговорах о границе участия или посредничества «какой-либо третьей стороны» (под таковой, разумеется, имелся в виду Кремль).
В 2003 году, перед проведением в Чечне референдума по принятию конституции республики, в опубликованном проекте конституции среди районов Чеченской Республики был назван и Сунженский. Руководство Ингушетии не было согласно с этим решением. За две недели до референдума, 10 марта 2003 года, тогдашний президент Ингушетии Мурат Зязиков встретился с главой администрации Чечни Ахмадом Кадыровым в Магасе. По результатам встречи был подписан протокол, в котором утверждалось: «Положение проекта Конституции Чеченской Республики о том, что в составе Чеченской Республики находится Сунженский район, фактически относится только в населенным пунктам Серноводское и Ассиновская. На остальную территорию одноименного Сунженского района Республики Ингушетия действие Конституции Чеченской Республики не распространяется». Таким образом было закреплено то разделение территории бывшего Сунженского района ЧИАССР, которое неформально было осуществлено еще во времена Аушева и Дудаева. В том же протоколе руководители двух республик обращались к президенту РФ с просьбой о возобновлении деятельности Государственной комиссии по определению административной границы между Республикой Ингушетия и Чеченской Республикой.
Затем в течение шести лет каких-либо дальнейших шагов по прояснению ситуации с границей предпринято не было. Можно предположить, что федеральный центр в то время намеренно отказывался «форсировать» решение вопроса о границе. Причина могла состоять в том, что «закрепление» границы Ингушетии на востоке региона (по линии соприкосновения с Чечней) ставило бы вопрос и о западной границе этой республики, включая Пригородный район. Однако в середине 2000-х годов положение в районе еще оставалось достаточно сложным, и, хотя его региональная принадлежность на тот момент уже не была предметом дискуссий, дополнительно привлекать внимание к статусу района федеральный центр, видимо, избегал. Возможно, по этой же причине в Ингушетии с большой задержкой по сравнению с другими регионами России были принят региональный закон, определяющий состав и границы муниципальных образований. Народное собрание Ингушетии проголосовало за этот закон 19 февраля 2009 года. Этот закон подтверждал вхождение в состав Ингушетии только тех районов, которые фактически находились тогда под ее юрисдикцией. Состав населенных пунктов Сунженского района Ингушетии, согласно этому закону, также соответствовал соглашению 2003 года. Почти одновременно, 12 февраля того же года, парламент Чеченской Республик принял закон «Об образовании муниципального образования Сунженский район и муниципальных образований, входящих в его состав, установлении их границ и наделении их соответствующим статусом муниципального района и сельского поселения». Согласно этому закону, в состав Сунженского района Чечни включались только два сельских поселения – Ассиновское и Серноводское. Тем самым руководство Чечни подтверждало отсутствие у него намерений пересматривать фактически произведенный в начале 1990-х «раздел» бывшего Сунженского района ЧИАССР.
Однако уже в 2012 году вопрос о границе между двумя регионами актуализовался вновь, в этот раз уже в конфликтом контексте. Тогда имело место публичное обострение отношений между главой Ингушетии Юнус-Беком Евкуровым и главой Чечни Рамзаном Кадыровым, одной из причин которого, возможно, были действия силовиков из Чечни на территории Ингушетии, не одобряемые руководством этой республики5. 4 августа 2012 года Рамзан Кадыров выступил с критикой в адрес Юнус-Бека Евкурова, оценив противостояние властей Ингушетии терроризму как недостаточно жесткое. Именно на этом фоне начались активные действия официального Грозного в вопросе о границе. В том же августе Кадыров заявил о необходимости ее демаркации6, указав на то, что в отсутствии линии демаркации происходит «захват земель». В сентябре Кадыров создал в Чечне комиссию по подготовке предложений по границе с Ингушетией. Тогда же он заявил, что руководство Чечни обладает архивными документами, подтверждающими принадлежность Чечне Сунженского и части Малгобекского районов Ингушетии7 (по-видимому, Кадыров имел в виду включение земель Сунженского казачьего округа в состав Чеченской АО в 1929 году – см. выше). Вскоре после этого, 18 октября 2012 года, парламент Чечни внес изменения в принятый в 2009 году республиканский закон об образовании Сунженского района. В новой редакции в качестве сельских поселений Сунженского района Чечни были перечислены практически все сельские поселения, входящие в состав Сунженского района Ингушетии. Так было обеспечено юридическое оформление заявленных территориальных претензий. Но о немедленном отторжении спорных земель от Ингушетии речь не шла: в новой версии закона указывалось, что утверждение границ района, а также муниципальных образований в его составе и организация там местного самоуправления в соответствии с законом Чеченской Республики «осуществляются после установления в порядке, предусмотренном федеральным законодательством, административной границы между Чеченской Республикой и Республикой Ингушетия».
Комиссия по определению границы была создана и в Ингушетии. В ноябре 2012 года Евкуров сообщил, что и чеченская, и ингушская комиссии направили свои предложения в федеральный центр. Однако в последующем году напряженность вокруг границы продолжала нарастать. Она была связана в первую очередь с установлением чеченскими силовиками поста в лесной приграничной зоне, который, с точки зрения ингушских чиновников, находился на территории Ингушетии. Кроме того, противоречия между чиновниками двух регионов вызвали действия сотрудников МВД Чечни в селе Аршты Сунженского района Ингушетии в апреле 2013 года. Официальной причиной их появления в селе была названа операция по поимке членов бандподполья. Однако источник в Совете безопасности Ингушетии заявил тогда СМИ, что истинной целью силовиков была организация в селе митинга за включение села в состав Чечни. Это действия источник в ингушском Совбезе назвал «фарсом», призванным имитировать «волю народа»8. При пересечении административной границы чеченскими силовиками произошла потасовка между работниками МВД Чечни и сотрудниками патрульно-постовой службы МВД Ингушетии, в результате чего пострадали шесть человек. Евкуров после этого потребовал от руководства регионального МВД не допускать силовиков соседнего региона к проведению спецопераций и других мероприятий на территории Ингушетии без предварительного согласования.
После весны 2013 года тема границы вновь постепенно стала уходить из публичного пространства. Можно предположить, что федеральный центр на тот момент опасался продолжения споров вокруг территориального размежевания двух субъектов и приложил усилия к тому, чтобы их «остудить». Еще в 2012 году тогдашний полномочный представитель президента РФ в Северо-Кавказском федеральном округе, вице-премьер Александр Хлопонин потребовал от глав Чечни и Ингушетии «с публичного пространства выйти, остановить эту тему раз и навсегда»
*.
* Хлопонин потребовал прекратить споры о границе Чечни и Ингушетии // РИА Новости, 7 сентября 2012 г.
https://ria.ru/20120907/745208687.htmlОн также заявил, что работу по установлению границы должны продолжить рабочие группы. Но их деятельность до 2018 года практически не становилась достоянием гласности.
Резюмируя основные особенности развития ситуации с территориальным размежеванием Ингушетии и Чечни в постсоветское время до 2018 года, можно отметить следующее.
Фактическое размежевание после распада СССР и ЧИАССР произошло очень быстро, в ходе него не возникло конфликтов, впоследствии вплоть до сегодняшнего дня ни один населенный пункт не поменял региональной «прописки», установленной этим размежеванием.
Данное размежевание не имело твердых исторических оснований: в первую очередь, оно не воспроизводило какого-либо варианта размежевания, официально существовавшего раньше; поэтому оно оказалось уязвимо для критики, звучавшей главным образом с чеченской стороны.
Споры о границах активизировались на фоне конфликтов между руководством двух регионов; после наиболее заметного обострения, случившегося в 2012-2013 годах, напряженность вокруг этой темы в публичном пространстве стала спадать, однако подвижек в решении конкретных вопросов, связанных с границей, до 2018 года достигнуто не было.
2. Ингушетия: традиционная и не очень Республика Ингушетия – самый молодой субъект Российской Федерации. Он создан 4 июня 1992 года по результатам референдума, поддержавшего восстановление ингушской государственности. В то время как Чечня после развала СССР взяла курс на отделение и создание независимого государства, Ингушетия с самого начала выбрала политическую линию на сохранение в составе России. На настоящий момент Ингушетия является самым маленьким и самым густонаселенным субъектом РФ. Ее население составляет примерно 5% от общей численности населения СКФО, тогда как территория – лишь около 2%.
Однако особенности Ингушетии не сводятся к приведенным выше характеристикам. Ингушетию также можно назвать территорией, где в наибольшей мере сохранились традиции, адаты, вековые устои, регулирующие человеческую жизнь от рождения до смерти. Если на Северо-Западный Кавказ большое влияние оказала советская модернизация, Чечня была потрясена длительной войной, а в Дагестане стремительная урбанизация буквально взорвала изнутри традиционные нормы и структуры, Ингушетия во многом оказалась в стороне или почти в стороне от всех этих перемен. «Вся семейно-бытовая сторона жизни ингушей (от рождения до смерти) строго регламентируется нормами ингушской этики и этикета, законами шариата и нормами мусульманской этики, традициями и обычаями» (Павлова О.С. (2012) Ингушский этнос на современном этапе: черты социально-психологического портрета. – М.: Форум. С. 238).
Нельзя сказать, что на других северокавказских территориях подобный образ жизни вообще не сохранился. Однако там он не является столь универсальным. Хотя традиционные нормы и практики так или иначе присутствуют в жизни всех северокавказских народов, они активно размываются под воздействием быстрых социальных изменений; им противостоят другие жизненные модели, основанные на альтернативных ценностях и смыслах. Особенно явно это наблюдается в городах. Консервация традиционного уклада происходит в основном в отдельных анклавах. В Ингушетии же подобное устройство социальной жизни доминирует.
Это определяется в первую очередь преимущественно сельским жизненным укладом, аграрной занятостью. Промышленность, связанная в основном с нефтедобычей и нефтепереработкой, даже в советский период была развита достаточно слабо, в настоящее время ее влияние еще более снизилось. Хотя формально считается, что 60% населения республики проживает в городах, на практике разница между городскими и сельскими населенными пунктами на территории Ингушетии не принципиальна. Единственным населенным пунктом, который по внешнему облику и принципам расселения может быть отнесен к действительно городским, является Магас. Однако в этой созданной «с нуля» региональной столице проживает на настоящий момент менее 2% населения республики.
В то же время в постсоветский период Ингушетия оказалась во многом отрезана от модернизационного влияния крупных северокавказских городов. Грозный был разрушен войной, а территориально расположенный совсем близко Владикавказ в результате острого конфликта 1992 года перестал быть значимым «центром притяжения» для ингушей. По имеющейся информации, жители Ингушетии (и то не все) используют этот город как источник более качественных товаров и услуг – ездят туда за покупками, пользуются бытовыми услугами (парикмахерскими, химчистками), могут проводить в нем свободное время. Однако в массе своей не селятся там, не работают и не отправляют туда детей учиться. Даже те из ингушей, кто проживает в Пригородном районе Северной Осетии (на той территории, из-за которой и разгорелся конфликт 1992 года), в большей мере ориентированы на социальные связи на территории Ингушетии.
Что означает эта традиционность на практике?
Во-первых, личность по-прежнему во многом растворена в различного вида коллективностях, в кровнородственных и территориальных объединениях.
Так, значительная часть ингушей в республике по-прежнему компактно проживают тейпами – кровнородственными объединениями. Целые улицы или кварталы могут занимать члены одной фамилии. Причем это характерно как для сельских, так и для городских населенных пунктов (кроме Магаса). В других регионах подобная модель расселения, распространенная в прошлом, становится скорее исключением. Очевидно, территориальная концентрация людей, связанных кровнородственными узами, повышает роль тейпа в жизни каждого конкретного индивида, за тейпом по-прежнему сохраняются определенные регулирующие функции.
То же можно сказать и о территориальной общине, регулятивные механизмы в которой аналогичны используемым в рамках тейпа. «Если там что-то где-то нарушил, он больше боится не закона, можно сказать, а сельского коллектива. Потому что, если эти его во всем ограничат, не будут к нему ходить, общаться с ним не будут…, это для него уже самая такая мера наказания… Ему здесь жить. Ему надо сына женить. Ему надо дочку выдать. И кто умрет, похоронить надо. Мнение, общение. … И вот это воздействие настолько на него действует, что он от всего отказывается… Это реальный рычаг, реальное воздействие. Так всегда было» (муж., стар. возр., 2016(1)).
Все это ведет к тому, что общественное мнение оказывается доминирующим фактором, определяющим поступки человека. «Общественное мнение здесь очень, очень сильно влияет на жизнь ингушей» (муж., сред. возр., 2016(1)). Любое отклонение от общепринятого – не важно, в серьезном или в мелочах – вызывает осуждение, может привести к кривотолкам. «Элементарно стиль одежды. Желательно, чтобы ты не выделялся особо из толпы. Потому, что это приведет к взглядам, какие-то там толки [пойдут]. Вот это давление, оно чувствуется» (жен., мол. возр., 2016).
Во-вторых, сохраняют свою силу поколенческие и гендерные иерархии.
«Отношения в ингушской семье строятся в соответствии с гендерными ролями и возрастом ее членов и заключаются в главенствующей роли старших над младшими, мужчин над женщинами» (Павлова О.С. (2012) Ингушский этнос на современном этапе: черты социально-психологического портрета. – М.: Форум. С. 254).
Безоговорочное подчинение младших старшим, являющееся одной из несущих конструкций традиционного общества, в Ингушетии носит практически универсальный характер. «Самой главной традицией ингуши называют уважение к старшим. Геронтократия – один из основополагающих принципов ингушской культуры. Смысл этой традиции заключается в почитании старших по возрасту, старых и мудрых людей, в беспрекословном выполнении их указаний» (Павлова О.С. (2012) Ингушский этнос на современном этапе: черты социально-психологического портрета. – М.: Форум. С. 160).
Наши собеседники особо подчеркивали доминирование старших в семье. «[Власть родителей] – для меня она неисчерпаема. Она вообще не обсуждается – власть что матери, что отца. Для меня не обсуждается» (муж., сред. возр., 2016(2)). Причем эта власть не зависит от возраста ребенка. Считается, что все серьезные вопросы – выбор работы, переезд, крупные покупки – даже взрослый и самостоятельный сын должен согласовывать со старшими. «У нас как. Вот если даже человек машину покупает, на работу устраивается, если он где-то там не мелочные, серьезные жизненные вопросы, любой жизненный серьезный вопрос [решает] – он должен это обсудить со старшим: с отцом, со старшим братом, с дядькой. … Потому что старшие – они, все-таки, больше видят… В основном должен он соглашаться с ними» (муж., стар. возр., 2016(1)).
Подобная непререкаемость авторитета старших серьезно влияет на консервацию традиционного жизненного уклада. То, что отличается от образа жизни предков, их установок и ценностей, вызывает подозрение и неприятие. «Подход какой здесь у нас: мы все очень [уважительно] относимся к предшествующему поколению, к отцам. Почему наши отцы так не делали? Если бы это было неправильно, отцы бы так не делали» (муж., сред. возр., 2016(1)). Принятые способы воспитания также идеализируются, младшие в собственных семьях стремятся воспроизводить те же модели межпоколенческих отношений, которые складывались у них с отцами. «Все-таки я сейчас убеждаюсь, что воспитание отца – это наиболее оптимальное, что бы я мог получить в этой жизни. … Я так же буду воспитывать своих сыновей» (муж., сред. возр., 2016(1)).
Гендерные иерархии в обществе тоже в целом сохраняются. Причем, по ощущению тех, кто имеет возможность сравнивать, в более жестком виде, чем в других республиках. «Если даже в том же Дагестане, я там спокойно, расслабленно себя ощущала, то здесь нет. … Тут этой какой-то свободы, ее меньше. И контролировать женщин легче». (жен., мол. возр., 2016). Женщинам не только могут не позволить работать или ограничить свободу передвижения, но и, например, часто не разрешают водить машину. И даже те, кто получил права, стараются минимизировать время за рулем. «Ты ощущаешь вот это вот отношение. То есть женщина за рулем – к ней уже отношение другое. А этого не хотелось бы» (жен., мол. возр., 2016).
В-третьих, для достижения послушания по-прежнему распространены архаичные силовые методы воздействия. Подтверждением безоговорочного доминирования старших является их право «вырубить» любого младшего в семье: физически наказать взрослого сына или брата. В одном из интервью рассказывали (можно сказать, с гордостью), как старший брат, которому было 90 лет, публично избил младшего, семидесятипятилетнего, в магазине посохом. В некоторых сельских сообществах утверждалось, что молодой человек может быть физически наказан по решению старейшин за непослушание или какую-либо провинность. «Молодежь выстраивают, кого надо бить – побьют» (муж., стар. возр., 2019(1)) Многие информанты подтверждали распространенность подобных практик. «Это не повальное. Я не могу сказать, что это повальное. Но это имеет место быть» (жен., мол. возр., 2016).
Практически нормой считается физическое наказание детей13. «Может быть, даже есть такие семьи, где отец или мать побоится, скажем, наказать своего отпрыска. Ну, цивилизация, что поделаешь… Может быть, есть такие семьи, но я не встречал» (муж., сред. возр., 2016(2)). Не вызывает возмущения, даже если ребенка накажет чужой мужчина. Наш собеседник рассказывал, как сам попросил учителя в школе физически наказать сына, когда тот хулиганил на уроках. «Он, действительно, после этого ремнем отходил его. Школа, я скажу вам, из этого получилась такая, классный урок у него. Отличным стал парень после этого, отличным» (муж., сред. возр., 2016(2)). Насилие в отношении других членов семьи также достаточно распространено. «Проблема семейного насилия есть. В основном это насилие над женщиной, естественно» (жен., мол. возр., 2016).
В-четвертых, жесткая регламентация повседневной жизни поддерживается более широким, чем на других территориях, распространением обычаев избегания. Так, в Ингушетии является нормой, когда зять с тещей не встречаются и не разговаривают в течение всей жизни. Муж и жена также ограничивают общение на публике – «и в настоящее время в республике практически невозможно увидеть мужа и жену, идущих вместе, например, в магазин. Это недостойно мужчины. … Неприличным считается, когда мужчина несет сумки за женой»14. Отец держит дистанцию с детьми, может вообще напрямую с ними не общаться. «[Отец] меня воспитывал строго, ни один раз он меня не приласкал за всю свою жизнь. Я не помню, чтобы он со мной говорил дольше пяти минут. Он всегда держал субординацию со мной и братом» (муж., сред. возр., 2016(1)).
Тем не менее, не смотря на ограниченность «внешнего» влияния на уклад жизни в республике, окружающий мир так или иначе воздействует на местный социум, вызывая его постепенную трансформацию. Здесь можно выделить несколько направлений подобного влияния.
Высокая рождаемость и ограниченность возможностей трудоустройства стимулируют масштабную трудовую миграцию за пределы республики. Значительная часть ингушей, особенно мужчин, имеют миграционный опыт. Также распространена и образовательная миграция. Выход за рамки локальных норм и правил дает возможность переосмыслить привычные жизненные практики, получить представление об альтернативных идеях и образах жизни. Например, в религиозных вопросах. «Если бы я не выезжал, если я не учился бы, я бы не видел, что в Ростове, в Красноярске, Абакане, Москве, Пятигорске, Дагестане, во Владикавказе том же самом тарикатов нет. Есть Коран и Сунна» (муж., сред. возр., 2016(1)). Но новый опыт может накапливаться и в любых других сферах.
Какое это оказывает влияние на ситуацию в Ингушетии? Однозначно ответить на этот вопрос сложно. С одной стороны, существование подобной миграционной «отдушины», позволяющий на время отвлечься от общественного давления и регламентации жизни, может способствовать консервации традиционных отношений внутри республики. С другой стороны, новый опыт может переноситься обратно в республику, стимулируя их трансформацию.
Конфликты, затронувшие республику в 1990-е годы, также не могли не повлиять на ее жизненный уклад. В этот период Ингушетия была вынуждена принять две крупные волны беженцев: из Пригородного района и из Чечни (как чеченцев, так и живших в Чечне ингушей). Роль мигрантов в модернизации жизни в республике достаточно велика. По свидетельству очевидцев, до этого в Ингушетии практически не развивались общепит и бытовые услуги. Было непонятно, как человек пойдет есть в ресторан – его что, дома не кормят? Культуру кафе, парикмахерских, других общественных услуг привнесли в ингушское общество именно беженцы из Чечни. А затем местные ингуши, стимулируемые стремлением «быть не хуже», также стали развивать этот сектор экономики. После прекращения военных действий чеченцы в основном вернулись на родину, а «чеченские» ингуши в массе своей остались в республике, сохраняя несколько иные представления и опыт жизни в крупном городе, каковым до чеченских войн являлся Грозный.
Кроме того, как реакция на возникающие проблемы как гуманитарного, так и правозащитного характера в республике стали возникать разнообразные общественные организации. Они включались в жизнь общероссийского гражданского общества, взаимодействовали с зарубежными донорами. То есть, оставаясь частью ингушского социума, в то же время функционировали в среде, серьезно отличающейся от доминирующей в республике. Такая жизнь «в разных мирах» активной, интеллектуальной части общества также влияла на процессы социальной модернизации. В то же время развитие гражданского общества способствовало появлению лидеров, формированию авторитета не только на традиционных основаниях, но и на базе индивидуального вклада в решение актуальных для общества проблем, вне привычных возрастных и гендерных рамок.
Серьезное воздействие на традиционные основы жизни в Ингушетии оказал религиозный раскол между «суфиями» и «салафитами», характерный для всего Северного Кавказа. В период чеченских войн он стимулировался в первую очередь извне. Радикализация, в том числе проявлявшаяся в вооруженных насильственных действиях, была связана в основном с ситуацией в соседней республике. Попытки справиться с этой проблемой силовым образом, в процессе чего под пресс часто попадали невинные люди, привела к запуску спирали насилия, поддерживаемой сохраняющими свою актуальность обычаями кровной мести. «Ну конечно, брат пойдет за брата мстить, например. Ну у нас, как говорится, кровная месть еще живая» (муж., сред. возр., 2016(2)). Однако, после того, как связанный с этим всплеск насилия удалось подавить, размежевание не исчезло, хотя и приняло более мягкие формы.
На самом деле, противостояние суфиев и салафитов наложилось на характерные для Ингушетии традиционные размежевания в данной сфере. «Верующие ингуши принадлежат к двум суфийским орденам, или тарикатам (араб. «дорога», «путь» - метод мистического познания Истины) – накшбандий и кадырий, в свою очередь подразделяющихся на братства – вирд’ы (его члены дают обет придерживаться пути предложенного шейхом), которые различаются особенностями совершения обряда зикр (радение) и некоторыми ритуалами, разработанными их устазами (основателями религиозного направления). Деления на братства и вирды делает более сложной структуру ингушского общества, которую издавна формировали связи и отношения между и внутри семейно-родственных групп – тайпов»15. Некоторые вирды обладают существенной спецификой. Так, кадерийское братство баталхаджинцев характеризуется высокой степенью замкнутости, эндогамией, жестким контролем за своими членами и рядом других особенностей.
По мнению М. Албогачиевой, подобное религиозное разделение не приводит к серьезным проблемам. «На этой почве в семьях иногда возникают некоторые разногласия, но они не столь существенны и не приводят к серьезным последствиям»16. В то же время многие наши собеседники оценивали ситуацию как более острую, считая, что сторонники разных тарикатов нередко конфликтуют между собой. «Они все время соперничали, иногда доходило даже до вражды» (муж., стар. возр., 2016(2)).
При этом было бы неправильно сводить конфликт суфиев и салафитов лишь к воспроизводству старого противостояния в новой форме (хотя этот момент в Ингушетии также присутствует). В качестве одной из основных причин отхода от суфизма многие наши собеседники отмечали наличие в нем фольклорных, сказочных элементов17 и неисламских ритуалов (таких, как громкий зикр). «Этот переход, он получился от того, что люди получили доступ к знаниям» (муж., стар. возр., 2016(2)); «Просто появились молодые люди, которые начали соображать. Не фанатично настроенные, начали соображать в этом деле. Мол как это так – оживить человека, допустим?» (муж., сред. возр., 2016(2)). Тем не менее, неудовлетворенность традиционными иерархиями и социальный протест играли в этом процессе не последнюю роль.
Вообще в Ингушетии не принято выступать против традиций. И от салафитов приходится слышать, что для ингушского общества характерны «красивые» правила и нормы, которые никак не затрагиваются несогласием по религиозным вопросам. Более того, различия между ингушским адатом и шариатом стремятся затушевать, говоря не о противоречиях, а о «несостыковках». Тем не менее, пусть и не так решительно, как в других республиках, но салафиты в Ингушетии также по факту отказываются от части традиционных установлений. Так, даже если общественное мнение в рамках тейпа настроено критически по отношению к этому Исламскому течению, салафиты под его воздействием не меняют своих взглядов. «Но лично я на свой тейп не посмотрю, если будет стоять вопрос моей связи с Богом. Я лучше Бога выберу» (муж., сред. возр., 2016(2)). Салафиты соблюдают не все характерные для ингушского общества обычаи избегания. Некоторые из них даже признавались, что общаются с тещей, хотя среди ингушей это категорически не принято.
Достаточно явно проявляется в религиозном размежевании и роль межпоколенческого разрыва и конфликта. «Это движение и здесь началось, это чисто межпоколенческое» (муж., сред. возр., 2016(3)). Молодежь не довольна, что старшие, которые, по их словам, всю жизнь пили, к Исламу никакого отношения не имели, к старости только стали худо-бедно делать намаз, указывает им, как жить. «[Раньше] молодежь не была религиозной, а старики религиозные. Поэтому уважение к ним было больше. А сейчас молодежь более религиозна, чем старые. Поэтому субординация, она нарушилась» (муж., стар. возр., 2016(2)). Не меньшее возмущение молодежи вызывают и факты влияния на общественную и религиозную позицию «официального» духовенства материальных интересов, родственных связей, толкуемые ими как ложь и лицемерие.
Обращает на себя внимание, что отношения между разными религиозными направлениями в молодежной и «взрослой» среде существенно различаются. «Никаких вопросов в молодежной среде – тарикатский ты, накшбандийский – особых таких нету. … Взрослая среда – это другой вопрос. Они очень ревностно к этому относятся. Очень ревностно – и оскорбляют, и выгоняют из дому, и спорят, и так далее. Ну, много чего бывает» (муж., мол. возр., 2017)18.
Религиозный раскол оказывает влияние и на гендерные иерархии. С одной стороны, в чем-то они ужесточаются. Молодые женщины жалуются, что, наслушавшись модных салафитских проповедников, мужья запрещают женам работать, заставляют их сидеть дома. С другой стороны, в республике наблюдаются первые ростки движения Исламского феминизма. Распространена ситуация, когда девушки одевают хиджаб вопреки воле родителей, и те вынуждены с этим смиряться.
Наконец, процессы глобализации также не могут не воздействовать на социальную ситуацию в республике. «Естественно, идет другое воспитание. Потому что дети живут в другом мире. Они получают другую информацию. И окружены другим миром. Раньше этого не было» (жен., сред. возр., 2017(1)). В современном мире, физически находясь в любой его точке, можно быть частью самых разнообразных виртуальных сообществ. И это существенно влияет на модернизацию жизни в первую очередь молодых людей. В самых разных ее аспектах. Так, социальные сети активно используются в общении. «Раньше знакомились как? Вот тебе посоветует родственник: у меня там такая-то девушка, можно было бы… И ты едешь к ним, знакомишься с ней, говоришь с ней… Сейчас знакомства идут в основном через телефоны, интернеты, сейчас знакомства вот так идут» (муж., стар. возр., 2016(1)). Но не только – интернет играет немалую роль в проникновении новых знаний, новых идеологий, в дифференциации взглядов и подходов к жизни. «Сейчас молодежь просвещенная. Сейчас молодежь – интернет знаете, да, какая социальная сеть? Сейчас у нас в Катаре, в Бахрейне, в Дубае, в Саудовской Аравии – в Мекке, в Эль-Рияде – сидят шейхи с такими глубокими знаниями, вот шейх, который по Сунне все. У них есть свои сайты, есть свои приемники вопросов. Ты задаешь вопрос – через три дня у тебя ответ» (муж., сред. возр., 2017).
Таким образом, неизменность и традиционность ингушского общества не следует преувеличивать. Процессы дифференциации, усложнения, распада прежде монолитных структур столь же характерны для него, как и для других северокавказских социумов, хотя и протекают они несколько медленнее. Трансформации подвергаются и поколенческие, и гендерные отношения. Причем, по мнению наших собеседников, изменения стали заметны именно в последние годы. «Сейчас уже, наблюдая за нынешней молодежью, ты видишь, что, допустим, они уже позволяют себе много того, что ты где-то не мог себе позволить. Это есть, это имеет место быть. … Родители уже, поколения помоложе чем наши родители, уже более свободно на все смотрят и стараются больше давать детям образования, а человек, получая образование, получает какие-то свободы» (жен., мол. возр., 2016); «Конечно, много еще остается по-старому. Но дают большую свободу» (жен., мол. возр., 2019(1)).
Многие обращали внимание на ослабление поколенческих иерархий. «Разница в чем. Старшие, как они по тому руслу, по которому жили, они и идут, а младшие уже по-современному как-то рассматривают все это» (муж., стар. возр., 2016(1)). Молодежь постепенно получает право голоса. «Сейчас молодежь может возразить родителям» (жен., сред. возр., 2017 (2)). Однако эволюция межпоколненческих отношений проявляется не только в подобных открытых формах. Распространение получает «ритуальное послушание»19 - молодые «не будут просто перечить, они сделают по-своему» (муж., сред. возр., 2016(3)). Гендерные отношения также не остаются неизменными – женщины часто становятся основными «добытчиками» в семье, и это не может не влиять на существующие иерархии. «Мне кажется, все-таки женщины уже, скажем так образно, больше уже начинают поднимать голову» (жен., мол. возр., 2016).
Семья все больше выделяется из кровнородственной группы. По рассказам собеседников, родственники могут в первую очередь влиять на принятие решения в неполных семьях. Если жив отец, он обычно является конечной инстанцией в решении важных вопросов, хотя традиционно будет советоваться со своими «старшими» - своим отцом, старшим братом. Подобные процессы влияют и на положение женщины. «Раньше, если женщина выходила замуж, она выходила замуж за целую семью. Не за одного человека, а за всю его семью. Теперь вот, по моим наблюдениям, родственники мужа – они дают большую свободу» (жен., мол. возр., 2019).
Постепенно размывается компактное проживание фамилиями – оно сохраняется в старых частях населенных пунктов, но не соблюдается в новых. И чем быстрее растет населенный пункт, тем меньше в нем роль прежних моделей расселения. Традиционный контроль над процессами переселения в территориальные общины утерян достаточно давно – сейчас землю можно получить через администрацию или купить. «А раньше этого не было. Раньше без разрешения старейшин, старших в село никто не мог переселяться» (муж., стар. возр., 2016(1)). Религиозные размежевания также ослабляют регулирующую роль тейпов. Весь этот комплекс изменений был суммирован в следующей фразе одного из наших собеседников: «Твоя семья и есть твой тейп» (муж., сред. возр., 2016(3)).
Но и отношения в самих семьях существенно дифференцируются. В разговорах упоминались семьи с «европейским» и «традиционным» воспитанием. В первых меньше внимания уделяется передаче традиционных ингушских норм, больше возможны проявления индивидуализма. Во-вторых, «права нету» настаивать на своем мнении. В более прогрессивных семьях начинают отмирать некоторые обычаи избегания – например, мать позволяет детям нежно относиться к их собственным детям в своем присутствии, чего ее родители ей категорически не разрешали. В целом меняются подходы к воспитанию детей. «Что касается детей, то сейчас их не наказывают. Если за какую-то провинность моё поколение было вынуждено подвергаться порке ремнём или специально подготовленной палкой (мы эту палку всё время куда-то прятали, чтобы родители не нашли), а также стоять в углу на коленях - на соли - по несколько часов, то сейчас редко кто даже пощёчину даёт своему ребёнку» (жен., мол. возр., 2019(2)).
Собеседники отмечали также усиливающуюся дифференциацию между городскими и сельскими населенными пунктами, даже расположенными по соседству. В первых меньше регулирующего влияния местного сообщества, большая дифференциация образов жизни, дети лучше говорят на русском языке, чем их сельские соседи.
Все эти сложные и неоднозначные процессы социальной трансформации нашли отражение в эволюции системы социального регулирования в ингушском обществе. Как и другие северокавказские социумы, Ингушетия существует в состоянии полиюридизма, когда в качестве регуляторов выступает не только светское российское законодательство, но и традиционное право – адат, а также религиозные нормы – шариат.
Соотношение между различными регуляторами в разных республиках складывается неодинаково. Большая традиционность ингушей сказывается в том, что здесь по-прежнему люди в основном живут по адатам. И это поддерживает авторитет старших. «Адаты нам говорят, чтобы мы по-любому решали свои вопросы междутейповые и там междусемейные в соответствии со старшими. И мы должны по-любому прийти к старшему и у него спросить, что он думает и как нам поступать в этой ситуации. Соответственно, он даст нам свой мудрый совет с высоты своих лет, и уже будут прислушиваться к нему» (муж., мол. возр., 2017). Даже те, кто являются практикующими мусульманами, далеко не всегда признают приоритет норм шариата в своей жизни. «По шариату дети [в ситуации развода] должны оставаться с матерью, но по адату, так как это мои дети, так как я за них отвечаю и перед Господом, и перед своими, за их воспитание, за этих детей, я выберу, чтобы они остались у меня. И никакие силы у меня этих детей не отберут» (муж., сред. возр., 2016(1)).
В то же время для общества в переходном состоянии характерна высокая степень утилитарности в решении вопроса о том, к каким регулирующим нормам обращаться в тех или иных ситуациях. Люди подходят к этой проблеме оппортунистически, то есть выбирают в первую очередь то, что им на данный момент наиболее выгодно. В разговорах приводилось немало примеров, как в тех же ситуациях развода женщины, которые хотели оставить у себя детей, апеллировали к шариату либо обращались российские суды и успешно решали дело в свою пользу.
Наконец, в условиях все большей дифференциации ценностей, образов жизни, идеологий в сознании людей возрастает роль религии как некоего объединяющего начала, позволяющего сохранить интегрированность ингушского народа. «Нас всех объединяет вера – это самое главное» (жен., сред. возр., 2017 (3)). В результате повышается престиж норм шариата. На прямой вопрос: что важнее – адат или шариат – собеседники практически единодушно отдавали предпочтение шариату, хотя, как было показано выше, это не всегда определяло практические действия при решении конкретных вопросов.
3. Массовые протесты осенью 2018 года: основные тенденции
3.1. Характеристика основных событий
Ниже в хронологическом порядке кратко характеризуются основные события, имеющие отношения к массовым протестам в Ингушетии по поводу соглашения о границе в 2018 году.
В августе 2018 в интернете появилась информация от неофициальных источников в Ингушетии, согласно которой, в лесном массиве близ села Аршты Сунженского района этой республики рабочие строительных организаций из Чечни начали строить автодорогу. Позднее в том же месяце, также со ссылкой на неофициальные ингушские источники, стала появляться информация о строительстве в том районе работниками силовых структур Чечни новых блок-постов. Пресс-секретарь главы Чечни Альви Керимов подтвердил проведение дорожно-строительных работ, но подчеркнул, что речь идет исключительно о восстановлении разрушенных войной коммуникаций, а не о несогласованном изменении границы.
9 сентября Народное Собрание Ингушетии наделило Юнус-Бека Евкурова полномочиями главы региона на третий срок. В тот же день Евкуров заявил журналистам, что ситуация на административной границе Чечни и Ингушетии не выходит из-под контроля.
26 сентября Юнус-Бек Евкуров и глава Чечни Рамзан Кадыров в присутствии полномочного представителя президента РФ в СКФО Александра Матовникова в Магасе подписали соглашение об административной границе между республиками. Комментируя соглашение, лидеры регионов заявили, что оно предполагает равноценный территориальный обмен, при этом ни один населенный пункт не меняет своей региональной принадлежности. Официальные сообщения о том, как именно прошла граница по новому соглашению, не отличались конкретностью. Лишь через несколько дней в сети появился анализ приложений к соглашению, сделанный профессиональными картографами. Судя по нему, за исключением обмена ненаселенными территориями в южной и северной частях линии соприкосновения двух регионов, утвержденная граница соответствовала сформировавшемуся еще в 1990-е годы неформальному межеванию.
4 октября, в день, когда Народное Собрание Ингушетии должно было рассматривать вопрос об утверждении соглашения о границе, в столице республики Магасе начался стихийный митинг против данного соглашения. Попытка Евкурова поговорить с митингующими привела к обострению ситуации, глава Ингушетии покинул место проведения митинга. Митингующие разбили палаточный лагерь, часть из них осталась ночевать на площади. По сообщению пресс-службы Народного Собрания, 17 депутатов из 25 проголосовало за утверждение соглашения. Участники митинга заявили о фальсификации голосования, а также потребовали проведения референдума по вопросу о границе и отставки главы региона.
6 октября правительство Ингушетии официально согласовало проведение митинга в Магасе с 8 по 15 октября. В тот же день ожидалось проведение повторного голосования об утверждении соглашения о границе в Народном Собрании Ингушетии, однако оно не состоялось из-за отсутствия кворума.
8 октября в Пятигорске состоялась встреча организаторов протестного митинга с полпредом Александром Матовниковым. Активисты, участвовавшие во встрече, рассказали митингующим, что она прошла конструктивно и что в ближайшее время ожидается визит в Ингушетию спикера парламента Чечни Магомеда Даудова и муфтия этой республики Салаха Межиева.
9 октября стало известно о начала проверки Следственным комитетом России заявлений ряда депутатов Народного Собрания Ингушетии о фальсификации результатов голосования по соглашению о границе.
16 октября в Пятигорске состоялась вторая встреча представителей митингующих с полпредом Матовниковым и начальником Управления по внутренней политике Администрации президента РФ Андреем Яриным. На ней федеральные чиновники подчеркнули, что разграничение территории регионов проведено в соответствии с законом, но признали, что в принятых документах могут быть недоработки и что оставшиеся спорные вопросы могут быть решены путем взаимодействия представителей двух регионов в рамках закона. Такая позиция не встретила понимания у лидеров протеста. Один из членов делегации митингующих сообщил на своей странице в Facebook, что встреча «завершилась ничем». В заявлении оргкомитета митинга в тот же день утверждалось, что делегация «покинула встречу».
17 октября истек согласованный с властью срок проведения митинга. Организаторы предложили участникам разойтись и принять участие в подготовке Всемирного конгресса ингушского народа. Также было объявлено, что проведение митинга вновь согласовано с 31 октября по 2 ноября.
В 20-х числах октября Рамзан Кадыров, Магомед Даудов и Салих Межидов неформально посещали Ингушетию, где встречались с лидерами протеста. Ни один из посещенных ими лидеров от дальнейшего участия в борьбе за отмену соглашения о границе не отказался.
30 октября Конституционный суд Ингушетии признал республиканский закон об установлении границ с Чеченской Республикой не соответствующим Конституции Республики Ингушетия.
31 октября Всемирный конгресс ингушского народа выступил против подписанного соглашения о границах. В тот же день на возобновившемся митинге в Магасе объявлено о его досрочном прекращении в связи с решением Всемирного конгресса ингушского народа добиваться отмены соглашения о границе юридическими методами.
6 декабря Конституционный суд России признал соглашение о границах соответствующим Конституции РФ.
3.2. Консолидация общественности вокруг вопроса о границе
Информацию о строительстве дороги в районе села Аршты, всколыхнувшую в августе ингушскую общественность, первыми опубликовали члены ингушских НКО этнокультурного профиля, случайно ставшие свидетелями дорожно-строительных работ. Информация о строительстве дороги первоначально была весьма противоречивой, потому что оно шло на ненаселенной территории, труднодоступной в транспортном отношении со стороны Ингушетии (доступ на многие части этой территории осложнен также в связи с тем, что после военных действий 1990-х – начала 2000-х годов там не было завершено разминирование). Уточнить информацию и довести до широких кругов жителей республики взялась группа молодых активистов, совершивших в августе несколько выездов в район строительства и рассказавших об увиденном в соцсетях. Их сообщения вызвали в ингушской блогосфере довольно большой резонанс, дополнительно усиленный памятью о силовых инцидентах, имевших место на той же территории в 2012-2013 гг. (см. выше). В сети циркулировали также противоречивые сообщения о действии режима контртеррористической операции на территории, где строится дорога20. Все это создавало в Ингушетии крайне негативный, тревожный информационный фон вокруг происходящего.
Важно подчеркнуть, что изначально попытка выяснить происходящее в приграничной лесополосе была частной инициативой, за которой не стояли ни власти Ингушетии, ни представители духовенства, ни какие-либо традиционные (тейповые) структуры ингушского общества. Основным каналом распространения информации о строительстве дороги стали социальные сети, главным образом Фейсбук и Инстаграм.
Вскоре на сообщения о строительстве дороги отреагировало общественное движение «Опора Ингушетии», в заявлении которого от 29 августа говорилось, что некоторые чеченские чиновники «пренебрегают братскими и добрососедскими отношениями между народами и ставят эти отношения под угрозу». В заявлении отмечалось, что работы по строительству дороги недопустимы не только потому, что без согласования проводятся на территории Ингушетии, но и потому, что дорога строится на территории государственного природного заповедника «Эрзи». Кроме того, «Опора Ингушетии» в своем заявлении напомнила о законе Чеченской Республики от 2012 года, включающем в Сунженский район Чечни сельские поселения Ингушетии (см. о нем выше). В заявлении говорилось, что этот закон «до сих пор не отменен, несмотря на многократные обещания чеченской стороны». Тем самым вопрос о строительстве дороги сразу оказался связан со всем комплексом территориальных противоречий между регионами, возникших ранее.
ОД «Опора Ингушетии», первым заявившее протест по поводу строительства дороги, ранее в основном занималось проблематикой, связанной с памятью жертв депортации ингушей, реабилитацией жертв сталинской политики на Северном Кавказе. Это движение также было известно достаточно напряженными взаимоотношениями с властями Ингушетии. По заявлениям представителей организации, региональные чиновники до осени 2018 года чинили им препятствия в проведении мероприятий.
Актив «Опоры Ингушетии» в значительной мере состоял из людей молодого и среднего поколения. Условно в том сообществе, которое в течение ряда лет перед протестами осени 2018 года сформировалось вокруг этой организации, можно выделить три группы (отчасти пересекающиеся). Во-первых, это правозащитники, длительное время занимавшиеся в регионе не только проблемами, связанными с последствиями депортации ингушей, но и вопросами контроля за деятельностью правоохранительных органов, антикоррупционной тематикой (часто это работа велась ими в тесном взаимодействии с правозащитными организациями общероссийского уровня). Во-вторых, это предприниматели, сочетавшие бизнес с общественной активностью, имеющие опыт организации в республике различных дискуссионных площадок, обучающих бизнес-семинаров, а также благотворительной деятельности. В-третьих, это уроженцы Ингушетии, много лет проведшие в других регионах России, имеющие там определенную «историю успеха» и в настоящее время ищущие возможность приложить свои силы у себя на родине. Иными словами, с первых дней в публичном обсуждении темы границы инициативу захватили те представители местного общества, которые не имели тесных связей с руководством республики, обладали широкими контактами за пределами региона и имели опыт публичной деятельности у себя на родине. Еще одна важная особенность этого общественного сегмента состояла в том, что его представители, делая акцент на «ингушский патриотизм» и этническую солидарность, в своей деятельности, как правило, не опирались на традиционные тейповые структуры местного социума и сами, прежде всего в силу возраста, в большинстве своем не имели статуса «старших» в своих тейпах. В целом, таким образом, можно сказать, что активисты, первоначально поднявшие тему границы и этнической солидарности в отстаивании территории региона, относились к наиболее «модернизированной» части ингушского общества. Это обстоятельство заметно повлияло и на форму, и на содержание дальнейших протестов.
Однако едва ли не большее влияние на последующие события оказало другое обстоятельство: уже в сентябре, до массовых протестов, солидарную позицию по поводу границы высказали гораздо более широкие круги ингушской общественности по сравнению с теми, кто изначально привлек массовое внимание на строительство дороги. В сентябре, еще до подписания главами Чечни и Ингушетии соглашения о демаркации границы, среди ингушской общественности возникла идея проведения форума по вопросу о границах. Среди выразивших готовность к участию в нем были и те, кого ранее разделяли серьезные взаимные противоречия. Наряду с перечисленными выше группами общественников, близких «Опоре Ингушетии», к общему протесту по поводу происходящего на этапе подготовки форума, в частности, присоединились:
- Старейшины ингушских тейпов и другие общественники старшего поколения. Здесь следует отметить, что в среде людей старшего возраста, выступающих в качестве публичных представителей своих тейпов, еще до событий лета-осени 2018 года в Ингушетии имел место значительный раскол. Первым его серьезным свидетельством стало создание в 2015 году Совета тейпов ингушского народа как организации, альтернативной Совету тейпов при Главе Ингушетии. Первоначально в него вошли старшие представители 11 тейпов. Назвав «официальный» совет тейпов неэффективным, Совет тейпов сразу встал в оппозицию главе региона, прежде всего вступая против коррупции и критикуя ситуацию в Пригородном районе. Летом 2018 года Совет тейпов также выступал против того, чтобы Юнус-Бек Евкуров возглавил региона на третий срок. Состав «неофициального» Совета тейпов с момента его основания расширялся, но заметное количество общественников старшего поколения находилось и в Совете тейпов при главе региона. Вопрос о границе серьезно изменил баланс между «привластными» и «оппозиционными» тейповыми лидерами: против изменения границ выступили старшие представители абсолютного большинства тейпов, включая тех, кто ранее не имел отношения к «оппозиционному» Совету тейпов. Эта солидарность была очевидна уже в сентябре, о чем говорит появившееся тогда большое количество видеообращений глав различных ингушских «фамилий».
Религиозные деятели, как близкие муфтияту республики, так и открыто оппозиционные ему. Здесь, по свидетельству участников непубличных консультаций общественников, состоявшихся в августе, преодолеть имеющиеся противоречия было наиболее сложно. Более того, свои причины не солидаризоваться с протестами по поводу ситуации с границей имели как представители муфтията, так и их оппоненты. Для муфтията, несмотря на многолетний острый конфликт этой организации с главой региона, очевидная сложность ситуации состояла в том, что в своем противостоянии с главой региона муфтий Иса Хамхоев неоднократно получал поддержку от официального Грозного, в связи с чем многие в регионе ожидали, что муфтият не будет публично противостоять закреплению каких-либо земель в границах Чечни. Что касается Исламских деятелей, не признававших авторитет муфтията, то, по имеющейся информации, они серьезно опасались того, что протест могли связать с религиозным размежеванием, не желали конфликта (фитны) между мусульманами. Кроме того, дополнительным поводом для того, чтобы дистанцироваться от протестов, для них могло стать участие в протестах муфтия. Однако эти факторы, насколько можно судить, оказались действенными далеко не для всех, потому что и многие сторонники муфтията, включая самого Хамхоева, и многие верующие, не близкие муфтияту, включая ряд имамов, участвовали в митинге.
Активисты, начавшие в сентябре подготовку форума по вопросу о границе, объясняли такую солидарность прежде тем, что разные группы общественников объединяла тревога за ситуацию в зоне территориальных споров и память о том, как несколькими годами ранее происходящее там несло прямые угрозы силового противостояния: «Наша цель была – не дать убить нашу молодежь… Нам очень тяжело далось… Когда форум (готовился), здесь вопрос стоял: как посадить за стол людей, которые не разговаривают? Мы собрались и три с половиной часа говорили, чтобы записать пять минут (видеообращения). Кто-то вставал и уходил, кого-то возвращали, кто-то не вернулся…» (муж., средний возраст, 2019(2)).
Таким образом, можно констатировать, что вопрос о границах, вновь актуализовавшийся в августе-сентябре 2018 года, привел к консолидации весьма разнообразных общественных сил – молодых предпринимателей и старейшин тейпов, активистов НКО и религиозных деятелей. Более того, неприятие изменения неформально установленных границ региона привело к союзу между рядом общественных групп, находившихся до этого в конфликте друг с другом.
Необходимо добавить, что консолидация вокруг вопроса о границе практически с самого начала была и консолидацией против региональной власти. Во многом это было обусловлено тем, как последняя реагировала на появление в публичном пространстве новостей о пограничных проблемах. В самые первые дни после того, как Ингушетию всколыхнули известия о строительстве дороги, ингушские должностные лица заявляли о своей готовности разобраться в складывающейся ситуации. Так, министр по национальной политике Ингушетии Муслим Яндиев в августе заявлял: «Если дорога будет проходить по нашей территории без согласования с нами, это неправильно. Никаких односторонних доводов не может быть. Это наши братья, но все должно быть по правилам». Однако позднее в августе-сентябре публичная официальная реакция на происходящее становилась все менее активной, что давало поводы упрекать региональные власти в бездействии и нежелании защищать территориальные интересы республики.
